Московский лабиринт Минотавра - Солнцева Наталья - Страница 31

• Предыдущая
• 31/79
• Следующая

– Ты... дьявол! – рванулась она, шарахнулась назад. – Пусти!

– Бесы в нас вселились, – захохотал Петр Данилович. – С самого рождения. И в тебя, и в меня! Ах-ха-ха! Ха-ха! Потому и выбрал я местом нашей встречи Симонов монастырь.

– При чем тут монастырь? – смиряясь, покоряясь его воле, пробормотала Феодора.

– Так ведь в прошлые-то времена в сию обитель свозили «порченых» и «бесноватых» со всей матушки России. Мне еще дед покойный про то сказывал. Наши предки, Корнеевы, служили тут, постриг принимали, от них из уст в уста байка передавалась про бесов. Жила здесь еще лягушка-демон, – перешел на шепот свекор. – Под стену монастыря подкапывалась, да не успела, от праведных молитв в камень обратилась.

– Вы что? – отпрянула Феодора.

– Есть большие любители смотреть на покойников, – громче зашептал ей в ухо Корнеев. – А бесовское зрелище куда заманчивее, заразительнее! Стоит раз, один всего разочек взглянуть, как еще и еще хочется! Тянет! Не отпускает!

Феодора вздрогнула от разлившегося в груди холода. От мороза ли, от слов ли Петра Даниловича пробрала ее дрожь до самых костей.

Внезапно выражение лица Корнеева изменилось, приобрело прежнее самодовольство и спокойную респектабельность, руки разжались и выпустили невестку, которая словно в сатанинских когтях побывала. Она продолжала ощущать плечами, кожей и каждым нервом прикосновение его сильных, цепких пальцев.

– Ну, что? Напугал я тебя? Не обращай внимания, Феодорушка, на стариковские причуды!

Они еще немного побродили по развалинам монастыря, постояли у трапезной, у стен чудом уцелевшей церквушки Рождества Богородицы, вышли поглядеть на реку. По льду стелилась низкая поземка, мороз крепчал. У Феодоры горели щеки, а руки в перчатках вспотели – она и думать забыла про холод. Так ее бросало то в жар, то в озноб, пока Петр Данилович не предложил пойти выпить за свое чудесное спасение.

Он был сама галантность и предупредительность, вел себя как влюбленный рыцарь, а не строгий свекор, и окончательно покорил сердце Феодоры. Никогда ни один мужчина не окружал ее такой заботой.

За рулем господин Корнеев производил впечатление опытного водителя, на улице – безукоризненно воспитанного кавалера, в беседе – умудренного жизнью философа, в ресторане – знатока кулинарных изысков и светского льва. Он привез невестку в заведение монастырского типа, со сводчатыми потолками, толстыми стенами, узкими, как бойницы, окошками с разноцветными стеклами, с изразцовыми печами, дубовой мебелью и старинной русской кухней.

– Свидание в монастыре, – шутил свекор, заказывая неизвестные Феодоре кушанья. – Позвольте, я возьму на себя вашу дамскую привилегию выбирать блюда?

Она только кивнула царственно, слушая, как гудит живой огонь за чугунными заслонками. У печки быстро стало тепло, но не жарко. Брусничная водка, выстоявшаяся в глубоких подвалах, пьянила не сразу, зато наверняка.

Принесли блины с семгой, икру, салат из рябчиков, раков и телячьего языка, горячую солянку, ржаной хлеб. Феодора почувствовала, как она проголодалась, да и выпитая водка давала о себе знать.

– Вкусно? – довольно улыбнулся Петр Данилович. – То-то! Володька привык есть всякую гадость. Что ваша Матильда готовит? Небось разные французские выкрутасы? На глаз красиво, а в рот не возьмешь.

Невестка не смогла подавить смешок. Стряпня Матильды оставляла желать лучшего, но Владимир был непреклонен. Он не позволил бы подать на обед вульгарный борщ или вареную картошку с селедкой. Феодора успела соскучиться по простой еде.

– Дом в Рябинках строили вы? – поинтересовалась она.

– На мои деньги, – кивнул головой свекор. – По моему проекту. Мы вначале собирались жить там все вместе, а потом Володька заартачился, потребовал себе отдельные хоромы. Я даже обрадовался. Пора ему было привыкать к самостоятельности. Да и супруга на дыбы встала. Мол, дом на плохом месте строится.

– Почему на плохом?

