Яд древней богини - Солнцева Наталья - Страница 26
- Предыдущая
- 26/74
- Следующая
– Он уже ушел. Успокойтесь.
Она вытирала слезы, шмыгала носом, и все равно была неотразима. Можно было понять Руднева.
– Знаете, что я вспоминала на кладбище? – танцовщица подняла на Всеслава красные, припухшие глаза. – Свекровь говорила мне, что видела свою смерть…
Глава одиннадцатая
После похорон матери природа начала раздражать Гордея Ивановича. Шум зелени, чистота неба, солнечные пятна на асфальте, отцветающая акация во дворах – все это, раньше радовавшее глаз и сердце, сейчас вызывало смутный, глухой протест. Не то, чтобы Руднев был сильно привязан к родителям – давний разрыв с отцом прошел для него безболезненно, но уход Екатерины Максимовны он воспринял как нечто противоестественное. Как будто чья-то злая воля лишила ее сил, вырвала из семьи, отняла у внука и отправила на кладбище. Неужели и с ними – со всеми – может когда-нибудь произойти такое?
Руднев смотрел теперь на сына и жену с болью и страхом. Их тоже смогут отнять у него, если захотят? И чего стоят все его деньги, бизнес, охрана, если он не в состоянии защитить от неведомой опасности самых дорогих ему людей?
Поминки организовали в абрамцевском доме. Гордей Иванович не мог без слез смотреть на знакомые с детства вещи – огромный старый шкаф, коврики на бревенчатых стенах, выскобленный добела деревянный обеденный стол, этажерка с книгами… Сколько раз он предлагал матери отремонтировать дом, поменять мебель! Она упорно отказывалась.
– Хочу дожить среди этих старых вещей, таких же, как я, – говорила Екатерина Максимовна. – Они помнят мою молодость, тебя, маленького, твои первые шаги… А новое будет чужим, лишенным тепла и привычного мне уюта.
Руднев не понимал, как можно дорожить обветшалым хламом, но матери не перечил. Пусть живет, как хочет. А получилось не так – она все-таки провела последние дни своей жизни в Москве, в его квартире. «Зато рядом с внуком», – успокаивал себя Гордей Иванович.
На поминках соседка, которая занимала вторую половину дома, отозвала Руднева в сторону, сказала, что приходили покупатели.
– Какие? – удивился он.
– Дом хотели посмотреть, – объяснила пожилая дама. – Вы будете его продавать?
И тут Руднев осознал, что ему жаль расставаться с домом. Какое-никакое, а это – гнездо, в котором он оперился, из которого вылетел на жизненный простор. Дом хранил в себе его частичку, в отличие от большого и холодного нового коттеджа, где Руднев чувствовал себя гостем. К московской квартире он привык, хотя воспринимал ее как необходимое пристанище, обустроенное и комфортное. Но домом, семейным очагом, к которому стремится душа, оно так для него и не стало.
– Пока я ничего продавать не собираюсь, – ответил соседке Гордей Иванович. – Здесь мамины вещи… и вообще, она любила эти комнаты, веранду, сад.
Отец напился еще на кладбище. Он принес бутылку водки в кармане замызганного пиджака, явно с чужого плеча, и украдкой к ней прикладывался. На поминках он добавил и периодически засыпал, оглашая печальное застолье густым пьяным храпом.
Ирина старалась не смотреть на свекра, а Руднев задавался вопросом: неужели он – плоть от плоти, кровь от крови этого никчемного, пропитого до мозга костей алкаша? И что такое родство?
«Я не чувствую никакой связи с ним, – думал Гордей Иванович, с отвращением созерцая одутловатую, красно-синюю физиономию родителя. – Что делает меня его сыном? Как он стал моим отцом?»
Двоюродные сестры Руднева из Волоколамска не приехали на похороны тетки. Он посылал телеграмму, впрочем, не рассчитывая на их приезд. Они давно перестали поддерживать родственные отношения.
Слезливые речи и бесконечные тосты «за упокой души» утомили Руднева. Он встал из-за стола и вышел в тенистый, заросший травой сад. Солнце садилось. Багровые полосы тянулись по горизонту. На дом и сад опускались теплые летние сумерки. Пахло таволгой, крапивой и мятой. Гордей Иванович сорвал душистый лепесток мяты, растер пальцами и поднес к лицу. Ни с того ни с сего пришла мысль найти и разобрать бумаги матери. Где она их хранила? В комоде, кажется…
Подвыпившие гости разошлись, когда уже совсем стемнело.
