Точка сингулярности - Скаландис Ант - Страница 49
- Предыдущая
- 49/107
- Следующая
То, что подобной жидкостью не разбавляют пиво под столом, понимал, кажется, даже Толян. И едва ли он купил это сокровище в ближайшем магазине в Адлерсхофе, скорее принес из машины.
Грех было отказаться выпить с земляком капельку такого чуда, как «Луи ХIII-й». И мне пришлось встать, подойти к хозяину кнайпе и долго объяснять, сколь серьезны причины, заставляющие нас употреблять крепкий напиток в его заведении посреди дня. Я даже вежливо предложил продегустировать божественную влагу вместе с нами, заранее зная, что услышу отказ. И хозяин действительно отказался, однако в остальном проявил полную сговорчивость, даже принес нам настоящие французские фужеры.
А в коньяках я, признаться, понимаю толк и, увидев, какое блаженство разлилось на моем лице еще при вдыхании аромата, Толян – широкой души человек! – сразу предложил:
– Забирай, что осталось – это тебе!
Я выразил сомнение:
– Не слишком ли дорогой подарок?
– Ерунда! – махнул он рукою. – У меня там еще целая коробка этого добра.
Про себя я усомнился, пакуют ли вообще «Луи ХIII-го» по нескольку штук в коробку, их ведь и выпускают-то всего десять тысяч в год – бутылки номерные! – но Толяну ничего не сказал. В простоте своей он мог и не знать, что цена этого коньяка сопоставима с ценой моего «Опеля», а вовсе не ремонта помятого крыла.
После ста граммов, выпитых, слава Богу, все-таки не опрокидонтом, питерский боец расчувствовался и поделился со мной некоторыми своими планами сугубо бандитского толка. Он был слабо осведомлен о смысле всей операции в целом, и, будь я хоть представителем Интерпола, вряд ли мне удалось бы за что-то уцепиться. Толян грамотно опускал любые адреса и фамилии. То есть никого не закладывал конкретно. Так что я расценил его откровенность, как обычную российскую болтливость и доброжелательность к земляку, а вовсе не как возможную подставу. Тем более что на финише разговора он оставил мне свой сотовый номер, не прося о взаимном одолжении. Ему, безусловно, приятнее было чувствовать себя хозяином жизни:
– Помощь понадобится – звони, братан!
Он предложил подбросить меня куда нужно, но я, разумеется, отказался садиться в машину, объяснив, что предпочту прогуляться на своих двоих. Благо идти совсем недалеко. Возражений не последовало, мы расстались друзьями.
Если он был хоть чьим-то агентом, я не допустил ни единой ошибки. Так мне казалось. И только смутное ощущение тревоги мешало радоваться забавному происшествию, любопытному собеседнику и дивному послевкусию от благороднейшего коньяка. Я уносил с собой бутылку стоимостью не меньше двенадцати тысяч марок в простом пластиковом пакете от фирмы «Опель» и шел пешком на станцию эс-бан «Адлерсхоф». А мелкий холодный дождик все-таки начался.
Ехать-то было всего две остановки: Грюнау – и следующая моя, дольше идти потом по сложной изломанной траектории: направо, налево, направо, налево… Зонтик я сдуру оставил в машине, а покупать новый у станции – на один раз – показалось чистым сибаритством. Но еще большим сибаритством было другое – опуститься в мягкое кресло в кабинете и отогревать замерзшие члены очередной порцией «Луи ХIII-го». А впрочем, такой коньяк и следует пить в одиночестве – медленно, сосредоточенно, медитативно. Разговаривать при этом противопоказано в принципе, отвлекаться на женщин – тем более, а выслушивать мнение какого-нибудь дилетанта о вкусе и букете напитка – просто недопустимо. Коллекционный «Реми Мартэн» медленно, но верно возвращал мне душевное равновесие. Но затем я встал, включил компьютер и в задумчивости подошел к окну.
Возле моей калитки остановился дежурный мусоровоз, двое работяг в желтых робах подхватили большие пластиковые баки, вытряхнули их, поставили на место, потом вдруг появился третий, и у них произошла странная заминка: то ли собирались отгрузить мой мусор обратно, то ли намеривались уволочь с собою принадлежащие мне по праву контейнеры. Поскольку в тот момент за работу я еще не принялся, пребывая в состоянии расслабленности, наблюдения за манипуляциями мусорщиков поглотили меня полностью, и в итоге я окончательно обалдел, отметив, что один из них – здоровенный усатый мужик – движется в сторону нашей входной двери. Настало время оторваться от почти пустого фужера и только что включенного компьютера. Уж не пора ли выходить ему навстречу?
