Ключ от миража - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 62

• Предыдущая
• 62/76
• Следующая

Делать было абсолютно нечего. Игорь Зотов понял это, как только, проснувшись, открыл глаза. Новый день наступил, но все было как вчера и позавчера. На кухне бубнило радио. Пахло пригоревшими шкварками. Это означало, что бабка Клавдия Захаровна уже встала и готовит отцу завтрак. Отец по утрам, когда заступал на суточное дежурство, ел одно и то же – яичницу с салом.

Вот уже четвертый месяц подряд мать готовить завтрак отцу не вставала. Бабка твердила, что матери и будущему ребенку толкотня на кухне у газовой плиты – чистая погибель. Мать во время беременности, на взгляд Игоря, стала вообще какой-то чудной. Она мало разговаривала, совсем не смотрела телевизор, спать ложилась рано. Ее мутило от запаха многих ранее любимых ею вещей – копченой рыбы, кефира, духов. А запах шкварок вообще заставлял ее запираться в ванной.

А прежде мать всегда готовила завтрак сама. Поднималась раньше всех, будила отца, Игоря. Он учился уже в выпускном классе и считал себя совершенно взрослым, но каждый раз утром, когда мать заходила к нему в комнату и говорила: «Сынок, вставай, пора», ему вспоминалось что-то давнее, полузабытое, как смутный сон, – солнце, снег за окном, мама – молодая, не с этой бесформенной стрижкой, а с длинными волосами, сколотыми в пучок, и еще красный пластмассовый игрушечный конь. Та смешная лошадка на колесиках, что была у него в далеком детстве и которую он перед сном ставил у своей кровати, привязав за уздечку к стулу.

Тогда, давно, все вообще было по-другому, все иначе. И квартира эта казалась огромной, просторной – в коридоре можно было в футбол гонять. А сейчас потолок, стены, окна, дверные проемы – все словно сузилось, уменьшилось в размерах. И стало так тесно, так душно. И во всех углах воняло бабкиным вечным нафталином, мамиными лекарствами и жареным салом.

То, что ему придется уйти отсюда, из этой квартиры, из дома, Игорь знал. Ведь кто-то должен был уйти – на всех места уже не хватало. Значит, это предстояло сделать ему, когда у матери родится этот ребенок.

За завтраком бабка, как обычно, подкладывала ему лучшие куски и зудела, зудела. И всегда об одном и том же: чтобы он, Игорек, помнил себя, вел себя прилично, не шатался бы допоздна бог весть где. С некоторых пор, когда Игорь почувствовал в доме перемены, когда его личная жизнь очень мало стала интересовать мать, занятую мыслями только об этом ее ребенке, и отца, которого интересовала только работа в магазине да дешевые запчасти для старой «Ауди», именно бабка Клавдия Захаровна стала его главным домашним собеседником.

Она, конечно, страшно доставала его своим брюзжанием, но до поры до времени он ей все прощал. Бабка любила его и уж не променяла бы на какого-то писклявого ублюдка, который вот-вот должен был появиться в их доме неизвестно зачем и почему.

А еще бабка Клавдия Захаровна, как считал Игорь, любила всех поучать, а еще больше любила вспоминать о том, как оно все было раньше. Как они жили в этом доме, когда еще был жив дед, какие очереди могильные тогда стояли в магазинах за всем, какие ходили по Ленинградскому проспекту трамваи. Как она в шестьдесят шестом году справила себе бостоновое пальто с норкой, как в семидесятом они с дедом по записи купили сервант, ковер и немецкий торшер-бар, который отец не раз уже грозился выбросить на помойку. Еще бабка вспоминала, какая хорошая, культурная тогда была молодежь и какие они вообще все были в доску сознательные. А иногда начинала плести небылицы о какой-то стародавней, случившейся еще до рождения Игоря истории, наделавшей в доме великого страха.

Но часто, когда у нее прыгало давление, бабка куксилась, начинала ко всему придираться, жаловаться, что все плохо – в магазинах бешеные цены, по телевизору – безобразие и разврат, что стариков никто слушать не хочет и что, видно, все ждут не дождутся, когда старики перемрут, что она вообще понять не может, как ее родной сын Федор – отец Игоря – допустил, чтобы они снова жили тут, в этом змеином гнезде, где жизнь человеческая копейки не стоит, где сами стены помнят такое, что нормальному человеку и в кошмаре не приснится.

