Флердоранж – аромат траура - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 42

• Предыдущая
• 42/76
• Следующая

То, что у мужчин на все есть собственное мнение и своя логика, Катя знала всегда. Знала она и то, что порой спорить с этой логикой трудно – мужчины считают себя во всем абсолютно правыми. Они «бронзовеют» в своей правоте и непогрешимости, воображая себя истиной в последней инстанции.

Исключением (приятным) из этого правила был, пожалуй, только Сергей Мещерский. Он был чересчур хорошо воспитан, чтобы «бронзоветь» и принимать себя всерьез. Но логикой был болен и он, правда, весьма оригинальной. Логикой Мещерского было… полное отрицание всякой логики во всех проявлениях материального мира. Особенно же в делах человеческих. Мещерский верил в созидающий мир Хаос. А еще он верил в так называемые импульсы – эмоциональные, активно влияющие на реальную действительность. Он считал, что так, как должно быть по логике вещей, не бывает никогда. А поэтому…

Поэтому, наверное, суждения и выводы его часто бывали парадоксальны. И – вот странно, но Катя нередко убеждалась в этом лично – совсем недалеки от истины. И потом, ей всегда нравилось то, что Мещерский, даже если и настаивал на своем понимании вещей, и спорил, делал это всегда так мягко и деликатно, что спорить с ним было просто одно удовольствие.

С Никитой Колосовым все в этом плане было гораздо сложнее. Никита был мужчиной до мозга костей. Как часто Кате хотелось подчинить его, переубедить в чем-то, заставить его взглянуть на тот или иной факт другими глазами – чаще всего ее собственными! Иногда – очень редко – это ей удавалось. В основном же нет. Они спорили, и каждый оставался при своем. А потом проходило время, и они точно по мановению волшебной палочки «менялись», по меткому выражению Колосова, местами и… Опять спорили, не соглашались друг с другом. Доказывали, искали… И тайна, загадка, уголовное дело, убийство шаг за шагом постепенно поддавались пониманию, раскрытию.

Ну а Вадим Кравченко, «драгоценный В.А.», тоже был настоящим мужчиной. И от этих двоих отличался кардинально. У него было и мнение свое собственное, непогрешимое по любому вопросу, и логика своя, железная. Но с ним – и опять же вот странно-то! – Кате совсем не хотелось спорить, не хотелось и настаивать на своем, переубеждать. А если это и случалось (а случалось это очень часто, почти каждый день), она всегда в глубине души очень переживала и горько корила себя за несдержанность, за неуступчивость, за длинный язык. Корила, упрекала, но никогда не давала обожаемому «драгоценному» заметить эти свои переживания. Так подсказывала ей ее собственная логика, женский инстинкт.

Вышло так, что Никита Колосов зашел к ней в пресс-центр уже под конец рабочего дня – со всеми своими новостями. А потом, пока они говорили, позвонил и Мещерский – со своими. Был он ими встревожен и обескуражен до крайности.

– Чего такие дела по телефону обсуждать? – объявил он. – Приезжайте лучше с Никитой ко мне.

– Нет, нет, я не могу, – запротестовала Катя. – Мне сегодня надо домой. У меня дел полно. Вадик сегодня работает. Я убраться должна генерально. И потом, мне надо обед готовить, точнее, ужин… Точнее, завтрак, когда он утром с суток вернется.

– Да ты успеешь, Катюша! Мы на часок всего соберемся. Я тут в Южном порту до сих пор торчу, в баре завис. Миленький такой бар. Приезжайте, все обсудим не спеша. Я Никиту сто лет не видел. И потом, в конце-то концов, ты меня втянула в это дело! Передай трубку Никите, я скажу ему, как доехать.

И конечно, на этот раз вышло все по-ихнему.

– Сережа иногда чересчур увлекается, – заметила Катя в сердцах, когда они мчались в Южный порт. – Он, кажется, выпил лишнего.

Колосов улыбнулся. Лично он, кажется, не имел ничего против того, чтобы после насыщенного оперативными мероприятиями дня в Воздвиженском скоротать вечер в баре с друзьями. Встрече с Мещерским он был чертовски рад.

