Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 36

• Предыдущая
• 36/82
• Следующая

– Слышу, – отвечал Ираклий.

– Бога я узрел, потому и хочу вести себя по-божески с такими, как ты. Что долги мне не платишь – это грех, тяжкий грех это, Бетон. Долги надо платить, и причем вовремя. Ты вникни в это, пойми.

– Я понимаю. Скоро у меня снова будут деньги. Часть я ведь уже вернул, – отвечал Ираклий.

– То, что ты вернул, я принял, вычел с твоего долга. Но это, парень, капля в море. – Валет щурился в телевизор. – Широко жить хочешь, красиво… Как с малолетства привык, да? Отвыкать, если что, тяжело тебе, Бетон, будет. Ой, смотри, тяжело… А жизнь, она ведь того… Как повернется… Сегодня этим боком, завтра тем. Гляди, гляди, это то самое место, что ли, показывают? – Он ткнул пальцем в экран – как раз по четвертому каналу шла «Дежурная часть» и корреспондент вел бойкий репортаж с Мичуринского проспекта, от ворот колледжа, называя вчерашнее убийство школьника «кровавой и небывалой трагедией». – Значит, это братана твоего младшего замочили? – спросил он. – Совсем плохие дела… Никудышные, говенные, прямо скажем… А ты что-то не шибко расстроен, Бетон, а? Или это мне только кажется? Так, говоришь, будут скоро деньги?

– Будут, Семен Иванович, слово даю.

– Мне твое слово, Бетон, не нужно. Ты его лучше себе дай. Я человек православный, добрый, терпеливый. Того же и тебе, щенку жадному, нахальному, от души желаю. Думаешь, приятно мне будет глядеть на тебя, как будешь ты в роще за Кольцевой на березе висеть, язык набок, дерьма полные штаны? А ведь дождешься, достукаешься, – Валет вздохнул, – исчерпаешь до дна мое божеское долготерпение…

– Я сказал – деньги будут. – Ираклий невольно услышал свой голос со стороны – хриплый, фальшивый, черт-те что, а не голос. Таким здесь, в Погрузочном тупике, в «Джус-Джокере» только шваль последняя разговаривает, когда пять баксов на ставку в долг стреляет. Надо что-то делать, брать себя в руки, перерождаться, проходить становление, меняться к лучшему, иначе…

– Ну ты смотри, что делают. – Валет, Семен Иванович Кондаков, человек православный, проведший в местах не столь отдаленных совсем немного – каких-то двенадцать лет оптом (подумаешь!), – комментировал уже репортаж о борьбе с птичьим гриппом в Турции, сменивший в «Новостях» репортаж с Мичуринского. – Курей живых в землю закапывают самосвалами, падлы. Вот, Бетон, гляди, что есть такое человек – дрянь, слизь, мокрота вонючая. А как шкуру свою, жизнь свою гнилую обезопасить, спасти хочет… Готовы все живое сгубить, в землю катками втрамбовать, лишь бы только им-то ничего не угрожало!

С экрана орали дурными голосами турецкие куры, которых по-варварски жестоко, за крылья, за шеи волокли какие-то совершенно фантастические (словно из «Звездных войн») персонажи в защитных противочумных костюмах, запихивали орущих птиц в полиэтиленовые мешки, ломая кости, обрывая перья. И этот птичий апокалипсис, эта птичья смерть здесь, в «Новостях», ставилась в один ряд с репортажем о другой смерти – от пуль, там во дворе колледжа на Мичуринском проспекте…

Ираклий почувствовал, что его вот-вот стошнит – слишком свежи еще были воспоминания, слишком точна, слишком жестока ассоциация.

– В следующий раз приеду уже с деньгами, – сказал он хрипло. – А сейчас… Семен Иваныч, в последний раз, а? Поставить хочу. Отвлечься, ну хоть немного – сотен пять?

– Проигрываешь же все время, Сашок наш мне докладывал, – хмыкнул Валет.

– А, пускай. Мне все равно.

– Зато мне не все равно. Сегодня ни копейки не дам, просадишь, – отрезал Валет. – Ну, вот и набычился, готово дело. Обиделся, что ли? Эх, ты, босота… А как вот за это расплачиваться будешь – оптом или в розницу? – Он полез в ящик стола (в кабинете, кроме вечно включенного телевизора, кожаных кресел, аквариума с тропическими рыбками, несгораемой кассы и факса, был еще и помпезный, красного дерева с инкрустацией, стол) и достал небольшой, изящной формы пистолет – в прошлом газовый, ныне же переделанный тайным умельцем для стрельбы боевыми патронами. – Такого еще не имеешь? Нет? Такой, как заказывал?

