Яд древней богини - Солнцева Наталья - Страница 56

• Предыдущая
• 56/74
• Следующая

Поскольку ни бабушка, ни, тем более, прабабушка нигде не работали, получали скромную пенсию, а сад и огород были запущены, источник подобного изобилия оставался для меня загадкой. Позже, повзрослев, я догадалась, откуда у нас появлялись средства для безбедного существования.

Теперь я испытываю потребность описать моих чудесных воспитательниц, которых я вспоминаю и всегда буду вспоминать с благодарностью и легкой грустью.

Прабабушка – высокая, статная, седая, с высокой прической, с крупными, но правильными чертами лица, тронутого морщинами, с прямой осанкой, одетая в длинное темное платье или юбку с кофтой, – гордилась своей принадлежностью к обедневшей старинной аристократической фамилии. Она говорила низким, хриплым от курения голосом, держалась несколько надменно с чужими и просто, ласково со своими.

Прабабушка дважды выходила замуж, овдовела и доживала свой век с дочерью и правнучкой, то есть со мной.

Бабушка моя училась музыке и вокалу, но… по некоторым обстоятельствам образование пришлось оставить до лучших времен. У нее была в молодости любовная история. Она хранила несколько писем от возлюбленного в палехской шкатулке, на самом дне. Однажды, когда никого не было дома, я достала шкатулку и прочитала письма. Они не произвели на меня никакого впечатления. Разве то, что в них выражено, похоже на мои ощущения? Может быть, то была не любовь, а тоска по несбывшемуся?

Потом я еще пару раз доставала письма и вчитывалась в короткие, торопливые строчки. Что я хотела найти в них? Наверное, посредством анализа чьих-то чувств я собиралась понять свои. Увы, напрасно! То, что испытывала я, невозможно было выразить ни вслух, ни на бумаге. В голову пришла мысль о странности, непостижимости моих неистовых порывов и того, что их питало. Я еще глубже запрятала пожиравшие меня ощущения. Ясно, что мне не с кем было поделиться своим состоянием, своими мучительными сомнениями и терзаниями.

Иногда я усаживалась на диван и перебирала старые фотографии, листала семейные альбомы – с них на меня смотрели лица людей, канувших в небытие. Они волновали меня. На фотографиях молодая и веселая бабушка обнималась с военным, они стояли на перроне у вагона пассажирского поезда. Прощались? Или встретились?

Короткое бабушкино замужество длилось семь лет, после чего ее супруг умер. Так я осталась без дедушки.

Бабушку, казалось, не тяготило вдовство, потому что на многочисленные предложения руки и сердца она отвечала отказом. Она руководила в клубе художественной самодеятельностью, давала частные уроки пения и музыки, без сожаления ушла на пенсию и посвятила свое время воспитанию внучки, то есть меня.

Смерть единственной дочери не наложила отпечатка вечной скорби и трагизма на ее существование. Она будто бы даже не плакала: приняла этот удар судьбы стойко, как и кончину своего мужа.

Несмотря на нелегкую, полную испытаний жизнь, обе мои воспитательницы относились к ней с интересом, получали от нее массу удовольствий, развлекая себя всеми доступными способами. Тот же дух живого любопытства, неистребимого жизнелюбия и умения довольствоваться простыми радостями они прививали и мне. Насколько это у них получалось? Трудно судить…

Я росла, познавая мир через книги, через взгляды моих воспитательниц и через мое чувство к Нему… В эти три грани моего существования вплеталась четвертая. Мой трехмерный мир содержал скрытое четвертое измерение – мои воспоминания о прошлом, которого у меня, по здравым рассуждениям, быть не могло, и мои сны. Я проваливалась в них, как проваливается в подземные катакомбы путник, ступивший на неверную, размытую дождями почву… падает и приходит в себя в кромешной тьме.

