Молчание сфинкса - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/113
• Следующая

Пахло мокрой листвой и грибами. Гроздья рябины свисали через забор, соблазняя сорвать себя, попробовать на вкус горьковатую мякоть. За забором росли сос-ны, среди них пряталась от любопытных взоров зеленая двухэтажная дача с окном-иллюминатором на втором этаже. «Светлый призрак, кроткий и любимый, что ты дразнишь, вдаль меня маня?» – пел где-то там, на втором этаже за кремовыми шторами, бесконечно старомодный, пленительный тенор Печковский. Так бывает только на старых дачах в Подмосковье осенью…

– Эй, есть кто живой? Откройте, будьте добры. Милиция! – Колосов хриплым разбойничьим возгласом попытался разрушить эту идиллию.

Катя, стоявшая вместе с ним перед наглухо запертой калиткой, увидела на сосне за забором высоко прибитый скворечник. На его крыше сидела белка, с любопытством посверкивала на них бусинками глаз. «Те лучи согреть меня не могут – все ушло, чем жизнь была тепла», – пел в доме за кремовыми шторами всеми забытый тенор на старой пластинке.

– Откройте! – Колосов громыхнул кулаком в калитку.

– Ревешь как медведь, – одернула его Катя. – Этот Волков испугается и не выйдет к нам.

Она разглядывала дачу за забором. Таких дач много еще в Малаховке и в Краскове, были когда-то такие дачи и на Николиной Горе. Там среди книг, фарфоровых безделушек и старой мебели доживают свой век те, кто когда-то что-то значил в этом мире и кого, по сути своей, давно уже нет. Остались только образ, миф – в тех же книгах, старых фильмах, в памяти их пожилых сверстников.

Колосов опять невежливо и громко бухнул кулаком в калитку. Катя вздохнула – пробовать свою силу на безответной деревяшке – это и дурак сумеет. Но, боже мой, как же это ему нравится! И, наверное, все равно на чем тренировать удар – на досках ли этого старого забора, на ребрах ли нарушителей правопорядка…

– Иду, спешу! Сейчас открою, минутку подождите, – послышался громкий бодрый мужской голос. Печковского выключили. Заскрипела дверь на террасе, послышались быстрые шаги по ступенькам, по дорожке. Калитка распахнулась, и Катя увидела долговязого и совсем еще не старого мужчину с крашенными в вороной цвет кудрявыми волосами и смуглым лицом. Одет он был в махровый купальный халат.

– Что вам угодно? – осведомился он холодно.

Колосов высоко поднял свое удостоверение, коротко представился, буркнув: «Мы хотели поговорить с вами».

– По поводу отца Дмитрия? – долговязый Волков покачал головой. – Да, да, понимаю. Проходите в дом. Я только из ванной. Еле услыхал, как вы стучите. Как раз вода в колонке согрелась. У нас ведь здесь все не сразу – пока печь натопится, пока вода в котле нагреется.

Он широким шагом двинулся к даче, ведя их за собой. Участок был огромный, аккуратный, светлый, чистый: сосны, газон. По забору росли рябина и терн. У ворот на забетонированной площадке под навесом скучала новая белая «Волга».

Дальше террасы Волков их не пустил, однако сделал это очень тактично – галантно придвинул Кате плетеное кресло, Колосову указал на стул за овальным обеденным столом – прошу, располагайтесь. На террасе было тепло. В окна были уже вставлены двойные зимние рамы. В глубине дома капала из крана вода.

– Я только переоденусь, – сказал Волков.

– Простите, вас как по имени-отчеству? – спросил Колосов.

– Михаил Платонович.

«Ему от силы лет сорок пять, не больше», – подумала Катя. Ассоциации, навеянные видом дачи и старомодным тенором, оказались неверны. Это был очередной мираж – так тоже иногда бывает осенью в Подмосковье.

Волков вернулся в теплом свитере и спортивных брюках.

– У вас белка живет в скворечнике, – сказала ему Катя. – Такая смешная.

Он улыбнулся. Улыбка у него была мягкая. Он успел надеть очки – модные, без оправы. На макушке, среди крашеных кудрей, волосы уже поредели. Видимо, поэтому он, как Юлий Цезарь, старался не наклонять голову, а слегка закидывал ее назад.

– Мы все до сих пор прийти в себя не можем. Такое страшное несчастье, – сказал он.

– Вы хорошо знали отца Дмитрия? – спросил Никита.

– Мы были соседями. Сколько лет живу – столько он был в здешней церкви настоятелем. Порой мы с ним встречались, беседовали. Он был очень интересный собеседник и страстный книголюб.

– Вы ведь сами-то врач по профессии?

– Совершенно верно. Но сейчас я занят исключительно научной деятельностью, работаю над диссертацией. Поэтому только консультирую коллег время от времени в ряде клиник в Москве, Петербурге. А здесь – воля, покой, тишина. Здесь хорошо работается, хорошо думается, пишется. Поэтому почти постоянно живу здесь.

– Да, место тихое эти ваши Тутыши, – согласился Никита. – Вы сами-то, Михаил Платонович, что думаете по поводу этого убийства?

– А что можно думать? Беспредел, варварство. Эта наша глухомань: от автобуса идти почти два километра, от станции столько же. А кругом ведь ни души, особенно осенью, зимой. Вечером дороги не освещаются. А сколько сейчас разной швали бродит? Бомжи, пьянь-рвань. Для них ведь ничего святого нет, – Волков покачал головой. – Старик ли, ребенок ли, женщина – этому отребью все равно.

– Вы сами на автобусе сюда ездите, на электричке?

– Я-то в основном на машине. Двадцать лет за рулем – привык. И на рынок, и в магазин, и в Москву. Но случается, барахлит, тогда приходится на автобусе добираться.

– Вы не вспомните, когда вы видели в последний раз отца Дмитрия? – спросила Катя.

– И вспоминать нечего. В тот самый роковой день и видел. Позавчера то есть, – Волков с живостью обернулся к ней. И она снова отметила, что он старается повернуть голову так, чтобы плешь на макушке была не видна.

– Расскажите, пожалуйста, все подробно, – попросила Катя. – Вы заходили в тот день в церковь?

– Нет, все вышло случайно, мы буквально столкнулись с ним на улице. Я возвращался на машине домой от своих знакомых – время было обеденное, где-то примерно часа два. А отец Дмитрий вышел за калитку. Он явно куда-то собирался. Я остановился, поздоровался. Хотел поболтать по-соседски, но он сказал, что торопится на автобус. Мы распрощались и… это все.

• Предыдущая
• 17/113
• Следующая