Улица вечерних услад - Сазанович Елена Ивановна - Страница 9

• Предыдущая
• 9/24
• Следующая

Я не возражал.

– А ты, Кит?

Кит не возражал тоже.

– А чем ежи хуже вас?

На это глубокое замечание мы тоже не нашли ответа. А Вера протянула конфеты ежу. И каково было наше удивление. Когда он их все слопал. До одной!

– А вы говорили! – торжествовала Вера. – Какие же вы глупые, мальчики!

В этом я уже почти не сомневался.

С этого дня мы дружили втроем. Втроем таскались на пляж. Втроем изредка заглядывали в бар. Где Вера научила нас любить кофе с коньяком. Втроем торчали в беседке, во дворе. Где Кит нам напевал свои веселые песни. Которые он каждый день умудрялся придумывать. Когда Вера узнала, что Лешка к тому же поэт. Восхищению не было предела. Она ощупала Кита с ног до головы. И даже приказала открыть рот. Чтобы осмотреть зубы. Она впервые в жизни видела поэта. И, по-моему. Киту посчастливилось стать единственным в мире поэтом. Чьи стихи она удостоила своим вниманием.

– Здорово, Лешка, – хлопала она в ладоши. – Спой еще.

И Кит пел. И песни Кита были такие же веселые, ясные и добрые. Как сам Кит. Наверно, кож и сама Вера.

Тетя Шура не очень-то восторгалась дружбой Кита и Веры. С отцом она в знак протеста перестала здороваться. А Кита она вскоре определила на летнюю работу. Чтобы он поменьше бывал в обществе этой беспутной девки. Так что Кит вынужден был своим горбом зарабатывать себе на хлеб в последние летние денечки. Что его, безусловно, мало радовало. А мы с Верой по-прежнему валяли дурака. А я учился со всем не присущим мне старанием любить жизнь. И все-таки случилось такое. Что заставило меня усомниться в прелестях жизни. И в прелести жизненной философии Веры.

Мы, как всегда, валялись на пляже. И безжалостно отдавали свое тело на растерзание солнечным лучам. С чем они успешно справлялись. Вера невозмутимо стянула с себя верхнюю полосочку купальника. И я нахмурился:

– Оденься, – и в этот момент, как я почувствовал, был ужасно похож на своего отца.

– Как ты похож на своего отца, Лоб. Такой же зануда, – сказала Вера, не думая мне повиноваться.

Я искоса поглядывал на ее тело.

– Что ты шпионишь, – рассмеялась Вера. – Можешь смотреть открыто. Я не возражаю.

– Вера, – начал я и от волнения сглотнул слюну. – Вера, я всегда считал, что женщин можно любить исключительно за целомудренность.

– Откуда ты выкопал такую чушь, Лоб? – и Вера чуть приподнялась на локтях.

Я зажмурил глаза.

– Я читал много книжек, Вера.

Вера взяла меня за руку. И провела ею по своему телу. Тело было горячее. И я обжег руку. И отдернул ее.

– Ты еще очень маленький, Лоб, – вздохнула Вера, – мы смотрим глазами. Кушаем ртом. Слышим ушами. Так? Без этого нам плохо, так? Не слыша, не видя…

Я кивнул, плохо соображая.

– Природа – умница, Лоб. Поверь, она умнее тебя. И всех вместе взятых книжек. Она знала, что делала. И ей обидно, что многие не пользуются ее выдумкой только потому, что этому препятствует какая-то мораль. А мораль придумали люди, Лоб. С таким же успехом они могли придумать другую мораль. И третью. Разве не так? Существует одна-единственная на свете мораль. Усвой ее раз и навсегда, Лоб. Это мораль от природы. И все от природы инстинкты нужно использовать по назначению.

Честно говоря, я не ожидал от Веры такого выстроенного монолога. И я захлопал от удивления ресницами. И уже смелее посмотрел на ее тело.

– Это красиво? Тебе нравится?

Я, как баран, послушно мотнул головой.

– Мне тоже. Тогда смотри!

Честное слово, она была не хуже любой картинки в музее. И не меньше доставляла удовольствия.

– Ты язычница, – сказал я, чтобы перебить неловкое молчание.

– Не знаю, – пожала плечами Вера. – Я не придумываю названия моим мыслям. Это просто мои мысли. Наверно, и не только мои.

Вера вновь упала на горячий песок. И подставила лицо к солнцу.

– Костя, – сказала она тихо, – ты успокоился?

– Да, Вера, – тоже тихо ответил я.

