Катализ - Скаландис Ант - Страница 64
- Предыдущая
- 64/88
- Следующая
На экране в безумной круговерти горят картины, книги, музыкальные инструменты, деревянные церкви, взрываются огромные дворцы, храмы, памятники. И почти все кажется знакомым.
– Кое-где вандалы опережали музейных работников, уничтожая не только оригиналы, но и гештальты. Даниловское движение ширилось.
Власти отвечали массовым террором. И Джордж Данилов кричал в своих агитках: «Люди гибнут за дерево и камни! Долой кровавые шедевры!»
Он был зеротирован в Филадельфии всего за два месяца до всеобщей отмены смертной казни.
– Но погодите, – встревает Женька, – с какой стати этот маньяк вообще имел поддержку в народе?
– С какой стати? – улыбается Кротов. – Мир сошел с ума.
Даниловский вандализм – лишь одно из проявлений массового безумия.
Хватало всякого. И сейчас хватает. Человек всегда был склонен к парадоксам, а в двадцатом веке он стал постоянно хвататься за такие вещи, к использованию которых был совершенно не готов.
Атомная энергия – хрестоматийный пример. Сеймер же, поверьте, гораздо страшнее по несоответствию технических возможностей и морали. Сеймер – это лазерное оружие в лапах Чингис-хана. Сеймер – это межзвездный корабль у папуасов. Сеймер – это объевшиеся и предоставленные сами себе рабы древнего Египта. Так чего же вы хотите?
На экране половой акт – картинка из анатомического атласа. Детали во весь кадр. Но камера отодвигается, и вот уже перед глазами не одна пара переплетенных тел, а несколько, много, очень много, невероятно много. Шевелящийся ковер из обнаженных мужчин и женщин тянется до самого горизонта.
– Опять некрофилы? – испуганно спрашивает Женька.
– Нет, тут все живые – просто массовая сцена интимной близости. И это не голливудский фильм вашего времени (как он, бишь, назывался, не помните?) – это хроника первого всемирного форума тантристов, «детей бога», ультра-брусилиан и прочих сторонников свободной любви. Секс, уверяли они, это единственное, что не утратило своей ценности в сеймерном мире, секс – единственное, ради чего стоит жить.
– Но это, наверно, не самое страшное, – иронизирует Женька.
– Наверно, – говорит Кротов, – но эти люди отказались иметь детей, и таких были миллионы. Вакцинацию до тридцати лет запретили и, соответственно, половые сношения с вакцинированными, но вот заставить их рожать – это было потруднее. В первые годы катаклизма рождаемость снизилась до угрожающего уровня. Пессимисты предсказывали вымирание вида. Но, как видите, мы еще живы.
Вакханалия сексуальных маньяков сменяется на экране мрачными осунувшимися лицами сидящих в задымленном помещении людей. Целый зал бледных масок, заострившихся носов, запавших глаз. И с трибуны вещает такой же задохлик.
– Международный конгресс наркоманов. У этих одна программа – изощренное медленное самоубийство. А вот самоубийцы попроще: священная скала в Китае, служившая последним пристанищем старикам-буддистам, сделалась излюбленным местом смерти молодых людей из разных стран. Потом к ней потянулись вакцинированные, закончившие свой путь. Детерминисты, то есть те, кто предпочитает знать дату своего ухода из жизни, и по сей день любят прыгать с этой скалы. Так что из чисто гигиенических соображений внизу размещены сибры. А вот соревнование обжор – очень распространенное развлечение в первые сеймерные годы.
– Омерзительное зрелище, – морщится Черный.
– Слушайте! – вспоминает Станский. – Был же такой фильм – «Большая жратва». У Марко Феррери. Потрясающий, между прочим, фильм, точь-в-точь такие же кадры!
– Но это не он, – снова и уже слегка раздраженно подчеркивает Кротов, – это хроника. А то, что ваши режиссеры как бы угадывали будущее, совсем не удивительно. Ведь сибры не принесли в мир новых пороков, а лишь раздули до абсурдных масштабов старые. Вот вам афоризм, если угодно: будущее – это настоящее, доведенное до абсурда. А вот еще одно последствие катаклизма, разумеется, уже после отмены закона. Перегруженность воздуха над городами.
