Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 30
- Предыдущая
- 30/92
- Следующая
– Они видели меня. Егор был в машине, – простодушно сообщило Создание. – Мне пришлось все бросить. Но я не испугался. Я вообще никого не боюсь. – Последнюю фразу он выдал как-то особенно вызывающе и строптиво, устремив взгляд через голову Белогурова куда-то на лестницу.
Белогуров оглянулся. Наверху, на самой последней ступеньке, стояла Лекс – Господи, они все-таки разбудили ее. Она накинула на себя его рубашку, но та была ей мала, расходилась на груди, едва прикрывая соски. Именно туда и смотрел сейчас Женька, этот полоумный Чучельник, это Создание, а точнее, ошибка природы.
Белогуров вздрогнул, что-то невыносимо гадливое, подобно нечаянно проглоченному таракану, ощущая в горле, и вдруг неожиданно для самого себя… со всего размаха ударил Чучельника кулаком в лицо. Секунду он еще ничего не видел перед собой – точно это его так вот звезданули между глаз: лишь плыла, ворочалась, плавилась ярость, пропитанная коньячными испарениями. Ярость, копившаяся в душе так долго, а теперь прорвавшаяся наружу, как гнойный нарыв.
Он слышал сдавленный хрип Женьки, подавившегося кровью из разбитой губы, и сердитый и испуганный окрик Егора:
– Да ты свихнулся, что ли? За что ты его-то бьешь?!
– За то… – Белогуров со свистом втянул воздух сквозь зубы, последним усилием воли сковывая свое бешенство. «Господи, какой же я дурак, какой дурак – разве можно вот так перед ними распускаться…» – За то, чтобы помнил впредь.
– Что помнил?! Мы что, виноваты, что эта рвань коричневая в отбросах там рылась? Какие-то доходяги… Сам бы попробовал съездить… А то все нас посылаешь! – Лицо Егора перекосилось от злобы. «Видел бы сейчас этот Нарцисс себя в зеркало, – подумал Белогуров. – Как шакал, как шакал в капкане…»
Создание (удар отбросил его к стене – Белогуров и сам удивился своей силе) молча стерло кровь с подбородка, горестно всхлипнуло. Вообще-то он привык к побоям: Егор тоже частенько поднимал на него руку, когда злился, что его слушают недостаточно внимательно. С детства колотушки вбили в Женьку хорошо усвоенную заповедь: старших – Егора, а потом и дядьку Федора, а потом и этого вот типа, хозяина, что жил в этом красивом просторном доме, надо беспрекословно слушаться, иначе…
Белогуров брезгливо наблюдал, как Женька (он словно потух теперь, как перегоревшая лампочка) наклонился, собрал комок сброшенной одежды и поплелся в ванную. На Лекс на лестнице он больше не глядел.
– Ты еще пялишься! Застегнись! – зло прикрикнул на девчонку Егор. – Ну чего тебе-то тут надо? Зачем его дразнишь?
– Я? Кого? Да я просто смотрю, как вы грызетесь. – Она облокотилась о перила. – Сами же, дураки, разбудили… Вы откуда такие бешеные? Что-то случилось?
– С печки азбука свалилась. – Дивиторский-старший с досадой отмахнулся. – Иди к себе! Дай нам, Бога ради, поговорить нормально!
– Женьке нос расквасили, а говорят нормально, – невозмутимо фыркнула Лекс. Невозмутимость – вот что больше всего поражало Егора в этой девице с таким чудесным старинным именем Александрина. Правда, к этому имени, точно банный лист к заднице, совершенно некстати лепилась самая плебейская фамилия Огуреева («Обалдеть как колоритно», – смеялся Белогуров), подаренная Александрине родным папашей. Девчонке весной исполнилось пятнадцать, а невозмутимости у нее с лихвой хватило бы на всю их троицу.
– Ступай к себе. Я сейчас приду, – велел Белогуров. – Это нечаянно у нас получилось. Я не хотел.
– Дайте я хотя бы Женьке умыться помогу. – Лекс совсем свесилась с перил – рубашка на ней почти вся распахнулась. Чувствовалось – ей нравилось, что мужчины там внизу не могут оторвать от нее взора.
«Наплачется Ванька с этой малолетней шлюшкой, – как раз в эту минуту думал Егор. – Ох, наплачется. Мне-то плевать, но как бы с Чучельником у них беды не вышло… Это она, мерзавка, его заводит нарочно. У Женьки вон уже чуть плавки не лопаются…»
– Иди к себе, – повторил Белогуров. – Ложись, еще очень рано. Я скоро.
