Яд древней богини - Солнцева Наталья - Страница 14

• Предыдущая
• 14/74
• Следующая

– Что ты имеешь в виду? – спросил он. – Ершовы держат пса?

– Не совсем. Ершова получила фигурку собаки из воска, проткнутую иглой, а потом… соседский пес Марсик приказал долго жить. И еще несколько дворняжек последовали за ним.

– Боже мой! – простонал сыщик. – Ветеринар мне объяснил, что в городе свирепствует эпидемия чумки, только и всего. С таким подходом любое событие можно истолковать, как черную магию. Муха упала в варенье – происки колдуна! Тараканы появились – кто-то порчу навел! Кот подхватил лишай – ищи злой умысел «темных сил»!

– Не стоит иронизировать. Хочешь сказать, это ветеринары пугают бабушек-пенсионерок?

– Нет, сам Вельзевул разгуливает по Москве и выбирает своими жертвами пожилых дам! Ева, умоляю тебя, будь же благоразумна!

Она надулась.

– Ты неисправим! – буркнула, насупившись. – Посмотрим, куда тебя приведут ум и логика! Что они подсказывают? А? Когда ты избавишь Рудневых от злобного «шутника»?

Всеслав не сразу нашелся, что ответить. В словах Евы был резон.

– Кстати, он что-то почувствовал… этот клоун: притих, и ни гугу, – вздохнул Смирнов. – И я понятия не имею, как к нему подобраться.

– Без колдовства тут не обошлось! – заявила Ева. – Поезжай к Ершову, поговори с ним по-своему. Вдруг появится ниточка?

Смирнов нехотя кивнул. Все равно, никаких версий, предположений и догадок у него не было. Почему бы не встретиться с журналистом? Он позвонил Ершову, представился частным детективом.

– Я расследую случай, похожий на тот, что произошел с вашей матерью. Мы можем поговорить? Желательно у вас дома. Мне необходимо увидеть место происшествия.

Ершов поколебался, но не отказал. В кои-то веки люди заинтересовались его публикацией – это льстило самолюбию. А Ершов был невероятно, болезненно самолюбив.

– Хорошо, – согласился он. – У меня скоро обеденный перерыв, я приеду домой. Записывайте адрес.

Ева довольно улыбнулась. Она-таки уговорила Смирнова.

– Надеюсь, ты не пожалеешь, – прошептала она, закрывая за ним дверь.

На улице похолодало. Пахло цветами, подсыхающей после дождя землей. Дети пускали в большой луже бумажные кораблики. Несколько дворняг нежились на солнышке.

– Девушка! – окликнул сыщик присматривающую за малышами девицу в джинсах и легком свитере.

Та подняла голову, недоуменно уставилась на него.

– Вы меня?

– Ага! – кивнул Всеслав, достал из кармана пачку сигарет. – Покурим?

– При малых не буду, – отказалась девица. – Я возьму две, можно?

Она осторожно вытащила две сигареты, спрятала в пристегнутую к поясу сумочку.

– Как собаки во дворе, не болеют? – вдруг спросил Смирнов.

Девица распахнула и без того огромные, навыкат, глазищи. Оглянулась на дворняжек.

– Вроде нет. А что?

– Говорят, мор на собак напал. Не слышали?

Девица чувствовала себя неловко, переминалась с ноги на ногу и посматривала в сторону детей. Странные вопросы ей задают!

– Я подрабатываю, – объяснила она. – Гуляю с детьми. Три часа в день, оплата приличная, и опыт приобретается. Я на факультете дошкольного воспитания учусь, привыкаю общаться с малышней. Они забавные.

– А как насчет собак? Хочу щенка взять, да ветеринар пока не советует. Болеют братья наши меньшие. Эпидемия у них.

Девица пожала угловатыми плечами.

– Пуделя каждый день во двор выводят, – сказала она. – И добермана, и двух далматинцев. Ничего, вид у них здоровый. Дворняги вон тоже не жалуются.

Смирнов поблагодарил ее и пошел к машине. Девица покраснела, глядя ему вслед. Заигрывает он с ней, что ли?

Через сорок минут сыщик уже поднимался на лифте на пятый этаж, к Ершову. Тот открыл дверь, в нос ударил запах разварившихся пельменей.

– Входите, – пробормотал журналист и ринулся на кухню. – Пельмени сбежали! – на ходу пояснил он. – Вы присаживайтесь в гостиной, я сию минуту.