– Когда два с половиной года тому назад котлован под фундамент рыли, какие-то бревна сгнившие находили, участки старинной кладки. Прораб сказал, такое случается, если на этом месте раньше что-то было построено. Когда я участок покупал, ничего не заметил, на поверхности время все сровняло, лесок вырос. А если бы и заметил, что с того? В городе-то и подавно чистого места не найдешь, но строятся же люди, живут. Тебе, невестушка, нравится в Рябинках?

– Да, – кивнула Феодора, пошутила: – Только великоват терем! Кое-какие комнаты закрыты.

– И правильно. Зачем вам столько? Пыль собирать? Тот дом на большую семью был рассчитан, на внуков. Вы с Владимиром детей не хотите?

– Я не хочу, – откровенно призналась Феодора. – Возраст! Владимир тоже, кажется, о детях не думает.

– Зачем ему дети? Они ему будут только мешать постигать смысл жизни! – саркастически усмехнулся Корнеев. – Володька шума не выносит, суеты, беспокойства лишнего. Он хоть на тебя внимание обращает?

Водка развязала Феодоре язык. Неожиданно ее потянуло на откровенность – долго приходилось держать все в себе, накапливать непосильный груз. Или добродушно-ласковая манера свекра расположила ее высказаться.

– Почти нет, – опустила она глаза. – Ваш сын, будто капризный ребенок, потянулся за новой игрушкой, потешился и забросил. А мне тоскливо в Рябинках, одиноко.

– Спите в разных комнатах?

Она кивнула. Точеные щеки горели, то ли от нескромных вопросов Корнеева, то ли от собственных признаний, то ли от печного жара.

Он налил ей еще водки, сам не пил – ему еще машину вести. Под хмельком Феодора была прекрасна: панцирь, который она надела на себя, словно уродливую чужую кожу, чуть приоткрылся. То, что Петр Данилович увидел под ним, почувствовал, заставило его сердце дрогнуть. Напротив него сидела женщина – умная, сильная, страстная, созданная для любви, но любви не знавшая. Разве извращенный, изнеженный сопляк Володька сможет пробудить ее, дать ей то, чего она заслуживает? Что их объединило вообще?

Относительно Феодоры он эту загадку разгадал, а вот мотивы сына оставались для него закрытыми. Корнеев был далек от мысли, что Владимир вступил в брак по любви. Расчет? На что? Детей она ему не родит, денег у нее нет, выдающейся личностью, рядом с которой он сможет разделить известность и славу, Феодору не назовешь. Но тогда почему?

Разбитый мобильный телефон оказался в гараже, в мешке с вещами покойного Хованина, как и говорил Эдик. К сожалению, проверка сим-карты ничего не дала – последний звонок, сохранившийся в памяти, был сделан с таксофона.

– Видишь? – торжествовал Смирнов. – Проскуров ни при чем! Телефон он не уничтожил, карту не выбросил. А ведь мог!

Ева только вздыхала.

Погода стояла ясная, холодная. К вечеру лужи затянуло тонким ледком, замерзшие листья, падая на землю, звенели. Под ногами похрустывало. Смирнов и Ева вышли прогуляться, но бродить молча по скверу, любуясь бледным месяцем, не получалось.

– Твой Эдик знал, что ему ничто не грозит! – возразила она. – Автомат не отследишь. Потому и не уничтожил карту.

– Зачем же сразу так?

– Если кто-то позвонил Олегу с автомата, значит, продумал каждую мелочь, – рассуждала Ева. – В том числе и то, что свой номер лучше не высвечивать. Вот и воспользовался таксофоном.

– По-твоему, таксофонами пользуются только преступники, – вяло сопротивлялся сыщик. – Может, у человека не было другой возможности.

В словах Евы была доля правды, он это понимал. Но подозревать Эдика ужасно не хотелось. Почему именно он?

– Позвонить Хованину с автомата мог в принципе кто угодно, – сказала Ева. – Но знать, где Олег чаще всего обедает, когда у него обеденный перерыв, номер его мобильника, место, где он оставляет мотоцикл, – тут уж многовато подробностей. Кстати, Проскурову они известны! А в совпадения я не верю.

– Любой человек был в состоянии проследить за Хованиным и выяснить то, что ты перечислила. Без труда! Олег не скрывался, жил на виду, посещал одно и то же кафе в одно и то же время. Мотоцикл оставлял во внутреннем дворике, без присмотра. Номер телефона при желании узнать несложно.

• Предыдущая
• 31/79
• Следующая