Сталкиваются самолеты, вертолеты, авиетки, ракетники…
– Неправда ли красиво? И ведь каждый идиот непременно стремился иметь собственное средство передвижения по воздуху. А это уже другая крайность – наши одичавшие партайгеноссе. Их называют зелеными ультра. Ушли жить в леса. От «Долой сибры!» к «Долой технологию!» А дальше – «Долой цивилизацию!» и «Назад, к обезьяне!» По контрасту с зеленым хорошо смотрится красное. Верно?
Индустрия зрелищ двадцать первого века. Люди, на которых все заживает, как на кошках, стали еще больше любить кровавые развлечения. Пожалуйста: нью-бокс, или бокс без перчаток. А это уже старый добрый кетч. Или вот, смотрите, какой блестящий поединок с леопардом!
И снова на экране пожары. Только это уже не даниловцы. И не война.
– Горят пьяные деревни, – поясняет Кротов, – пьяные города. Норд дорвался до водки. Спьяну немножко похулиганили. Тушить, разумеется, уже некому. Не все города потом восстанавливали, тем более деревни. Современные населенные пункты сильно рассредоточены по планете. В столицах не модно стало жить. Многие оказались просто брошены, стали мертвыми городами. Среди них есть города-музеи, а есть и города-свалки, прибежище преступников, безумцев, загадочных страшных болезней и диких идей.
Глядя на небоскреб, поросший мхом, Женька вдруг начинает сомневаться в правдивости Кротова. Почему именно в этот момент, он не знает, но упрямое повторение, что все это хроника и только хроника, раздражает Женьку все больше.
А на экране меж тем как бы прокручивается краткое содержание фильма, потом вспыхивает зловеще пульсирующий оранжевый титр по-английски: «Кто виноват?» и начинаются скучные до оскомины кадры: зал заседаний, длинный стол, флажки, бутылки с водой, микрофоны, корреспонденты, знакомые лица глав государств – встреча на высшем уровне. Говорят о сибрах, но говорят удивительно казенным языком, и сцена оживляется лишь когда все четверо видят Брусилова. Виктор ведет себя крайне неординарно. Он вскакивает, жестикулирует, бегает по залу, и, отчаявшись убедить кого-нибудь, начинает кричать. Крупный план – кто-то из президентов. Голос переводчика за кадром:
– Господа, почему всеобщая сибризация должна означать всеобщее разоружение? Всеобщая сибризация не решает проблемы доверия, зато дает блестящие ответы на целый ряд военно-технических вопросов.
Брусилов стоит рядом, упершись руками в стол и глядя на президента исподлобья. Видно, как от последних слов он меняется в лице, и происходит нечто совершенно несуразное. Брусилов бьет президента кулаком в лицо, президент падает, и тут же с дыркой во лбу падает Брусилов. Начинается несусветная стрельба. Кто бы мог подумать, что в зале переговоров столько вооруженных людей? Почтеннейшие мужи планеты в панике валятся на пол и лезут под стол.
Телохранители падают замертво. Лопаются простреленные бутылки и стаканы. Крики на многих языках сразу сливаются в неразборчивый гомон. Все это снимается, по-видимому, автоматическими камерами в углах помещения, так как все операторы либо убиты, либо сидят под столами. Но самое интересное начинается потом, когда стрельба смолкает, и убитый Брусилов встает с пола, почесывая обеими руками на лбу и на затылке уже почти заросшее сквозное отверстие.
Репортеры, кто еще жив, кидаются к нему, но тут Кротов дает стоп-кадр и яркий оранжевый титр: «Брусилов». Это ответ на поставленный вопрос.
А в следующем кадре в густонаселенном городе вырастает атомный гриб.
– А это здесь при чем? – не понимает Черный.
– Это не Хиросима, – отвечает Кротов, – это Мадрас. Крупнейшая диверсия эпохи катаклизма. Больше миллиона жертв. Впрочем, еще более крупной была искусственно созданная эпидемия в Китае – там погибло почти три миллиона.
– Это что, на закуску? – ядовито улыбается Станский.
– Да, если угодно. А вообще у нас в информотеке еще много хроники.
Будет интерес – смотрите.
– Но, простите, – интересуется недоверчивый Черный, – где гарантия, что это действительно хроника. Кинематографу доступно все, а двадцатый век воспитал нас скептиками.
- Предыдущая
- 64/88
- Следующая
