Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 84
- Предыдущая
- 84/92
- Следующая
Она вздрогнула, быстро сжала колени, запахнула халат. Села, тревожно оглянулась. Что это? Ей показалось… Что она услышала? Чьи-то шаги? Нет, вроде все тихо в доме. А потом… Лекс поняла, что ее испугало: кто-то действительно шел по коридору. А потом в ванной с силой загудела вода. Кто-то мылся там в душе.
Егору Дивиторскому НЕКУДА БЫЛО ЕХАТЬ. Никакой банк, ни тем более Фома-фотограф его не ждали сегодня, однако… С НЕКОТОРЫХ ПОР он, как и Белогуров, чувствовал себя в доме в Гранатовом переулке из рук вон плохо.
Это утро началось вроде как обычно: пробуждение, завтрак. Потом они с Чучельником спустились в подвал и тут-то…
Егор (он только раз делал это раньше) помог брату отключить установку (ночью Чучельник дважды проверял ее) и извлечь тсантсу. Он наблюдал за братом. Все движения Чучельника были точны и плавны. Он не суетился, как это водилось за ним прежде, а… Работа явно теперь доставляла ему наслаждение. Он не просто перемещался по подвалу, он СВЯЩЕННОДЕЙСТВОВАЛ, точно выполняя некий, ему лишь одному ведомый ритуал. Достал из маленького холодильника пару свежих гранатов (купленных Егором на рынке), медленно очистил их багровую кожуру. Стиснул один плод в кулаке – сок потек в подставленную миску. Гранаты Гранатового переулка… Егор не мог оторвать глаз от рук брата, смотрел как загипнотизированный. Священнодействие. Дикий и вместе с тем грозный, торжественный обряд – теперь ВСЕ ЭТО начинает выглядеть именно так. Амулет из Сингапура. Белая тсантса. Белогуров говорил как-то, что Феликс на полном серьезе видит в этих ужасных штуках воплощение некоего могущества и…
– Как сладко, а? – Чучельник слизнул гранатовый сок, темно-красный, как венозная кровь, с запястья. – Не хочешь попробовать?
Егор почувствовал знакомый спазм в желудке. Мотнул головой: нет, не приставай ко мне, придурок! Чучельник опустился на колени на цементный пол. Он делал это и прежде: так ему было удобнее работать с «исходным материалом», укрепленным на очередной гранитной болванке, водруженной на стол. Но ЭТО ПРЕКЛОНЕНИЕ, этот жест показался Егору словно бы преисполненным некоего смысла.
Чучельник извлек из кармана джинсов нож и точным рассчитанным движением… полоснул БЕЛУЮ ТСАНТСУ по губам. И это тоже была обычная процедура. Нужно было рассечь шелковую нитку, которой зашивались ротовая полость изделия, набитая камфарой, кожурой граната и другими веществами, богатыми танином, препятствующим гниению, извлечь прежнюю дубильную начинку, заложить новую, а затем снова аккуратно заштопать мертвые губы шелковой нитью при помощи специальной скорняжной иглы… Но сейчас этот молниеносный жест показался Дивиторскому…
– Ты что, идиот, делаешь! – Егор не узнал собственного хриплого крика, похожего на карканье ворона.
Чучельник с недоумением оглянулся.
– То есть как это ЧТО? Я стараюсь, братец…
Егор смотрел на ИЗДЕЛИЕ, точно видел его впервые. Белая, точнее, серая как пепел, сморщенная кожа. Мертвые глаза. Губы. Русые, слипшиеся, висящие сосульками волосы (их еще не мыли мягким шампунем). Пройдет еще немало времени, прежде чем эта мертвечина, эта часть трупа превратится в…
– Только попробуй испортить, только попробуй мне, – забормотал он глухо. Надо же было хоть что-то сказать ему, этому идиоту, этому… А со дна желудка уже поднималась знакомая тошная волна, от которой темнело в глазах и слабели колени. – Только попробуй – убью! Убью, слышишь?
Он наткнулся на взгляд брата. Чучельник смотрел на него снизу вверх, с колен, с этого своего цементного пола. И во взгляде его была брезгливость и… Обида? Насмешка? Гнев? Нет. Всего лишь – сожаление. Вот только о чем сожалело Создание в тот миг?
Егор повернулся и снова, как это было с ним в ночь гибели Якина, спотыкаясь почти на каждой ступеньке лестницы, ринулся из подвала. И едва вырвался из этого ада, как тошнота и боль в желудке разом отпустили. Он перевел дух. Все, так больше нельзя. Надо брать себя в руки. Надо кончать с этим! Но… Как бы он себя ни уговаривал – чувствовал, что находиться сейчас в одном доме с тем, что происходит там, внизу, в подвале, – выше его человеческих сил.
