Точка сингулярности - Скаландис Ант - Страница 37

• Предыдущая
• 37/107
• Следующая

Во всяком случае, так показалось Тимофею, и он спросил, откровенно распаляясь:

– А ты?

– Я тоже очень уважаю это дело, Тим. Но только давай в другой раз. А сейчас беги, ведь твоя Маринка черт-те что подумает.

«Ни фига себе!»

Тимофей чуть не воскликнул вслух. Такой рассудительности от двадцатилетней пигалицы он никак не ожидал. Молодец! Просто чудо, а не девочка. Он посмотрел на нее с нескрываемым восторгом. Ну какая, скажите фотомодель может выглядеть так потрясающе эффектно, эстетично, эротично, и вовсе не смешно, стоя посреди комнаты растрепанной, мокроволосой, в свитере, со спущенными до колен колготками и трусами?!

–А знаешь, как это все называется? – спросила она напоследок.

– Как?

– Петтинг по-оклахомски. Мне в Америке ребята рассказывали.

– Да? А что именно тут по-оклахомски?

– Ну, они там все очень горячие и очень деловые. Заводятся быстро, а ложиться в постель и раздеваться им некогда. Вот и занимаются любовью в любом месте и в любое время.

– Хм, – усомнился Тимофей, ни разу в жизни не бывавший в Америке, – мне кажется, это кто-нибудь из наших придумал.

– Ладно, – не стала спорить Юлька, – а сейчас – беги!

Она, продолжала стоять неподвижно все в той же позе, прекрасно понимая, что он любуется ею.

Тимофей застегнулся, встряхнулся, потоптался неловко («Я тут немного насвинячил…» «Ерунда, Патрик уберет…»), но прежде чем уйти, не удержался все-таки, обнял Юльку, припал к губам и нежно, ни на что больше не претендуя, погладил мягкий пушистый треугольничек, трогательно выглядывающий из под свитера.

– Тим, я не хочу, чтоб у тебя были неприятности, – щекотно шепнула она ему прямо в ухо.

В подъезде Редькин посмотрел на часы и изумился. Всего двенадцать минут прошло с тех пор, как они зашли сюда. Но целую вечность вместили в себя эти двенадцать минут.

А на улице шел все тот же дождь. И он добрых полчаса еще ходил по пустым переулкам, повергая в изумление окончательно пропитавшуюся холодной водой собаку, не понимающую, зачем надо снова гулять, и почему ее в таком случае не отпускают с поводка. Маринка всегда ругалась, если он приходил рано. Дескать, мало ли что погода плохая – не сачкуй, Редькин, Лайме надо выгуляться. У нас большая собака.

На этот раз слова были другими. Когда в достаточной мере промокнув, проветрившись и успокоившись, Редькин ввалился в квартиру, Маринка спросила:

– Что так долго?

– Час, как обычно.

– Промок же весь.

– А, ерунда.

– Кто там был?

– Практически никого. Юлька только. И та ушла почти сразу.

– Ладно, – сказала Маринка, – пошли чай пить.

«А еще говорят, женщины всегда все чувствуют!» – невольно подумал Тимофей.

Но когда легли в постель и уже погасили свет, он понял, что сильно недооценил женское чутье своей супруги. Та вдруг прижалась порывисто всем телом и зашептала:

– Ты совсем не хочешь меня?

– Почему? – спросил он глупо.

– Потому что я тебе надоела.

– Что за чушь?! Никогда ты мне не надоедала. Это я тебе надоел.

– А вот и неправда.

Маринка прижалась еще теснее и скользнула быстрой ладошкой от коленки Тимофея вверх к паху…

Было совсем темно. Он представлял себе чумовую девицу с бульвара, ловил губами Маринкин рот и чувствовал, что хочет, действительно хочет, безумно хочет – всего и много, как двадцать лет назад.

Он был неистов в эту ночь. Как и она, впрочем.

После первого раза супруги решили выпить. В холодильнике, по счастью, обнаружилась бутылка анжуйского сухого вина. В юности они очень любили трескать в постели именно сухенькое. Анжуйское тогда никому и не снилось, но вазисубани или, как они любили говорить, «Вася с Кубани» – тоже было неплохо. Под шоколад и апельсины. Апельсинов в доме не оказалось, зато нашлись фисташки и мармелад. Они оба помолодели, как в сказке, и не нужно стало никаких слов, никаких объяснений. Одни лишь ласки, ласки и ласки – язык тела.