– Такой. Удобный, вполне подходящий. – Ираклий взял пистолет в руки, ощутил его холодную тяжесть. Он вспомнил, как неделю назад здесь же, в этом кабинете, был у него с Валетом этот самый разговор «о заказе».

– Полтора куска ствол, – сказал Валет, – плюсуем, считаем… Восемь кусков ты вернул, это точно, мне чужого не надо… Значит, выходит, долгу еще семнадцать с половиной. Попал бы ты, парень, не ко мне, добряге, к другому, с включенным счетчиком, давно было бы уж сто семнадцать… А там и до березы за Кольцевой недалече.

– Семен Иваныч, я…

– Ты вот, помню, говорил, у отца твоего покойного машина была хорошая, «Мерседес» – нет? – спросил Валет.

– Да, был, он сейчас в гараже на приколе. Брат мой старший мне его брать не разрешает. После раздела наследства мы эту тачку продадим.

– У тебя еще и старший брат, значит, имеется? – Валет снова щурился в телевизор. – Небось тоже хорошо жить хочет? Долго, богато, сладко?

– Что богато, это точно. Так я беру это? – Ираклий взвесил на ладони пистолет.

– Ну, забирай, раз нужен. Что я, не даю, что ли? Раз надобность возникла, бери, владей. – Валет смерил его пытливым взглядом с ног до головы. – Да помни: Семен Иваныч добрый-то добрый, терпеливый, привыкший клиентов, друзей своих выручать, даже таких вот паразитов нахальных, как ты. Но и у него терпение не шар резиновый. В один прекрасный день лопнуть может. И тогда – догадайся, что?

– Я догадываюсь, – тихо сказал Ираклий, засовывая пистолет во внутренний карман своего щегольского английского кашемирового пальто.

– Пейзаж с березой, петлей, распоротым брюхом, с выпущенными к … матери кишками. – Валет шумно вздохнул. – Как в кино, дорогой мой должничок, как в красивом американском кино.

– Ну, вот и побеседуем, днем это как-то все по-другому, чем ночью, правда, Нина Георгиевна? – сказал Павел Нине после завтрака.

Завтрак прошел в гробовом молчании. Сразу после завтрака Константин отослал Ираклия хлопотать о похоронах. Уехал сам – таким мрачным Нина его еще не видела. В Институт Склифосовского к Варваре Петровне собралась Ирина, с ней вызвалась поехать Зоя – ее синий «Пежо» скрылся за воротами. Нина с барабанным боем покормила Леву, судя по всему, ей теперь приходилось выполнять при нем обязанности не только врача, но и няни. В отсутствие Варвары Петровны о мальчике никто не вспоминал: всем сейчас было не до него. Говорить о приезде в Калмыково консультанта, специалиста по детским нервным заболеваниям – именно в такой роли, по мнению Нины, дом этот должна была посетить Катя, – сейчас тоже было просто не с кем. Кроме, конечно, Павла Судакова…

А он явно искал общества Нины – даже заглянул в детскую. Нина передала мальчика с рук на руки одной из домработниц. Та взяла Леву на руки и понесла в ванную – купать. Потом она должна была сменить белье и по просьбе Нины повесить новые шторы: те, что были на окнах, – темно-зеленые тяжелые с золотыми кистями, были слишком мрачны, затеняли комнату.

– Мальчику нужен свет, больше света, солнца, – пояснила свою идею Нина в присутствии Павла.

– Где вы видите солнце? – спросил он. За окном стояла пасмурная мгла.

Следом за ним Нина спустилась вниз, в кабинет. Днем он выглядел вполне респектабельно, даже скучновато – книжные стеллажи от пола до потолка, письменный стол. Потайного сейфа сейчас не было видно, он снова был замаскирован книжными полками. Нина прошлась вдоль них – Гёте, Гораций, Гомер, философ Ильин, физиолог Павлов, рядом Карл Маркс, Ленин – издание пятидесятых годов, труды Сталина – в этом доме с ними не подумали расстаться, целое собрание военных мемуаров, полки, сплошь заставленные технической литературой, а затем неожиданно «История церкви», Эллиан «Пестрые рассказы», «История Византии» в семи томах – дореволюционное издание, Ефрем Сирин, Сократ Схоластик, Библия.

• Предыдущая
• 36/82
• Следующая