Сегодня утром Клавдия Захаровна как раз, по мнению Игоря, и была в таком боевом, склеротическом настроении и все порывалась рассказать внуку, пока тот завтракал, надоевшую всем в доме байку о том, как «той самой весной, когда никто из жильцов и носа не смел из квартир высунуть со страху», она и легендарная Настя-лифтерша – еще один персонаж бабкиного домашнего эпоса – задержали…

– Да кого, ба? – вяло интересовался Игорь. Он спрашивал это всякий раз, потому что не реагировать на бабкины сказки было нельзя. Бабка сразу же по-детски обижалась и бубнила, что он такой же, как все – бессердечный, пустоголовый остолоп.

– Да мы-то с Настей-лифтершей тогда решили – этот, мол, снова вернулся, душегуб-то наш, – сразу оживившись, повествовала Клавдия Захаровна. – Они ведь возвращаются иногда. Тянет их на место-то поглядеть, кровь тянет, зовет… А это не он был, слава богу, не тот. Того-то поймали потом, да не в Москве, а вроде в Казани… А у нас-то дело вон как было, слушай. Настя меня во дворе встретила, я с работы шла. Шепчет: беда, Захаровна. К Нюрке-то ломится кто-то в дверь, она мне через форточку кричала… А двери-то тогда тоже тьфу были, фанера. А Нюрка-то, соседка наша, одна жила, мужа схоронила, сына в армию проводила… Ну, я, значит, и говорю Насте-лифтерше: не иначе он вернулся опять. Бежим скорее в опорный. Тогда милиция-то была не то, что щас. Тоже никудышная, но все же…

– Ба, все, финита. Берем тайм-аут, лады? – Игорь доел завтрак и поднялся.

– Погоди, Игоречек, – Клавдия Захаровна сразу осеклась, засуетилась. – Да ты поел-то плохо, мало… А кофейку еще? Не хочешь? А на обед что будешь? Котлетки? А это… ты не забыл, что я тебе вчера говорила? Паспорт-то твой где? Сегодня тут у нас паспорта меняют организованно. Пойдем, а то набегаемся потом.

– Ты сама идешь? – спросил Игорь.

– Конечно, а то кто же? Отец на работе, а матери разве можно там в духоте, в очереди…

– Ну, тогда заодно и мой скинь, лады? – Игорь зевнул. – А мне некогда, у меня, ба, дела.

Но бабке Игорь, как обычно, наврал. Делать ему было абсолютно нечего. И этот новый день, как и все прежние, надо было как-то убить.

Выйдя во двор, Игорь сначала закурил, затем подошел к отцовской «ракушке». Потрогал замок. Машины в гараже не было. Отец ездил на «Ауди» сам и Игорю, хотя тот неплохо водил, ключи не доверял. Ну что ж, это пока еще его право…

Хлопнула дверь подъезда, кто-то вышел. Игорь увидел девчонку-соседку с четвертого этажа. Звали ее Олькой, и была она совсем еще пацанкой, но… Волосы у нее были густые и какие-то кукольные, что ли, – кудрявые, рыжие, яркие, как огонь. Ее просто нельзя было не заметить, хотя особо хорошенькой она и не была. Так себе – бледненькая, курносенькая, сероглазая, вся в веснушках. Правда, тело у нее было уже вполне сформировавшимся. Она не была худышкой, как одноклассница Ритка Мальцева, и в топ-модели явно не годилась. Но смотреть на нее было ничего, даже приятно. Как-то они ехали вместе в лифте, и эта Олька явно нарочно расстегнула куртку. И он успел заметить, что грудь у нее уже будь здоров – округлая, упругая, как у женщины. А ведь это самое В НИХ главное. А то ведь на досках и в гробу успеешь належаться…

Девчонка-соседка тоже его заметила. И остановилась. Она была в красной коротенькой курточке, клетчатых брючках и с рюкзачком – тоже клетчатым, в тон. Сегодня она вышла из дома одна. А ведь обычно, как он успел заметить, ее даже в школу, словно принцессу на горошине, отвозила на машине ее модная мамаша.

Но сегодня девчонка была одна. И он подошел к ней. И сказал:

– Привет, чего ж сегодня без конвоя?

Она смотрела, краснея, смущалась. А он в упор разглядывал ее с высоты собственного роста – надо же, совсем пацанка, классе в седьмом, наверное, учится. А волосы – как костер, и тело – крепкое, упругое.

• Предыдущая
• 62/76
• Следующая