Спроси у Ясеня - Скаландис Ант - Страница 59
- Предыдущая
- 59/125
- Следующая
– Пока да, – многозначительно ответил Малин и отключился.
Смотал пленку на автоответчике, вынул кассету, убрал в коробочку и, сделав наклейку, аккуратно надписал. Убрал в ящик стола. И только после этого повернулся ко мне и сказал:
– Ну?
– Ну и ну, – откликнулась я растерянно, и, честно говоря, еле переводя дух от всего услышанного. – Ты кто такой, Малин?
– Видишь ли, Таня, я и сам иногда не понимаю. Но сейчас мне еще важнее узнать, кто ты такая. Давай, наконец, выпьем. Кажется, рабочий день все-таки кончился.
– А эти? – кивнула я в сторону улицы.
– А это уже не наша работа.
– Правда? – переспросила я с сомнением.
И тут за окном послышался шум: визг тормозов, стук автомобильных дверей, крики, топот и кажется, даже щелканье затворов.
Малин взглянул на часы и торжествующе поднял вверх палец:
– Вот так надо работать!
Потом добавил:
– К окну не подходи. Чуть позже. Я, правда, думаю, стрельбы не будет, но Бог их знает, что это за птицы. А впрочем, еремеевские ребята стрелять им не дадут.
И, махнув рукой, он сам подошел к окну.
Смотреть там было уже особо не на что. Пресловутых кавказцев растаскивали по двум прибывшим машинам, завернув за спину руки, а их арестованную "волгу" споро обыскивали еще двое из группы быстрого реагирования, очевидно на предмет поисков оружия. Потом все уехали.
– Почему ты не вышел туда? – спросила я.
– Зачем? Покрасоваться перед поверженным противником? Детский сад. А главное – никогда не надо лишний раз светиться. Что, если они вообще преследовали не меня?
– А кого же? – не поняла я.
– Да кого угодно: мою машину по указанному номеру, другого человека, с которым меня спутали, тебя, наконец.
– Да брось ты! Меня-то зачем?
– Ах, девочка!..
Тогда он первый раз назвал меня девочкой, и мне вдруг стало удивительно приятно почувствовать себя не младшим лейтенантом, не шлюхой, даже не мастером спорта – а девочкой, просто девочкой.
– И ты работаешь в ПГУ! Да уж, не зря я тебя оттуда уволил. Тебе учиться надо. Ну, ладно, сейчас сделаем по глоточку, и ты расскажешь о себе.
– А почему, собственно, я должна рассказывать о себе? – поинтересовалась я, когда мы уже сделали по глоточку и я оценила тонкий и терпкий вкус красного «мартини».
– А потому, девочка, что я беру тебя на работу.
– В другое управление КГБ?
– Да.
– В какое?
– В Двадцать первое главное управление.
Для штатного офицера КГБ в восемьдесят седьмом году это звучало, примерно, как выражение "на кудыкину гору".
– Такого нет, – сказала я жестко.
– Какая осведомленность!
– Так ведь, поди, не со школьницей разговариваешь.
– Ну, вот что, нешкольница, слушай меня внимательно. Даже самую малую толику закрытой информации ты сможешь получить лишь после того, как вопрос о твоем приеме к нам на работу будет решен окончательно и положительным образом.
– Понятно, – процедила я, закипая. – Анкету я уже заполняла. Теперь надо душу вывернуть. А если я не хочу? Если я откажусь работать в вашем управлении и вообще в вашем сраном КГБ?!
– Нет, – сказал полковник Малин холодно и властно, – отказаться в этой ситуации можем только мы.
– Да?! – язвительно переспросила я, вскакивая и едва не принимая одну из стоек карате. – Да? Ты так считаешь? Ты, кажется, звал меня девочкой. Так послушай, мальчик, послушай Сергунчик, на что способна эта, с позволения сказать, девочка. Знаешь, что я сказала полковнику Генштаба Челобитникову, когда он в восемьдесят пятом в Термезе поздравил нас с победой на Саланге и добавил несколько дежурных фраз из газеты "Правда"? "Засунь себе в жопу свой интернациональный долг, – сказала я. – В Москве отдавайте долги партии и правительству, а мы тут воюем, и афганоидам я ничего не должна. Я просто их всех ненавижу. За то и воюю."Я никого и никогда не боялась, Сергунчик. И вашего ГБ, от которого весь мир содрогается, я тоже не боюсь. Вы считаете, что можете любого заставить работать на вас. Нет, на вас работают только законченные сволочи и трусы. Ваша сила, ваша власть держится только на страхе. А с теми, кто не боится, с такими, как Григоренко и Щаранский, вы ничего не сможете сделать. Только убить. Но я не боюсь смерти. Давно уже не боюсь. Что еще? Тюрьма, зона? Зоны я тоже не боюсь, хоть и не была там. Я найду общий язык с ворами, и мы еще такое устроим, что от вашего КГБ живого места не останется. Так что это вы должны меня бояться. Понял? Мальчик Сергунчик…
Я села и залпом выпила полстакана вермута. Малин опустив голову, смотрел в стол – явно прятал от меня глаза. Я тогда плохо понимала, зачем наговорила ему это все. Действительно потеряла контроль над собой? Или в лучших своих традициях сознательно нарывалась на неприятности? Или уже чувствовала, что Малин не тот, за кого выдает себя? Наверно, было всего понемножку. Вот почему я готовилась к любому ответу. И все же он меня удивил.