Разница лишь в том, что у меня тьма сменяется живыми цветными картинами, где я не столько наблюдатель, сколько участник. Возможно, таково влияние книг «из второго ряда», как я их называла. Из них я узнала еще одну сторону жизни, которую люди предпочитают не замечать. Я обратила внимание на то, что содержание этих старых книг как будто мне знакомо. Пришло их время, и я забросила художественную литературу. Я открыла в себе много такого, о чем не подозревала. В частности, свою способность предвидеть будущее, обостренную любовью.

За день до того, как Ему приехать, меня начинало лихорадить, сон пропадал, сознание мое заполняли видения нашей встречи – тем более мучительной, чем ласковее Он обращался со мной. Я жаждала Его ласк… но не таких. О, нет! Лежа без сна на горячей от моего жара постели, я представляла страстные поцелуи и объятия – совсем не те, какие Он дарил мне. Я доводила себя до исступления, до полного истощения – когда Он появлялся, проводила время рядом с Ним будто в бреду, в горячке – и заболевала, едва Он уезжал. Неделя недомогания была мне обеспечена.

Стараясь отвлечься, я углублялась в книги «из второго ряда», повествующие о странных, необъяснимых вещах. Они изобиловали недосказанным – для многих, но не для меня. Достаточно было малейшего намека, крохотной детали, и полная картина разворачивалась в моем воображении, как цветок распускается в лучах солнца.

Я взрослела, и взрослели мои помыслы. У меня не было надежды соединиться с Ним, я обрекала себя на одиночество своей любовью. Мое будущее представлялось мне пыткой – когда изможденный пустыней странник привязан к раскаленному столбу, а на расстоянии вытянутой руки перед ним плещется прозрачная, холодная вода… но руки его связаны крепкими, неразрывными путами. Он не может дотянуться до спасительной влаги, а жар все нарастает…

Если бы я не подозревала об избавлении – ужасном и неизбежном, то не выдержала бы и дня. Но все должно будет кончиться… Это понимание придавало мне сил жить, лелеять безумную мысль – а вдруг? Разве не совершается невозможное? Разве не исчезают раз от разу с небес солнце и луна во время затмения? Разве не поворачивается вспять всесильное время, когда его умоляет об этом любовь? Разве не замедляется ход светил? И разве не сопутствует безумцам свет звезд, когда все покрывается мраком ночи?

Увы, мрак ночи мне отныне стал милее белого дня. Только ночами, зарывшись лицом в подушку, грезила я своими болезненными снами.

Днем же, не зная, чем занять себя, я стала воплощать описанное в книгах «из второго ряда». Удивительно, что они вызывали интерес только у меня. Жизнь шла своим чередом – в трехмерном мире, и завлекала меня в катакомбы четвертого. Словно я шла одновременно по двум дорогам – наверху, вместе со всеми, и внизу, во мраке, таящем в себе причудливые, загадочные видения сверхчувственного бытия. Я ощущала себя жрицей культа, более древнего, чем библейские сказания… когда я носила золотую маску собаки. Я владела искусством, которое впоследствии стало привилегией царей и сильных мира сего. Я осознала, что и в нынешнем мире оно найдет себе применение. Таким образом, я сумею соединить мои катакомбы с поверхностью земли, то есть с реальным миром. Переходя туда и обратно, я сохраню себя и свой рассудок от разрушительного влияния разъединенности во времени и пространстве.

При этом состоянии раздвоенности, сумеречного существования мне удавалось вводить в заблуждение как моих воспитательниц, так, отчасти, и Его, не говоря уже о сверстниках, товарищах моей юности. Я старалась не слишком выделяться в своем окружении, быть похожей на остальных. Копировать их. Так хамелеон в целях безопасности приобретает окраску среды обитания.

Я называю это «римскими снами», когда, засыпая, оказываюсь на площади, вымощенной плитами из цветного мрамора…

Мне снится одно и то же – я не помню, как оказалась здесь… ступаю в легких сандалиях по гладким плитам, иду мимо бронзовой конной статуи какого-то из императоров. Пахнет апельсиновыми деревьями… легкий ветерок овевает мою стройную фигуру. Я направляюсь к атрию – внутреннему дворику, посреди которого журчит фонтан.

• Предыдущая
• 56/74
• Следующая