– Поедем домой? – спросила Ирина.
– Поздно. Пока доберемся, будет ночь. Антошка там с Валеком, он его уложит. Не волнуйся, я позвоню, узнаю, как у них дела.
Он набрал номер городской квартиры. Валентин Дудин, охранник, оставшийся с сыном Рудневых, ответил:
– У нас все тихо. Пацан уснул, я сижу, смотрю телевизор.
– Мы приедем завтра, – сказал Гордей Иванович. – За Антона отвечаешь головой.
– Могли бы и не предупреждать! – обиделся Дудин. – Глаз не сомкну.
Соседка помогла Ирине убрать со стола, грязную посуду свалили в корыто.
– Завтра воды согреем, вымоем, – сказала она.
Через раскрытые настежь окна в комнаты налетели комары, мошкара. Шуршали под потолком ночные бабочки. За печкой поскрипывал сверчок.
Ирина нашла в шкафу чистые простыни, застелила большую пружинную кровать с железными спинками. Подушки были высокие, душные, из собственноручно собранных покойной хозяйкой перьев. Спать мешал тонкий, назойливый комариный писк.
Руднев долго лежал, слушая, как шумит за окнами одичавший сад. Пение сверчка убаюкало Ирину, она уснула. Руднев дождался, пока ее дыхание станет ровным, тихим, и осторожно поднялся с постели. Стараясь не ступать на скрипучие половицы, он прошел в другую комнату, где стоял комод. Верхний ящик был закрыт на ключ.
Гордей Иванович зажег желтую церковную свечку. Запахло воском… Он обвел глазами комнату. Где же мать прятала ключи от комода? Взгляд упал на пустую лампадку под черной от копоти иконой. Эта икона осталась от прежних хозяев, а Екатерина Максимовна ни за что не хотела ее выбрасывать. Она возомнила, что икона древняя, дорогая, и только боялась, как бы муж не вынес ее из дому и не пропил. Бог миловал.
Руднев нащупал внутри лампадки маленький ключик, вздохнул облегченно. Не придется ломать замок.
Ящик открылся и выдвинулся легко. Он был полон коробок с нитками, спиц, дешевых украшений, ржавых ключей, пожелтевших квитанций, конвертов, каких-то лоскутков, фотографий, маленьких зеркалец; на дне валялись несколько пустых флаконов от духов «Ландыш» и «Белая сирень». Документы лежали в деревянной шкатулке, вместе с перевязанными выцветшей ленточкой крестильной свечкой и крестиком Гордея. Он просмотрел бумаги – книжки коммунальных платежей за много лет, сложенные вчетверо грамоты за хорошую работу, материн школьный аттестат, диплом, трудовая книжка. Все. Обычный набор.
– А что ты хотел найти? – спросил себя Руднев. – Любовные письма? Секретный шифр? Завещание на миллион долларов? Карту, по которой можно клад найти?
Он горько усмехнулся. Свечка, потрескивая, оплывала. Гордей Иванович не зажигал света, чтобы не разбудить Ирину, – дверей между комнатами не было, только проем. Торопливо начал перебирать фотографии… и тут что-то насторожило его. Он пересмотрел снимки повторно. Они были только за абрамцевский период, как будто до того Екатерина Максимовна Руднева и не жила на свете.
Гордей Иванович задумался, вспоминая: мать скупо рассказывала о своем детстве в Березине, выпавшем на трудное послевоенное время, о родителях, умерших один за другим, когда она еще училась в школе, о бабке, которая кое-как помогла ей и старшей сестре встать на ноги. Бабка та давно умерла. Сестра вышла замуж, уехала в Волоколамск, а мать переехала в Абрамцево, встретила отца, они поженились. Тут уже есть пара снимков – молодожены Рудневы чинно сидят рядышком, напряженно смотрят в объектив; какие-то субботники, маевки, застолья. Потом пошли фото, где маленький Гордей улыбается беззубым ртом на руках у матери, школьные годы и прочее. Фотографий мало, но они все же есть.
«Допустим, сразу после войны было не до того, – мысленно рассуждал Руднев. – А потом, в пятидесятые годы? У многих были фотоаппараты, неужели никто ни разу не щелкнул Катеньку Рудневу, вернее, тогда еще Зотову? Или, уезжая, она не взяла с собой ни одного снимка? Почему? Да по сотне причин!»
- Предыдущая
- 26/74
- Следующая
