Рейтинг темного божества - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 41

• Предыдущая
• 41/77
• Следующая

Съехав на полной скорости в кювет, Колосов выскочил из машины и бросился в лес, расстегивая на бегу кобуру. Катя побежала следом – но разве могла она его догнать! Запах гари становился все сильнее. Ноги подламывались – сдавать кросс по пересеченной местности в босоножках на высоких каблуках было ой как нелегко! Она сильно отстала, остановилась, снова побежала. Внезапно где-то сбоку в чаще затрещали кусты – кто-то прокладывал себе путь назад к шоссе.

– Никита, это ты? Я здесь! Где самолет? – крикнула Катя.

Все стихло – из зарослей не доносилось ни звука. Потом шум и возня в кустарнике возникла снова, но уже на значительном расстоянии. Кто-то продирался сквозь заросли, как медведь. На мгновение воцарилась тишина, а затем Катя услышала рев мощного мотора – там, на дороге, с места в карьер сорвалась какая-то машина.

Катя повернула назад и что было сил побежала к шоссе. Но когда она наконец выскочила на дорогу, то увидела лишь далекие красные точки габаритных огней. А с другой стороны уже слышались звуки сирен: к месту крушения самолета спешили пожарные, МЧС, «Скорая» и милиция.

Самолет, покореженный ударом, она увидела через десять минут на небольшой поляне – хвост его был охвачен пламенем. Подбежал покрытый сажей Колосов:

– Стой, ближе пока нельзя, – крикнул он. – Там, в кабине, Поповы – оба мертвы. У обоих пулевые ранения в туловище и в голову. Надо дождаться пожарных, к самолету сейчас подходить опасно.

– Никита, я слышала, я кого-то слышала в зарослях, там, в стороне. Только вот не догнала! У него была машина, он на ней уехал. Только что, – Катя задыхалась от волнения, от бега. – Это тот, кто в них стрелял, – я уверена. Но я не смогла его разглядеть. Даже номер машины не засекла, даже ее марку.

– Он тут оказался раньше нас, – Колосов вытер грязное потное лицо ладонью. – Там, у кабины, следы мужских кроссовок, размер примерно сорок третий. Когда я подбежал, дверь кабины была распахнута. У одного из пилотов выстрелом в упор раздроблен висок – возможно, он был еще жив, и его прикончили тем самым выстрелом, который мы слышали последним. Катя, я голову даю на отсечение: тот, кто стрелял, что-то забрал из самолета. Диспетчер про какой-то ящик говорил, помнишь? Так вот, я наскоро осмотрел всю кабину, там нет никакого ящика!

– Что он мог забрать? Почему их убили? Боже, и мы ничего не смогли сделать. Совсем ничего, – Катя закрыла лицо руками. – Никита, ты видел, как падал самолет? На мосту этот тягач с Гришенковым, тут Поповы. В один вечер еще три трупа. Что это за дело такое, а? Что происходит?!

В ответ уже совсем близко тревожно запела сирена.

Прошло три дня. И все вроде бы вошло в привычную колею. Словно и не падал с неба на ваших глазах самолет…

– Клин, Катя, вышибают клином, – сказала Анфиса. – Такие впечатления надо чем-то закрыть – ну, словно занавес задернуть. Надо нам с тобой как-то отвлечься, что ли, – последний, правда, совет прозвучал не совсем уверенно.

Кате звонил муж – «Драгоценный В.А.», но она и словом ему не обмолвилась о происшедшем. А вот Сергею Мещерскому выложила все. Мещерский выслушал, не перебивая, а спустя час перезвонил и … предложил Кате и Анфисе пойти вместе с ним вечером в театр: «Я сейчас заказал по Интернету билеты на «Лес» Комеди Франсез».

Но именитые зарубежные гастролеры, увы, не стали для Кати лекарством от… Впрочем, от чего ей было лечиться? От того, что составляло саму суть ее профессии? От тревожных мыслей, прогоняющих сон? От предположений и догадок, которые пока ничего толком не предполагали и не разгадывали?

В театре было яблоку негде упасть – несмотря на разгар летнего «несезона» на спектакль Комеди Франсез собралась, как говорится, вся театральная, и околотеатральная и совсем-совсем не театральная Москва.

