Уроки колдовства - Шумская Елизавета - Страница 32
- Предыдущая
- 32/79
- Следующая
Потом на сцене появился Гамельн. Улыбнулся своей непередаваемо ехидной улыбкой. Такой неромантичный с виду, жесткий и даже неприятный, совершенно непохожий на классического менестреля, он поначалу заставил людей напрячься и слегка сникнуть. Но стоило его пальцам пробежаться по струнам лютни, а Гамельну завести песнь, как это настроение тут же преобразилось в куда более лучшую сторону.
Изменившее жизнь Ивы волшебство музыки разлилось по комнате. И вновь перед глазами встали забытые замки, полные ветра паруса, травы далеких полей. Звенело оружие в эпических битвах, владыки древности звали в бой, гордый стяг вздымался над златыми волосами Короля Всех Людей. Мчался по волнующимся лугам белый единорог, и пели листья на ветру в волшебных лесах эльфов. Гордые корабли рассекали синие воды неизвестных морей, а прекрасные девы ждали своих героев. Любовь же, как и положено в балладах, толкала последних на великие подвиги и заставляла творить чудеса.
А потом репертуар Гамельна сменился, и вот уже зал хохотал, слушая о похождениях человека-лиса, хихикал над простодушным мужем мельничихи, надрывался от смеха при рассказе о перебранках между эльфом и гномом.
– И правда, чудо как поет, – непривычным для нее восторженным тоном произнесла Дэй во время одной из пауз. – Когда ты говорила, что он хорошо поет, я, признаться, не верила, уж больно голос да и вид у него неприятный. А вот же!..
Ива улыбнулась. Сейчас этот менестрель казался чуть ли не роднее всех на свете. Наверное, именно потому, что напоминал ей о доме.
– Кстати, ушастый, – повернулся Грым к эльфу, – я только сейчас сообразил, что ты ни разу нам не пел. А ведь говорят, что все остроухие хорошо поют.
Калли перевел равнодушно-презрительный взгляд на тролля и некоторое время рассматривал его с такой миной, что любой другой давно бы стушевался и, почувствовав себя букашкой, уполз бы куда-нибудь под стол. Грыму же все было нипочем.
– И не спою, – столь же высокомерно бросил Светлый.
– А чё так? Обделили тебя твои звезды голоском-то? – Тролль то ли решил поиздеваться, то ли отомстить за взгляд, которым его окатили.
– Почему же, – улыбка-змея, – пою я хорошо. Я бы даже сказал – дивно. – (Как уже упоминалось, все эльфы питали необъяснимую слабость к этому слову.) – Просто не хочу.
– А может, все же захочешь? – не отставал Грым.
– Нет.
– А все-таки?
– Нет.
– А ты подумай!
– Нет.
– Да прекратите вы! – рявкнула Дэй. – А то щас обоим по голове чем-нибудь тяжелым спою!
– Ты, что ли?! – тут же переключился на более привычного противника тролль.
Ива, не скрываясь, застонала.
– Златко, утихомирь их, иначе я сама их передушу, и меня оправдают!
Синекрылый только хмыкнул.
– Ладно, ребята, прекратите, следующая песня начинается, – смилостивился он.
Те мигом замолчали. Тут в самой Иве проснулся какой-то гоблиненок и начал подначивать ее поинтересоваться у Светлого, так ли ему противна человеческая музыка, и если так, то почему он тут сидит, но Гамельн и правда запел так, что знахарка была вынуждена захлопнуть свой чудесный ротик.
Оказалось, у менестреля в запасе еще пара песен, а потом он раскланялся, несмотря на нежелание публики его отпускать, впрочем, очень быстро смягченное объявлением, что следующим номером выступает знаменитая… бла-бла-бла… танцовщица Заа.
Дэй и Ива понимающе переглянулись, разглядывая довольные личики парней. «Ну-ну, дерзайте, ребята, а мы посмеемся».
Девушка вновь не подкачала. На этот раз она танцевала с кинжалами. Изгибалось юное тело, летели по воздуху черные косички вперемешку со свободными прядями, вздымались руки, и плясали вокруг ног ленты, пришитые к узорчатому аляповатому поясу. И клинки в ее ладонях казались сверкающими шипящими змеями. Только не опасными почему-то. Как-то не верилось, что это существо может принести реальный вред хоть кому-нибудь. Конечно, если не говорить о сердце. Слишком уж озорны были черные, ярко подведенные глаза. Слишком уж соблазнительны изгибы молодого тела. И аура соблазна кружилась и танцевала наравне с самой девушкой.