Когда он захлопнул за собой входную дверь и сел за руль машины, то… Ему некуда было ехать. Никто не ждал его. Но он завел мотор и поехал. Он твердо решил, что не вернется в этот дом до тех пор, пока не вернется Белогуров. Вдвоем все же легче справиться с ЭТИМ, чем одному.
Тот, кто мылся в ванной, выключил воду. Лекс снова прислушалась. Женька это, кто же еще. Она и забыла, что только он один остался с ней в доме. Неужели он за ней подглядывал? Убить его, придурка, мало…
В коридоре снова послышались шаги. Уверенные, неторопливые. И вдруг дверь в зал распахнулась с треском и грохотом – кто-то ударил по ней ногой.
Это был действительно Женька. И он – и одновременно не он. Так Лекс показалось в тот миг. Таким она его не видела никогда! Она быстро спустила ноги с дивана, плотнее запахнула халат. В лицо ударила горячая волна стыда: он подглядывал за ней. Вот гаденыш…
Он приблизился, взял ее за руку, поднял с дивана, притянул к себе. Легко – словно она была невесомое перышко. Обнял, его руки сомкнулись за ее спиной, как стальное кольцо. Лекс хотела было оттолкнуть его, но… Так и не оттолкнула. Не смогла, не захотела даже попытаться. Его губы коснулись ее губ, волос, лба, висков, щек, полузакрытых глаз. Легкие касания – точно бабочка крылом задела… Его мокрые волосы пахли водой и почему-то железом и дымом… Пальцы Лекс запутались в этих мокрых кудрях словно сами собой, а затем сплелись на его шее.
Лекс, сама не зная как (это было словно то самое первое и незабываемое наваждение – в лифте с Белогуровым), жадно приникла губами к его губам. Он не отталкивал ее, обнимал все крепче и крепче. И это было самое главное для Лекс – ее не отталкивали. От этого кружилась голова и сердце тревожно и сладко замирало в груди.
– Женька, что ты со мной делаешь? Зачем, пусти… пусти же… Не так, это совсем не так делается… Дурачок, какой же ты еще дурачок… Дай мне руку, я покажу… Вот так, так хорошо…
Роль наставницы – новая и столь необычная – начинала ей уже нравиться. Он слушался ее во всем. И в нем было столько силы, столько страсти, столько желания… Лекс начала его ласкать так, как некогда учил ее Белогуров: чтобы стало «в полный кайф». А он прижимался к ней все плотнее, уже сдирал с ее плеч халат, развязывал его пояс, рвал его и потом, задыхаясь, точно ему воздуха не хватало, целовал ее шею, грудь.
О, это Создание не нужно было подстегивать и возбуждать, как Белогурова! Лекс чувствовала: тот, кто с ней был, – сам пламень, яркий и обжигающий. И от этого сладкая радость разгоралась в ее душе. Господи, как же хорошо, как же хорошо с ним, с этим, пусть немного чудным, странным, но таким сильным, таким нежным, таким жадным к ее телу, ее губам, ее коже, таким неистовым Созданием! Он не отталкивал ее – он хотел ее, жаждал и ждал словно милости или великого подарка. И это сейчас действительно было самое главное, самое необходимое для Лекс. Ведь ЛЮБОВЬ – это не только бесплодная и пустая болтовня, не только рассуждения о том, что якобы не знает убыли и тлена, не только красивые литературные цитаты, не только церемонная вежливость, скучные холодные нотации о верности, долге, милосердии и взаимопонимании, не только деньги, подарки, фирменные тряпки, купленные в дорогих магазинах, не букеты роз и не билеты на вожделенные «Роллинг Стоунз», а этот вот огонь, обжигающий, сладкий и властный. Притягивающий к себе магнитом – не оторваться от губ в поцелуе, не разомкнуть сплетенных в объятии рук, не отлепить жадную плоть от плоти, которая уже сама по себе без всяких там нудных объяснений и слов есть высшее счастье.
– Женечка… милый мой… мальчик мой… что же это с нами происходит? Что теперь с нами будет, а?
Он целовал ее в губы. Так целовал ее только Белогуров в ту самую первую их ночь в поезде Питер–Москва. Его глаза были у самых ее глаз – близко-близко. Внимательные, блестящие.
- Предыдущая
- 84/92
- Следующая