Катя смотрела на сцену, теребила в руках сумочку, расшитую пайетками. Пошлая сумочка. И зачем она только купила ее? На сцене двигались фигуры. Представляли «Лес» Островского. Наверху пульсировала, светилась бегущая строка с переводом. А где-то там, в темноте на фоне тусклых театральных декораций падал самолет. Он по-прежнему падал, падал, и с этим ничего нельзя было поделать…

Она помнила каждое мгновение того вечера. Помнила тот лес возле аэродрома Басманово. Помнила и то, как вечером уже следующего дня к ней зашел Никита Колосов. Положил на стол толстую папку документов.

– Вот, ознакомься. Это результаты дактилоскопической экспертизы. Отпечатки пальцев Глеба и Михаила Поповых идентичны тем, что обнаружены нами на надувной кровати в бассейне сауны. Но это еще не все. Мы сравнили их и с отпечатками, изъятыми на месте убийства Алексея Неверовского. Так вот, их отпечатки совпали с изъятыми там, на кладбище, с надгробья и с канистры…

– А с ножа? – спросила Катя.

– Там, к сожалению, ни одного отпечатка, пригодного для идентификации. Видимо, Неверовский в агонии хватался за рукоятку ножа, пытался вытащить его из себя, поэтому там все наслоилось, смазалось, но… Лично для меня это уже неважно. Я знаю, что Поповы были в ту ночь не только в сауне, но и в Мамонове на кладбище. На аэродроме в ангаре обнаружен их «Форд». Следы его протекторов те же, что обнаружены нами на дороге, у подножия холма возле захоронений.

Со сцены грянула музыка – бойкий такой мотивчик. Катя вздохнула и… вернулась в театр. Посмотрела на Мещерского – тот сидел с невозмутимым лицом, как маленькая буддийская куколка с усиками. Посмотрела на Анфису – на ее сильно напудренном лице было написано изумление и…

– Да что же это такое?! – громовым шепотом спросила она вдруг. – Сережа, ты только не обижайся, ты хотел как лучше, поэтому и пригласил нас, но…

– Анфиса, ты что? – спросила Катя. А ушлый французский мотивчик так и кружил над партером этакой меровингской пчелкой с остреньким галльским жалом…

– Я сейчас или закричу, или укушу кого-нибудь, или умру! Это ж просто сил нет никаких!

– Анфиса, тебе нравится спектакль? – вежливо осведомился Мещерский.

Позорно было сознаваться, но по щучьему ли велению, по своему ли хотению, под давлением ли разгневанной Анфисы – они встали и ушли, улимонили дружно со спектакля Комеди Франсез!

– Да что же это такое? – вопрошала в фойе под недоуменными взглядами старушек-билетерш Анфиса. – Дожили! Сподобились. Что это такое, я вас спрашиваю? Вот десять лет назад по дурости своей пропустили «Медею» на Таганке – теперь сиди, смотри вот это.

– Девочки, на вас прямо не угодишь, – хмыкнул Мещерский. – Ну, раз не желаете приобщаться к новейшим тенденциям, тогда пойдем в кафе.

Сплоченной компашкой они покинули Камергерский переулок. Мещерский поймал такси. Через полчаса они уже сидели на открытой веранде на крыше уютного кафе на Сретенском бульваре, смотрели на ночные огни.

– Ночь-полночь, а этот миленок, – Анфиса любовно указала на свой живот, – требует своего. Сережа, ты не удивляйся и не обращай внимания – просто я патологически прожорлива и не умею этого скрыть даже на людях. И потом я так счастлива, что мы смылись с этой «Комеди»! Вы пейте, как пижоны, свой мартини, а я перекушу, чем бог послал. Эй, официант!

– А я тоже голодный, как волк, – нашелся Мещерский. – Катя, а тебе что заказать? Что-нибудь сладкое?

Славно было вот так сидеть на вольном воздухе в плетеном кресле за крахмальной скатертью, смотреть на ночной город, пить ледяной мартини, лениво болтать ложечкой в креманке с ананасовым шербетом, радоваться теплому вечеру, радоваться Анфисе, постепенно обретающей свое прежнее буйное жизнелюбие. И хоть на короткое мгновение забыть про тот лес, про кувыркающийся в небе смертельно раненый «кукурузник»…

– Катюша, эй, ты где опять? – тихо окликнул ее Мещерский.

– Я тут, – Катя закуталась в шелковую шаль, поежилась от ночной прохлады. – Я все спросить тебя хотела – как насчет той фотографии?

– Ой да, – подхватила Анфиса. – После таких-то событий!

• Предыдущая
• 41/77
• Следующая