Молчание сфинкса - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 34

• Предыдущая
• 34/113
• Следующая

– А, – Марина изящно и презрительно махнула рукой, – бросьте. Какой характер может быть у мальчишки, маменькиного сынка?

– А этот, Изумрудов, где? – недовольно спросил Кулешов.

Марина Ткач затянулась сигаретой.

– У вас что, вопросы к ним в связи с убийством? – спросила она.

– Да, почти, – ответил Никита: у красотки-блондинки сейчас было такое загадочное лицо, что стало ясно – интересуется она неспроста.

– Тогда я бы на вашем месте повнимательнее пригляделась именно к Изумрудову, – сказала Ткач.

– Вы его в чем-то подозреваете? – спросил Никита.

– Нет, что вы. Не подумайте плохого. Просто… этот тип не совсем то, чем старается казаться.

– Как это понять? – спросил Кулешов.

Но тут наверху снова послышался раздраженный голос Долорес Дмитриевны. Колосов поднялся, покинул гостиную, быстро вбежал наверх по лестнице. И попал в коридор, застеленный бежевым ковролином. По стенам – панели «под дуб», двери тоже темного дерева, как в хороших европейских отелях. Шум сильной струи из крана и урчанье бачка унитаза…

Долорес Дмитриевна, растерянная и красная, стояла перед закрытой дверью в самом конце коридора.

– Валя, пожалуйста, поскорее, неудобно, – она увидела Колосова и совсем смутилась. – Он сейчас. Он в туалете. Маленькая оказия приключилась – расстройство желудка.

Никита смотрел на закрытую дверь.

– Он с утра неважно себя чувствовал. Наверное, съел что-нибудь, – Долорес Дмитриевна развела руками.

За дверью снова Ниагарой низверглась вода в унитазе. Колосов вернулся в гостиную. Валю Журавлева с его расстроившимся желудком они прождали еще четверть часа. Наконец мать привела его. Колосов увидел бледного парня довольно ординарной внешности. Вид у него был, прямо скажем, неважнецкий.

– Тебе плохо, сынок? – обеспокоенно спросила Долорес Дмитриевна.

– Меня тошнит и живот схватывает, – Валентин Журавлев страдальчески сморщился. – А вы из милиции? Ко мне? А почему ко мне?

– Потому что у нас к вам есть вопросы, – сказал Никита, внимательно его изучая. – Вам девятнадцать исполнилось?

– Да, в мае.

– Извините, сын ваш давно уже совершеннолетний, и мы бы хотели поговорить с ним наедине, – Никита обернулся к Журавлевой.

Марина Ткач, захватив сигареты, тут же вышла. Журавлева помешкала, но затем тоже покинула гостиную и прикрыла за собой дверь.

– Что с животом-то, а? – спросил Колосов, когда они остались одни.

– Не знаю. Болит.

– Не приступ ли медвежьей болезни, часом?

– Чего? – Валентин Журавлев вскинул голову.

– Милиция на порог, а ты со страха в клозет?

– Почему со страха? Чего это мне вас бояться? С какой стати?

– Ну это уж тебе виднее, с какой стати, – Колосов смотрел на парня. Да, пожалуй, эта Марина права: типичнейший маменькин сынок. На такого и давить не надо – сразу поплывет, если что.

– Я ничего не сделал, чтобы мне вас бояться, – сказал Журавлев. – А с желудком у меня вообще с детства проблемы. Несварение бывает. Спросите у матери.

– Ты священника из церкви в Воздвиженском когда видел в последний раз? – Никита решил переходить к сути дела.

– Священника? Которого убили – отца Дмитрия?

– Да, которого убили. Так когда?

– Он на той неделе к нам сюда приезжал. Патрон… то есть Салтыков, его приглашал. Тогда и видел.

– А еще когда? В четверг, в день убийства, ты днем к отцу Дмитрию приходил?

– Я? Днем? Никуда я не ходил.

– Тебя свидетели видели, Валя.

– Меня? Какие свидетели?

– Какие надо, такие и видели, – парировал Кулешов. – Чего ты там делал, у отца Дмитрия?

– Да не был я у него! И в церкви не был, – Журавлев посмотрел в глаза Колосову и вдруг согнулся, приложил руку к животу. – Вот черт, опять… Не был я там. Я дома был, здесь. У матери спросите.

– Ну мать, Валя, что хочешь скажет ради тебя. На то она и мать тебе, – Никита вздохнул. – Значит, категорически отрицаешь, что приходил к отцу Дмитрию в четверг примерно около часа дня и шел с ним до автобусной остановки?

– Да не ходил я никуда. Эти ваши свидетели лгут или ошибаются. Вы их давайте сюда. Чего они вас в заблуждение вводят? Давайте их сюда, я их сам спрошу, когда это они меня видели? Где?

Колосов усмехнулся.

– Ну ладно, не разоряйся так, – сказал он примирительно. – Не был – разберемся. Ты мне тогда вот что скажи…

– Ой, подождите, не могу, – Журавлев схватился за живот. – Я сейчас!

Он вылетел из гостиной как пушечное ядро – и наверх по лестнице!

– Что, что здесь такое? – в гостиной тут же очутилась Долорес Дмитриевна.

– Ничего страшного. Снова расстройство желудка, – ответил Никита. – Беречься ему надо. Особенно в таком нежном возрасте. В армию вот забреют – не очень там вот так с расстройством побегаешь из строя.

– Ох, не говорите мне про армию. У него отсрочка.

– Тогда у меня другой вопрос: припомните, днем в четверг где находился ваш сын?

– Валя? В четверг? А где он мог находиться? Здесь, конечно, в Лесном. Это вы про день убийства спрашиваете, – очки Долорес Дмитриевны гневно сверкнули. – Понятно. Вот оно значит как. Где мальчик находился… Дома он находился. Мы все были тут. Вечером поздно видели, как туда-сюда милиция ваша ездила. А что толку, что вы ездили? Поздно было уже ездить-то. Вы вот, уважаемый, – она обернулась к Кулешову, – вы ведь начальник тут. Так что же сотрудники ваши так скверно работают? Убили настоятеля храма, уважаемого, пожилого человека, а вы… Вы палец о палец не ударили, чтобы нас здесь как-то защитить! Мы тут одни в музейном комплексе – хоть кто-то из ваших сотрудников поинтересовался, как мы тут, что? По вечерам темень, хоть глаз коли, фонарей и в помине нет, дороги не освещаются. С автобуса идешь в темноте, со станции идешь тоже в темноте. Милиции вообще нет нигде. Я, например, с мая тут живу, а кроме вас, никого не видела!

– Ну вот мы перед вами, – сказал Никита.

– Поздно, молодой человек, – Долорес Дмитриевна покачала головой. – Поздно хватились. Тут уже до того доходит, что вот решетки снова хотим в Лесном на окна ставить. Боимся! Роман Валерьянович понять не может – зачем, почему? У них во Франции такой дикости, наверное, с эпохи Столетней войны нет!

• Предыдущая
• 34/113
• Следующая