Квартира Ершовых была обставлена на церковный манер: много икон, лампад, календарей с религиозной символикой, желтых свечек, парчовых подушек. Запах воска и ладана, казалось, пропитал стены. Через окно в комнату косо падали солнечные лучи, в них танцевали пылинки. В кухне хозяин громыхал посудой. Управившись с пельменями, он явился в гостиную.

– Ну-с, я готов, – доложил Ершов, уселся напротив гостя. – Чем могу помочь?

– Расскажите подробнее, что привело вашу матушку в нервное расстройство, а затем и…

Смирнов притворился, что ему больно произносить ужасные слова о смерти. Ершов состроил скорбную мину и рассказал о письмах, жутких осиновых щепках, гвоздях, кладбищенской пыли и прочих атрибутах черной магии.

– Это свело мою мать в могилу. Перед смертью у нее даже разум помутился, страшно было слушать ее речи! – трагически воскликнул он, и веснушки на его лице стали в три раза ярче. – Некого призвать к ответу за совершенное убийство. Не к кому обратиться!

– Убийство? – переспросил сыщик.

– А что же еще? Как назвать подобное злодеяние?

– Вам знакома фамилия Рудневых? – уклонился от ответа Всеслав. – Гордей Руднев? Ирина Руднева?

– Н-нет, – замотал головой журналист. – Не приходилось знать таких.

Он помолчал, подумал и подтвердил первый ответ. Рудневых он не знает.

– А кто была по профессии ваша мать? Как ее звали, кстати?

– Мавра Ильинична, – сказал Ершов. – Она работала швеей в ателье. Неплохо умела кроить, подрабатывала дома шитьем на заказ. До самой смерти… – он шмыгнул носом, глаза за стеклами очков покраснели.

– У вас не осталось вещественных доказательств?

– Чего, простите?

– Ну… восковых фигурок, гвоздей?

Журналист вскочил и замахал руками.

– Мама все уничтожила! Все! Разве такую гадость можно держать в доме? Это значит впустить сатану в свое жилище! Мама так говорила.

– Вы верующий? – Смирнов выразительно взглянул на иконы.

Ершов поник, успокоился и сел.

– Без фанатизма, – признался он. – Это все мамино: иконы, свечи, молитвенники. Я редко хожу в церковь. Верю во что-то высшее, как и другие. Но истинно верующим меня назвать нельзя.

Всеслав не знал, о чем еще спрашивать.

– У вас есть семейный альбом с фотографиями? Дайте посмотреть, – попросил он.

– Ради бога, – Ершов с готовностью метнулся к полке с толстыми, скорее всего, религиозными книгами, взял альбом. – Вот, пожалуйста.

Фотографий было мало, большинство – любительские, плохого качества.

– Это ваши родители? – сыщик показал на снимок, где сидели, обнявшись, молодые мужчина и женщина.

– Да, – кивнул Ершов.

– А где ваш отец?

– Умер много лет назад. Я был еще ребенком. Мама так и не вышла замуж второй раз.

Смирнову попалась фотография, где молодая Мавра Ильинична держала на руках маленького мальчика.

– Это вы?

Ершов отрицательно покачал головой.

– Нет. Здесь мама с моим старшим братом. Он тоже умер. А вот я! – журналист показал гостю снимок: он рядом с матерью, с портфелем и букетиком астр стоит на ступеньках какого-то здания. – Это школа. Я иду во второй класс.

Карине было тесно в ее однокомнатной квартире – каждое утро, просыпаясь, она видела одно и то же: белоснежный ровный потолок; изысканно закрученные рожки люстры; обои, отливающие шелком персикового цвета; тщательно подобранную мебель красного дерева; телевизор…

Когда становилось невмоготу, она отправлялась бродить по городу – в Сокольники, Филевский парк или на набережную Москвы-реки, ища простора и не находя его. Отпуск всегда казался ей чрезмерно коротким, а возвращение в город – тягостной необходимостью. Что продолжало держать ее здесь? Неутоленная страсть? Неисполненное предназначение? Нереализованная цель?

– Мои цели ничтожны, – признавалась она себе. – То, что я делаю, не дает мне полного удовлетворения. А то, что кипит во мне, требуя выхода, приходится подавлять. Мне не интересен «Анастазиум», не интересен досуг, заполняемый скучным чтением или просмотром пустых, трескучих телевизионных программ. Театр, кино, музеи, выставки – не более чем жалкая попытка уйти от самого себя, скрыться в каменном лесу от преследующих химер. Я словно в клетке, прутья которой свиты из безысходности. Иногда мне кажется, что сама жизнь является оковами, которые связывают меня. Свобода же для меня еще более губительна…

• Предыдущая
• 14/74
• Следующая