Вообще-то у меня на крыльце висит микрофон переговорника, который я включаю в случае надобности. Ну, я его и включил, а пока спускался по лестнице, услышал необычайно странный голос. Мусорщик говорил по-немецки, но с удивительно знакомыми, чисто русскими интонациями, да и смысл произносимых им слов плохо вписывался в германскую традицию. Я бы перевел это так:
– Эй, хозяин, водички не нальешь, уж очень пить хочется.
И еще не открыв ему дверь, я понял кто это: передо мной, улыбаясь от уха до уха стоял Кедр, Женька Жуков собственной персоной.
– Это такая конспирация? – поинтересовался я.
– Скорее просто хохма, – ответствовал он.
– Ну, заходи.
Женька был «номером четыре» в нашей иерархии, и после глобальных перестановок девяносто шестого года сделался фактически третьим лицом в мире по степени ответственности за все происходящее. Не восхищаться сверхгармоничным сочетанием его физической, интеллектуальной и психологической силы было невозможно, но наше первое знакомство оказалось слишком уж конфликтным, возникла устойчивая антипатия, дополнившаяся позднее ревностью, и я с трудом подавлял в себе все эти неконструктивные чувства. Причастные не должны ни при каких обстоятельствах ссориться друг с другом. Но я на правах творческой личности позволял себе чуточку больше других, и сейчас, с напускной радостью пожимая Женькину могучую длань, про себя думал: «Опять с какой-нибудь гадостью пожаловал ко мне этот высокий господин».
И ведь не ошибся! Удар-то вышел посильнее того, «бээмвэшного»…
Вот уже больше года мы с Белкой жили в Берлине. Точнее в Айхвальде – это уже не совсем Берлин, своего рода тихое предместье, от нас до аэропорта Шёнефельд гораздо ближе, чем до Александерплац. А вообще Айхвальде – чудное место, затерянный среди дубов и сосен поселочек, просыпающийся с первыми птицами и с ними же засыпающий. Маленький поселок, но в нем есть все, необходимое для жизни – магазины, бары, школа, кирха, почта, автосервис, свежий воздух, брусчатые мостовые и станция эс-бана, на которую не строго, а очень строго по расписанию подходят поезда. И за сорок минут, даже меньше, вы сможете добраться до самых Бранденбургских ворот. На машине, кстати, быстрее все равно не доберетесь, потому что добропорядочные граждане не ездят по Берлину со скоростью сто двадцать, как по Москве или Питеру, да и поток автомобилей, чем ближе к центру, становится здесь все гуще – не разлетишься.
Берлин совсем не похож на российские столицы, но после Ланси он казался мне почти Москвой и удивительным образом я нежно полюбил этот город. Видите ли, если родился и вырос в мегаполисе, провинция становится просто невыносимой. Какой бы прекрасной она ни была.
Ну а про наше житье-бытье в Майами (если б я еще имел возможность побродить по этому Майами) и в Колорадо (там я вообще не успел выяснить, какой ближайший город расположен неподалеку от Спрингеровского Центра) даже рассказывать не хочется. В Штатах была не жизнь, а сплошная не прекращающаяся ни днем, ни ночью работа, все по расписанию, все функционально до безобразия. Даже тренировки, кино, бильярд, выпивка и не очень частый секс то с Белкой, то с Вербой. Именно так.
Это было какое-то безумие. Обе делали вид, что ничего не происходит, пытались дружить между собой, а в глубине души копили глухую ненависть. А я уже и не пытался делать выбор, я пустил все на самотек, перенеся центр тяжести своих интересов в сферу классического американского трудоголизма. Обеих своих жен я обслуживал, как турецкий султан с той лишь разницей, что выбор времени и места всегда оставался за ними. Мне было эмоционально комфортнее считаться всякий раз коварно соблазненным, если не сказать изнасилованным. Я был как Адонис, раздираемый между Персефоной и Афродитой. На роль владычицы подземного царства лучше годилась, конечно, Татьяна, как личность трагическая и фантастическая, а славная моя родная Белочка получалась богиней любви. Что ж, тоже красиво. Я хорошо помнил, сколь печально закончил Адонис, не стоило, наверно, подражать ему, однако изменить что-то было не в моих силах, я покорно ждал назначенного мне свирепого кабана и продолжал в том же духе.
- Предыдущая
- 49/107
- Следующая