– Костя, как ты думаешь, на солнце живут люди? – и она, прищурившись, посмотрела на солнце. И из ее глаз от яркого света потекли слезы.

– Это невозможно, Вера.

– Ты в этом уверен?

– Уж в этом я точно уверен, поверь мне.

– А мне кажется ты и теперь ошибаешься, Лоб, – упрямо сказала Вера. – Ты знаешь, я часто вижу на нем маленьких человечиков. Конечно, по вечерам, когда оно не так сильно светит.

И когда на него можно смотреть без слез, – и Вера вытерла слезы маленьким кулачком.

– Этого не может быть, Вера. – Солнце – это раскаленный шар. Солнце – это огонь. Ты бы смогла жить в огне? – попытался я объяснить как можно популярнее.

– Это ты не сможешь. И я, – вздохнула Вера, вновь не поверив мне. – У нас кожа такая. А у них совсем другая. Он не горят. Честное слово, я их там видела, Костя. Ты мне веришь?

– Верю, Вера, – ответил я совершенно искренне. И погладил ее по плечу.

Мы замолчали. И я не заметил, как он появился. Я открыл глаза. И увидел его. Сидящего на корточках возле Веры. Он был высокий голубоглазый и усатый. И улыбался так, словно весь мир непременно ему должен улыбаться в ответ.

– Рита, как я рад тебя здесь встретить, Рита, – продолжал нагло улыбаться он, не удостоив меня даже вниманием.

Мое тело напряглось. И я сжал кулаки.

– Это Вера. Вы ошиблись. Это Вера, молодой человек, – сквозь зубы процедил я, готовый вот-вот ринуться в бой.

Он расхохотался.

– Я допускаю, что ты забыла меня, – он даже не повернулся в мою сторону. – Забыла мой телефон, мой дом. Но я никак не ожидал, что ты забудешь свое имя, Рита.

Вера лежала не шелохнувшись. Уткнувшись носом в раскаленный песок.

– А это твой паж? – и он небрежным жестом указал на меня, даже не взглянув.

Я протянул Вере полосочку купальника. Но он перехватил ее.

– Я сам. Ты мне позволишь?

От возмущения я не находил слов. И посмотрел на Веру. Предчувствуя, как она саданет его по цветущей физиономии.

– Разве я тебе в чем-нибудь отказывала? – вдруг промяукала Вера. И приподняла голову. И посмотрела на этого жлоба маслянистыми глазками. И напомнила мне в этот миг хорька.

Он ловко завязал полосочку купальника. И протянул руку. Вера встала.

– Вера, – зашептал я, – ты что, Вера! Опомнись! Ты куда, Вера!..

– Ты такой маленький, Лоб, – только и успела ответить мне Вера, явно ничего не соображая. А ее маслянистые глазки в этот момент расплывались во лицу, фигуре этого усатого мерзавца.

И они скрылись в осиновой роще.

Я заплакал. Мне было очень больно. Я давно не испытывал такой обжигающей боли. Во рту у меня пересохло. И трудно было дышать. И я не стыдился своих слез. Я знал, что они оправданны. Мир вдруг показался таким бессолнечным. И в нем копошатся одни мухи. И все они с лицом Веры. Вот оно наслаждение жизнью. Вот она – мораль природы. Сквозь слезы думал я. А предательство – разве не инстинкт природы? А воровство? А убийство? Такими природными инстинктами можно оправдать все, что угодно. Ты не права, Вера. Это не природа. Это человек. И его инстинкты – это его мораль. И чем она лучше придуманной? И покоряться им – это далеко не любить жизнь. Это извращать жизнь. Извращать чувства. Извращать в конце концов саму природу. Которую ты так любишь, Вера. И которую, как оказалось, ты совсем не понимаешь…

– Боже! – Вера крепко прижала мою голову к своей груди. – Боже, Костя! Ты плачешь, Костя! – она гладила мои волосы.

И я почему-то не вырывался. Мне вдруг так захотелось, чтобы какая-нибудь женщина утешила маня. Чтобы вытерла мои слезы. Взлохматила мои волосы. Мне захотелось женских прикосновений. И женского тепла. Которых я не знал с тех пор, как умерла моя бабушка.

– Успокойся, мой славный мальчик, – шептала Вера. – Посмотри, как хорошо! И запах… Ты слышишь? Это запах речных лилий. Ты мне их достанешь, правда? А я тебе принесла земляники.

Вера отпустила меня. И разжала кулак. На ее ладошке размазались раздавленные красные ягоды. Она протянула руку к моим губам. И я языком слизал сладкую мякоть.

• Предыдущая
• 9/24
• Следующая