Танец – или танцы, уже и не разобрать – закончился, Заа поклонилась под гром аплодисментов и, сияя довольной улыбкой, удалилась. Ее номер был последним, так что через какое-то время постоялый двор вновь гудел, но это были уже привычные для подобных заведений звуки: поднимались и со стуком опускались кружки, азартно вскрикивали играющие в карты и кости посетители, шумно отодвигались стулья, кто-то громогласно рассказывал какую-то похабную историю, его соседи взрывались хохотом, и все это покрывал ровный рокот голосов.
Парни немного покрутились на своих местах, потом не выдержали и пошли узнавать, куда делась танцовщица и нельзя ли с ней пообщаться. Поглядев им вслед, Дэй высказалась в том духе, что ей все надоело, и предложила вернуться к ним в комнату, чтобы «значится, не видеть этих пьяных рож». Ива не заметила слишком много «пьяных рож», к тому же к ней как раз направлялся Гамельн, так что она заявила, что пока останется. Гаргулья пожала плечами – к слову сказать, в трактире она появлялась только в человеческой ипостаси – и, бросив: «Как хочешь, хозяин – барин», ушла.
– Как тебе мое выступление? – Бард плюхнулся на стул, одобрительно посмотрел Дэй вслед и самодовольно улыбнулся: – Правда, я был сегодня на высоте?
Девушка рассмеялась:
– Восхитительно хорош. Моим друзьям очень понравилось.
– Даже эльфу? – не поверил Гамельн.
– Эльф ничего не сказал, – хмыкнула Ива.
Менестрель понимающе усмехнулся:
– Ну ладно, рассказывай давай, как твои дела? А то вчера толком и не пообщались. Я даже рад, что такая метель. Ребята из цирка, конечно, нервничают, им деньги надо зарабатывать, чтобы такую ораву прокормить. А для этого надо где-нибудь, где больше народу, выступать. В таких местечках концерты – только себе убыток. Но зато мы с тобой нормально пообщаемся. Не томи уже, рассказывай.
– Да что рассказывать…
Однако оказалось, есть что. Гамельн был хорошим слушателем. Да и сам мог многое поведать. Они еще долго болтали, смеялись и веселились, с удовольствием наблюдая за все-таки случившейся дракой. Потом еще выпили, но темы для разговоров никак не кончались и не кончались.
А ночь тихо и коварно подкрадывалась к трактиру.
Она стояла у своего каменного старинного трона и молчала. Такая же прекрасная и совершенная, какой он помнил ее всегда. Ничто не изменилось. И сердце снова рвалось на куски при виде этой непередаваемой, несравненной, идеальной красоты… и холода.
Холод стоял в этих небесно-голубых очах. Холод светился в матовой белизне кожи. Холод кривился в презрительной складке губ. Холод величественно застыл в гордой посадке ее головы.
Вся она целиком и полностью была воплощением красоты, совершенства и холода.
Особенно сегодня. Сегодня, когда будут сказаны слова, которые на долгие годы удалят его от ее престола. Слова, которые отправят его в безжалостную разлуку, которые лишают его единственно, на что он еще может рассчитывать, – права любоваться ею. Права, которого он, наверное, не заслужил, но потерять был не в силах.
И вновь он смотрел в ее льдистые глаза и понимал, что разлука неизбежна. Что он, дерзнувший ради ее внимания нарушить даже не вековые – тысячелетние – традиции, будет выдворен из Светлого Леса.
И было больно. Потому что эти прекрасные глаза не знали жалости.
И он стоял перед ней, осознавая это, но продолжая надеяться на чудо.
Чуда не случилось. Нет.
Слова были произнесены, и отныне он должен был отправляться прочь из родных земель и от нее.
Сердце, казалось, сейчас умрет от боли: привычный мир рассыпался на миллиарды острых, безжалостных осколков, а душа разорвалась на части. Но он склонился в церемониальном безупречном поклоне и ответил:
– Да, Владычица.
На его детском милом личике не дрогнуло ничего. Хотя это стоило ему просто физической боли. Наградой же был лишь еще один презрительный полувзгляд. Последнее, что запомнил он, выходя из парадной залы дворца в Светлом Лесу Лайомеехел, это то, какие дивные узоры рисовал свет, струясь меж кленовых листьев.
- Предыдущая
- 32/79
- Следующая