– Отлично! – произнес Малин, поднимая чуть ли не смеющиеся глаза. – Отлично, девочка!
– Что отлично? – не поняла я.
Все-таки это было чересчур – такая реакция. То ли пора вызывать автоматчиков за мной, то ли санитаров за ним.
– Это был психологический тест, – пояснил Малин. – Конечно, ты можешь отказаться от работы с нами. Но будет жаль: ты нам подходишь идеально.
– Вот как, – несколько растерялась я от такого поворота. – Зачем же мне рассказывать о себе, если вы там обо мне все уже знаете?
– Многое, – поправил Малин, – но не все.
– Ну, и с чего же начать?
– А с чего угодно. В основном меня интересует, как ты дошла до жизни такой.
– Понятно. Можно я выпью коньяку?
– Можно, – сказал Малин.
И мы вместе выпили коньяку. Коньяк был отменный.
– Еще один вопросик, прежде чем я начну свой духовный стриптиз. Это очень важно. Правда. Как ты вышел на меня?
– Ну, это очень просто. Я сейчас набираю людей преимущественно из бывших профессиональных спортсменов – такова специфика работы. А среди спортсменов меня интересуют люди с высоким уровнем интеллекта, эрудиции или с какими-то иными выдающимися способностями: уникальная память, редкая профессия, владение языками, мастерство в одном из видов искусства. Сама понимаешь, такое среди спортсменов, даже бывших, встречается не часто.
– Ну и что же, – усмехнулась я, – в ежегодном справочнике Всесоюзной федерации фигурного катания за восемьдесят третий год была пометка о моем выдающемся интеллекте?
– Нет, – ответил Малин серьезно, – там-то как раз была пометка: "Дура". И подпись: "В.И.Крайнов".
– Правда?
– Не знаю, правда ли, но на словах он мне так и сказал. Поведал про все твои успехи, про все фокусы. И вообще, когда я объяснил, кого ищу, он сразу назвал мне двоих.
– Двоих? – удивилась я.
– Да. Тебя и Чистякову. Чистякову даже в первую очередь. Она бы, сказал Крайнов, вам еще лучше подошла, вот была бестия талантливая, все могла, все умела, а знала больше, чем академик. Да жаль, не уберегли девку! Вот так, примерно, и сказал. И тогда я решил найти тебя. Вот и вся история.
Теперь, когда полковник Малин произнес такие слова о Машке я готова была расцеловать его. И это была уже не просто влюбленность – это была эйфория и экзальтация, я смотрела на него, как на любимого киноартиста, как на сверхпопулярную рок-звезду… Нет, даже не так. Я смотрела на него, как смотрит католический фанатик на Папу Римского. И была счастлива исповедаться ему.
Теперь я знала, с чего начинать – конечно, с Машки. Нет, я не разболтала ему свою главную страшную тайну, и в некоторых местах моей исповеди пришлось схитрить, но в остальном я была предельно откровенной.
А потом Сергей рассказал историю своей жизни. И я поверила, несмотря на весь скепсис, озлобленность и нелюбовь к людям. Ледяная корка внутри меня треснула и начала оттаивать. Медленно, очень медленно, но уже заметно. Я почувствовала странную, приятную теплоту, зародившуюся где-то глубоко-глубоко, и заплакала. А он утешал меня. Потом мы опять вспоминали Машку, и я снова плакала, и он снова утешал меня. И так мы говорили, и говорили, и говорили, и ничего нам было не надо больше, и целовал он меня в лоб, и в щеки, и в шею, но не так, как целуют до, а так как целуют после. Как целуют, утешая, давно знакомую женщину, с которой прожито много-много дней и ночей. А я прижималась к его груди, обнимала его, но лишь потому, что искала тепла, защиты и ласки. Может быть, мы слишком много выпили, может быть, уже наступило утро, и усталость брала свое, а может, мы не были в тот момент мужчиной и женщиной – мы были Людьми, Человеками, Гражданами Вселенной, причастными к ее великим тайнам. Наверно, тогда и придумалось это слово – причастные. Помню, как мы стояли обнявшись в темноте, и я спросила:
- Предыдущая
- 59/125
- Следующая
