Готическая коллекция - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 60

• Предыдущая
• 60/69
• Следующая

– Пожалуйста, довезите меня…

– Сколько дашь? – сразу оживился водитель – рыжий и молодой, довольно задиристого вида.

– Сколько скажете, я заплачу. – Катя рванула дверь и птицей взлетела на сиденье, пока он не передумал. – Ты местный, дороги знаешь? Вон машина, видишь, впереди? Зеленая. Давай за ней следом. Там парень мой с какой-то лахудрой. Я их на пляже засекла. Щас догоним – я ей покажу, как… покажу этой проститутке, где раки зимуют. Давай, гони за ними!

– Цирк! – Водитель ухмыльнулся, созерцая пассажирку. – Ну вы, девочка, даете… Ой-ой, а где раки зимуют? Да это же… это машина подружки нашего Григория Петровича, той, что из города сюда переехала… Ну, цирк! – Он рванул с места. – А ты вот что, готовь прямо сейчас три полтинника, усекла? За вредность и за риск, – он заржал. – Клади в бардачок. Умница. Куда ехать-то за ними? А как долго? Учти, это тогда лишь задаток.

Катя достала из сумочки-норы сто пятьдесят рублей и положила в бардачок «задаток». «Москвич»-пикап на деле оказался резвей, чем о нем можно было подумать. Он нагнал старый «Опель» на выезде из поселка. Марта повернула на шоссе в сторону Рыбачьего.

Солнце припекало, а рыба не клевала.

Кравченко опустил руку, исследуя температуру воды за бортом. Снял с головы пятнистую панаму, зачерпнул ею воду, как миской, и снова надел на голову, выливая потоки прохлады на себя.

– Хорошо.

– Куда уж лучше! – ответил Мещерский. – Ты чего, уснуть, что ли, боишься? Кочан свой капустный все водой поливаешь без конца?

– Малость надо освежиться. К мокрому и загар лучше пристает. У тебя вон все лицо уже обгорело, нос лупиться начнет, как луковица.

Лодка тихо качалась на маленьких волнах. В этот раз они даже не включали мотора. Черт его знает – опять заглохнет. От самого причала шли на веслах. Сначала пристроились культурненько на рейде напротив маяка. Отсюда открывался восхитительный вид. Но было, увы, слишком шумно. То моторку черти куда-то понесут, то катер. А потом появилась стая катамаранов – какие-то хмыри, видно, готовились к регате.

Пришлось смотать удочки, сняться с якоря и тихим ходом на веслах шлепать вдоль косы в сторону Рыбачьего в поисках местечка потише. Можно было, конечно, заплыть и еще дальше. Но где-то там уже начинались пограничные воды. А как в море разберешь, где своя волна, а где литовское зарубежье?

Рыба, однако, не клевала даже вблизи границы. Кравченко и так и эдак забрасывал снасть, колдовал с крючками, с наживкой, рылся, чертыхаясь, в пластиковом контейнере – вот двойник-крючок, вот тройник, а вот вообще чудо техники – какой-то японский «суперхук» – на кита, наверное, – с хитрой приманкой, имитирующей мелкую рыбку. В инструкции к нему черным по белому сказано – ни одна рыба при виде такой сияющей мельтешащей «рыбки» не устоит – проглотит. А тут хоть бы какая-нибудь жалкая килька клюнула! Точно сказано – не верь написанному, все ложь. И самое главное – не верь ценам в магазине «Рыболов-спортсмен». Не в деньгах счастье.

– Жарко. – Мещерский растянулся на корме.

– Печет, – согласился Кравченко и через голову, даже не расстегивая «молнии», скинул вместе с футболкой и свою старую джинсовую куртку, облитую водой.

Слава богу, на этот раз обошлись своей одеждой, без дурацких резиновых штанов и рыбацких бахил.

Сброшенная куртка комом упала на уключину. Кравченко этого не заметил. Тронул весла, разворачивая лодку, чтобы солнце не слепило глаза. И куртка тихо, воровски сползла в воду.

– Ах ты, – Мещерский перегнулся за ней через борт. – Лови, разиня, уплывет!

Он ухватил куртку, сразу набрякшую водой, потяжелевшую, и вытащил добычу.

– Первый улов, держи, – он кинул куртку Кравченко, а тот швырнул мокрый ком на корму.

Мещерский смотрел на темно-синюю ткань.

– Знаешь, я все думаю об этом, – сказал он. – Никак не могу ни на что другое переключиться.