Их сморило только под утро. А Вера Афанасьевна вставала ночью, около четырех, чтобы выпить лекарство, и долго с недоумением смотрела на закрытую стеклянную дверь в комнату дочери и зятя, за которой горел свет. Но постучаться не решилась. И правильно.

На следующий день в Москве резко похолодало. В конце ноября это вполне нормально. Просто когда еще ночью идет дождь, а утром просыпаешься и за окном минус десять, то печальные бело-красные «рафики» только и успевает, что объезжать сердечников, свалившихся с острыми приступами, а другие бригады врачей без устали собирает кровавую жатву на дорогах, ведь по хорошей гололедице не каждый водитель умеет ездить грамотно, да и самый ушлый профессионал далеко не всегда сможет помочь себе и товарищу, если товарищ этот летит юзом прямо в лоб. В общем, ночка выдалась славная и по данным «Дорожного патруля», и по личным ощущениям Тимофея и его семейства. Вере Афанасьевне было плохо, а бестолковый Верунчик не мог полностью взять на себя простуженную Дашеньку. Короче, уже в семь утра (а уснули в четыре) пришлось растолкать Маринку, и можно себе представить в каком она пребывала физическом и психологическом состоянии.

Редькину было еще тяжелее. От любви тоже случается похмелье, да еще какое. Физически ощутимое воспоминание о двух женщинах за одну ночь – это нелегко, особенно когда впервые и когда ни с той, ни с другой нельзя своей бедой поделиться. А тут еще, как водится, начались звонки.

Право открытия дикого телефонного марафона узурпировал Майкл в нетипичной для себя час – девять утра. Это уже само по себе не к добру. Рассказывать о делах среди ночи – нормально, но утром… Оказалось, он просто еще не ложился, как раз заканчивал ужинать и перед тем, как часиков на шесть прикорнуть, не мог не поделиться с Редькиным последними новостями. Информация-то была любопытная. Но Тимофей половины не понял.

Вербицкий уже по уши влез в свою героиновую мафию. Подпольного наркобарона, а официально гендиректора крупной трастовой компании Мусу Джалаева ласково звал Мусиком и делал на него ставку. Зачем-то счел нужным оставить Редькину даже телефон этого кровопийцы. Потом сообщил, что уже «провесил» торговый наркомаршрут от Польши до Непала и там нащупал крайне любопытных персонажей.

– Что, – полюбопытствовал Редькин, – опять старый фокус с наркотиками в детских гробиках?

– Да нет, – сказал Майкл, – там поинтереснее будет. Перевозят в ритуальных предметах. Никто же не знает, как эта трихомудия должна выглядеть. Тибетская секта. Не хухры-мухры!

Тимофей присвистнул. Мало того, что треп Калькиса оказался не совсем пустым, так ведь Эдмонда Меукова удавалось теперь связать с автомобильным сервисом и реэкспортом «Жигулей» – через наркотики. Кто бы мог подумать?! Хотя с другой стороны, ничего удивительного.

Под конец Майкл небрежно сообщил, что сумма, объявленная к выплате, приближается едва ли не к ста тысячам. Редькин благоразумно промолчал, не любопытствуя, сколько именно с этих денег, причитается ему. В сущности, он и на две с половиной был согласен. С какой стати больше? Моральный ущерб? В нашей стране еще не освоили такого понятия. Здесь деньги платят только за работу или за ответственность. На Вербицкого Редькин не работает, а ответственность с ним делить принципиально не хочет – на Колыме пожить он всегда успеет. Без посторонней помощи.

Ничего этого Тимофей, конечно, не сказал, просто, уходя от скользких вопросов, быстро попрощался. Но неприятный утренний звонок уже сделал свое черное дело. Досыпать дальше оказалось теперь немыслимо, и голова вмиг отяжелела от расстройства. Доза выпитого накануне была мизерной, даже с поправкой на стопку виски, опрокинутую в качестве снотворного по ходу мытья бокалов и ликвидации прочих последствий ночного праздника, однако недосып… В общем, Тимофей, прокравшись в кабинет, пока все толклись на кухне и в ванной, накатил граммчиков сто приличного грузинского коньяка из своего регулярно пополняемого стратегического запаса. Сразу проснулся волчий аппетит, и возникла иллюзия бодрости. Редькин знал, что это ненадолго, но ведь все равно приятно.

• Предыдущая
• 37/107
• Следующая