Лекс состроила капризную гримасу и шмыгнула за дверь.
– Ну, ты наконец объяснишь мне вразумительно, что произошло? – Белогуров круто обернулся к Егору. – Идем в кабинет. А ты… – Он кивнул Чучельнику…
Создание с порога ванной смотрело на него. Отрешенное внимание к чему-то внутри себя – такое выражение Белогуров уже не раз наблюдал на лице этого недоумка. Но в этих пустых зрачках сейчас было и что-то иное, что-то, не очень-то понравившееся Белогурову. Он пересилил себя и снова кивнул Женьке. Он уже почти стыдился того, что поднял руку на это существо. Это, наконец, просто недостойно – вот так погано и грубо вести себя в своем собственном доме, при Лекс, уподобляясь…
– А ты иди умойся, – сказал Белогуров строго, – прими душ. Там в аптечке найдешь пластырь. Заклеишь ссадину. Только сначала прижжешь йодом, чтобы инфекция не попала.
С Чучельником надо было разговаривать именно так. Как с ребенком – строго и внятно, разжевывая то, что он должен будет сделать, до мельчайших деталей. Поначалу такая утомительная манера общения несказанно раздражала Белогурова. А потом он привык, ибо только после того, как Женька-Чучельник получал точные инструкции, как ему следует поступить, он делал все правильно, точно робот на автомате. И действительно старался – этого качества у него нельзя было отнять.
– Мне не больно, – ответил Чучельник. – И если это так надо, я пойду в душ.
Белогуров смотрел, как он бесшумно скрылся за дверью ванной. Животное без мозгов, рептилия… Создание… Однако сколько у этого двадцатишестилетнего Женьки Дивиторского, обиженного природой, прозвищ в этом доме… Чучельник. Так они зовут его даже в глаза, даже Лекс иногда, хотя ей в некотором смысле и невдомек… Но только он, Белогуров, иногда зовет этого парня про себя и более претенциозно – «брат Нарцисса». Не слабо, да? Но что поделаешь, Женька действительно брат настоящего Нарцисса, не пропускающего ни одной гладкой полированной или зеркальной поверхности – уличной ли витрины, окна ли припаркованной машины, пластмассового рекламного щита, крышки стола, чтобы не полюбоваться украдкой на свое обожаемое отражение…
Дивиторский-старший, Егор, – истинный Нарцисс. Клинический случай, так сказать… И сам знает за собой эту маленькую причуду, а его братец-кретин…
Странно все же, подумал Белогуров, шагая в шестом часу утра по коридору в свой рабочий кабинет, что именно с Нарциссом и его тронутым братцем три года назад так причудливо повязала его судьба-авантюристка…
С братьями Дивиторскими Белогуров познакомился в городе Сочи. То лето для него было поистине жарким, дел в недавно открывшейся галерее было столько, что лишь успевай поворачиваться. Белогуров делал все сам – никто тогда не помогал ему: обивал пороги в префектуре, следил за рабочими, командовал дизайнером, утрясал недоразумения с вневедомственной охраной. Собрание картин его деда было давно уже занесено в особый список музейных ценностей, и любое помещение, где оно находилось, предписывалось сдавать на охрану, ставя «на пульт» в отделении милиции. (Впоследствии, когда год назад в Гранатовом переулке они начали эти работы в подвале, сколько крови и нервов попортил Белогуров, чтобы добиться в местном УВД разрешения сдавать на охрану не здание магазина, а свою новую квартиру на Ново-Басманной улице. Он объяснил тогда милицейскому начальству, что хранит картины именно в квартире, опасаясь кражи из галереи. Но боялся он уже тогда не краж, а самой милиции. Не хватало только, чтобы когда-нибудь, когда Чучельник и его братец Нарцисс заняты в подвале, где-нибудь в демонстрационном зале по ошибке сработала бы сигнализация и в дом ввалился патрульный наряд!)
И вот в том августе, совершенно измотавшись, Белогуров решил устроить себе передышку на недельку. Ехать куда-то за границу он не успевал – припозднился с визами, а тащиться в какую-нибудь задрипанную Анталию или далекие Эмираты – глотать там пыль выжженных солнцем пустынь – его не тянуло. И он решил махнуть с понедельника до понедельника в старые добрые Сочи, куда еще в детстве не раз возила его мать.
- Предыдущая
- 30/92
- Следующая