– Теперь думай не думай, – Кравченко хмыкнул. – Нас с тобой, Сережа, все равно никто не спросит.

Они переглянулись. Вот опять! Как та сказка про белого медведя. Ведь слово себе дали, зареклись – ни о чем таком здесь словом не обмолвятся. Это прямо как болезнь какая-то!

– Дергачев не мог убить эту женщину, Преториус, – сказал Мещерский тихо. Взгляд его по-прежнему был прикован к мокрой джинсовой куртке. – Чем больше я думаю об этом, тем сильнее убеждаюсь…

– Ну?

– В том, что, по крайней мере, это убийство он ну никак не мог совершить. А значит… И вообще, Вадя, если взглянуть на это убийство трезво, абстрагируясь от всего остального… не отвлекаясь на разные там зигзаги чьей-то травмированной психики, не затуманивая себе голову разной мистикой, то получается… Вадя, получается, что самые первичные факты по этому убийству, известные нам… уже почти самодостаточны. – Мещерский вскинул голову, ожидая каких-то возражений, но Кравченко хранил молчание. – И факты эти нам с тобой известны со слов Кати, а ей, в свою очередь, со слов троих свидетелей происшедшего в ресторане, один из свидетелей – официант… Факты эти указывают не на Дергачева в роли возможного подозреваемого, а на совсем другого…

– Сереж, ты это… когда в логику свою ударяешься… в дебри, ты бы хоть конспектик какой черканул сначала. – Кравченко налег на весла. – Коротенько бы тезисы набросал. А то ведь запутаешься вконец сам и меня запутаешь.

– В том-то и дело, Вадя, что здесь нет никакой путаницы. – Мещерский привстал и аккуратно расправил на корме мокрую куртку – пусть сушится на солнце. – Чем больше я думаю об эпизоде с Преториус, тем яснее мне становится, что ВСЕ с самого начала было возможно гораздо проще, чем нам кажется… Проще, чем мы сами себе напридумали, поддавшись, – он огляделся, – влиянию этого места… Да, места! Проще даже, чем… Вадя, я все тебя спросить хотел…

– О чем? – Кравченко медленно греб, однако лодка не двигалась, а кружила на месте.

– Там, в церкви, когда эта девочка испугалась, закричала… Она ведь тебя испугалась, а не этого нашего парашютиста с колокольни… Ты вот не думал потом, после, о…

– О том, с кем она меня там спутала, эта бедняжка? – Кравченко бросил весла. – Это я уже слыхал, Сережа.

– А вот эта куртка…

– Что – куртка?

– Ну тогда, в тот самый первый день, когда мы приехали, ты был в ней?

– В куртке? Не помню. Кажется. Ну да, я и приехал так. И потом все время здесь старую носил. Другую-то у меня Катька стибрила. Она ж из-за нашего сюрприза сюда чуть ли не голяком приехала. Одни купальники, сарафаны да шорты в сумку набила… А что ты на меня так смотришь?

– Мне кажется, – Мещерский даже побледнел, – Вадя, мне кажется, я… Черт, теперь все на свои места встает! Ну конечно!

Он не успел больше ничего сказать – со стороны маяка тревожно взвыла береговая сирена.

Держать в поле зрения зеленую машину было нетрудно. Марта гнала изо всех сил, но, видно, сил этих в стареньком «Опеле» было уже немного. «Москвичок» – «Свежая выпечка» – не отставал. Водитель, то и дело косясь на Катю, явно забавлялся этой погоней. Мимо проплывали сосны, укрывающиеся в полосах сочной луговой зелени, автобусные остановки, придорожные магазины, а потом снова сосны и дюны. Слева синело море. А затем и справа сквозь сосновый лес забрезжила фиолетовая дымка, словно линия нового горизонта.

Живя в Морском и отлично зная, что до залива, отделяющего косу от материка – рукой подать, Катя за эти дни так и не побывала в той стороне. А здесь, в окрестностях Рыбачьего, коса сужалась, являя взору удобную бухту, врезавшуюся в высокий песчаный берег, – так называемую Грабскую петлю.

Лес вдоль шоссе заметно поредел, уступая место обширной пустоши, заканчивавшейся крутым обрывом к заливу. Деревянная лестница вела вниз по склону, дощатый настил покрывал зыбучий песок. Следом за «Опелем», резко сбавившим скорость, «Москвич» тоже замедлил свой ход, и Катя увидела впереди поселок Рыбачий: его удобную гавань, бетонированный мол-волнорез и дома, окружавшие бухту.

• Предыдущая
• 60/69
• Следующая