А потом они сидели в той же самой тесной кабинке на «поплавке», где до этого ночь напролет пил Иван Лыков. Мещерский и Колосов, сильно окрылившиеся после трех бокалов пльзеньского пива, говорили, говорили. А Катя украдкой, как вор, поглядывала на свои наручные часики: сколько же времени? Неужели уже девять вечера?! Дома у нее все брошено на произвол судьбы – пылесос, стиральная машина, рубашки и футболки «драгоценного», «книга о вкусной и здоровой пище», отбивные в морозилке. А она сидит в какой-то подозрительной портовой пивнушке и обсуждает (причем на полном серьезе) животрепещущие темы, одна из которых кладоискательство, а другая – навязчивый бред пациента психиатрической больницы, умершего более двадцати лет назад.

– Не нравится мне это дело, Сергей, – признался Никита Мещерскому, как до этого не раз он признавался и Кате.

– И мне оно тоже что-то перестало нравиться, Никита. И Лыков Ваня мне тоже что-то не понравился сегодня. – Мещерский покачал головой. – Вот здесь он сидел, на этом же самом месте. И был, ты, Никита, не представляешь, просто сам на себя непохожий. Никогда раньше я не думал, что он может всерьез обсуждать такие вещи, про которые мне говорил. И что он способен вот так по-хамски разговаривать с сестрой. Они ведь выросли вместе, всегда были очень близки, дружны. Они рано потеряли родителей. Аня всегда так заботилась о Ваньке! И он всегда, насколько я помню, заботился о ней. Был так ей предан!

– А у него есть девушка? – спросила Катя, отрываясь от собственных невеселых мыслей.

– Понятия не имею. Наверное. Ты ведь его видела – чтобы у такого и не было девушки? Но я не в курсе, а поэтому, – Мещерский развел руками, – никаких сплетен. Я же тебе говорил: мы давно с ним не виделись и встретились случайно. И даже не здесь, в Москве, а на Невском.

– Из таких вот случайностей порой вырастают целые истории, – заметила Катя. – А как он воспринял известие об убийстве Филологовой?

– Да практически никак, – Мещерский нахмурился. – Ну, положим, и я дурака свалял. Начал врать ему. Он мог догадаться. Он сразу начал рассказывать про бестужевский клад и буквально облил ядом беднягу Романа.

– Я еще в Лесном заметила, что Лыков не любит Салтыкова, – сказала Катя. – И по-моему, Сережа, это… Ладно, я тоже не буду пустыми догадками вас грузить. Никита, – она строго обратилась к Колосову, – а вот скажи мне, зачем ты позволил Анне Лыковой присутствовать на допросе Салтыкова, а?

– Мне захотелось понять, почему она мне солгала, представившись его переводчицей.

– И ты это понял?

– Мне показалось, что она… красивая женщина, Сережа, – Колосов обратился к Мещерскому. – Тоже родственница твоя? Завидую. Короче, Катя, – он повернулся к Кате, – мне показалось, что она к Салтыкову неравнодушна. Я, правда, плохой эксперт в таких делах. Это больше по вашей части, по женской, – он вздохнул. – Вы это сразу сечете. В общем, ощущение у меня было такое – любовь у нее к нему.

– Любовь? – Мещерский удивленно захлопал глазами. – У Ани? Тебе так показалось? М-да… Ну тогда я не знаю. В принципе, Романа Салтыкова есть за что полюбить, конечно, но… Но он ведь женат, дети у него… Ужасно, что все они, в Лесном, оказались замешаны в деле об убийствах. И еще этот параноидальный бред с поисками клада… Салтыков богатый человек. Он и так все уже имеет и здесь, и за границей. И потом, он умный человек, вы понимаете? Очень умный, трезвый. Несмотря на всю свою пылкость, весь романтизм, он – человек дела. И чтобы он всерьез мог заняться поисками сокровищ? Я допускаю, что Ваня Лыков по страстности, неуемности своего темперамента мог влипнуть в нечто подобное. Мог! Авантюризм у него в крови. Лыковы все бешеные были, на шести шагах через платок стрелялись. И потом, Ванька сейчас, судя по всему, сильно на мели. Я даже не знаю толком, работает ли он. Аня работает, зарабатывает, а он… Но все равно – все это так дико…

– Лыков постоянно нигде не работает, – заметил Колосов. – Мы справки начали наводить, уж извини.

– Ну вот, – Мещерский поник. – Черт, как же все это неприятно. Насчет Ивана я еще допускаю, чтобы он в черные археологи подался. Но чтобы Салтыков этим занялся – нет, хоть зарежь меня. В это я не верю. Отказываюсь верить.

• Предыдущая
• 42/76
• Следующая