Родео для прекрасных дам - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 47

• Предыдущая
• 47/70
• Следующая

– Долг. У вас слишком легкомысленный тон. Долг… Что вы, девочка, понимаете под этим словом? Разве вам дано понять его сокровенный смысл? Хотите, я расскажу вам одну историю, чтобы вы так насмешливо не фыркали, говоря о долге? Что же вы стоите? Прошу, садитесь. Вы же не думаете, что Варлам Долидзе будет вести беседу с дамой, а тем более с дамой из такой конторы, как ваша, возле этого курятника? Тут поблизости есть бар.

– «Охотник»? – наивно спросила Катя, вспомнив мамонтовский допрос.

– Ну да, там и поговорим.

Катя села в машину. Долидзе включил магнитолу. В салон ворвалась «Песня влюбленного солдата».

Бар «Охотник» располагался на окраине Щеголева. Несмотря на вечер, маленький сумрачный зал его был пуст. Долидзе галантно усадил Катю за самый уютный столик в глубине зала и с видом завсегдатая направился к стойке.

– Привет, Сева, дорогой.

– Добрый вечер, Варлам Автандилович, – простоватый с виду бармен широко заулыбался. – Вам как обычно?

– Мне да, девушке…

– Мне кофе, спасибо, – пожелала Катя.

– Девушке фирменную «голубую луну», кофе и вот это, – Долидзе указал на коробку шоколадных конфет.

«Голубая луна» в высоком бокале для коктейля появилась в мгновение ока. В баре «Охотник» злоупотребляли ликером «Кюрасао», давно уже вышедшим из моды в столице.

– Ну, так на чем мы с вами остановились? Ах да, история про долг. – Долидзе разглядывал Катю не спеша, со вкусом. – Учтите, многоуважаемая, все это чистая правда. Случилось это с моим родным дядей Илларионом, когда вас еще и на свете не было. Мой дядя Илларион обожал Сталина. Покажите мне такого грузина, который к Иосифу равнодушен? Но мой дядя Илико…

– Илларион, – поправила Катя.

– Я и говорю, – Долидзе красиво пригубил стакан с виски. – Мой дядя, мир его праху, это был совершенно особенный случай. Когда Иосиф умер, мой дядя, совсем молодой еще человек, бросил все – мать, невесту, незамужних сестер, бабушку Верико – и бросился на вокзал. Он рвался ехать в Москву. А надо сказать – жил он тогда в Зугдиди. Вы бывали в Зугдиди? Нет? И не надо, нечего вам там делать. В те времена из Зугдиди до Тбилиси поезда ходили два раза в неделю. А тут смерть Сталина… Люди, как в войну, ехали на крышах вагонов. Как ни старался мой дядя Зурикелла…

– Илларион, – снова поправила Катя.

– Ну да, ну да, как он ни старался, но за трое суток доехал только до Ростова. В Москву не было поездов, все уже успели зарежимить ввиду похорон. Сердце моего дяди разрывалось от отчаяния. Он прошел весь город пешком. Вышел в чистое поле и решил застрелиться. Он говорил мне спустя годы: сынок, я думал тогда, мой долг мужчины и грузина – застрелиться, потому что умер такой человек.

– Ваш дядя был сталинистом, – сказала Катя. – Это я поняла. Но к чему вы мне все это рассказываете?

– Мой дядя был идеалистом. Но он был мужчиной. Между прочим, его дед по матери был репрессирован за то, что рассказывал в духане историю о человеке, знавшем в Гори семью сапожника Джугашвили. А говорю я все это вам, многоуважаемая, потому, чтобы вы поняли, что такое чувство долга и как оно глубоко сидит в мужской натуре. На какие поступки порой толкает даже пацанов зеленых, – Долидзе вздохнул. – На нелепые, глупые. Романтические поступки.

– Вы все про своего дядю Илико? – спросила Катя. – Или про дуэль Мамонтова со своим дружком?

– Дуэль была честной. Мальчик мне все потом рассказал. Ничего не скрыл.

– Мальчик ваш едва не убил человека, своего приятеля, – заметила Катя. – Но все дело в том, что расследование его показаниям не верит. Он сам виноват. Слишком уж по-дурацки ведет себя. У некоторых создается впечатление, что он просто врет. Что это была не дуэль, а банальная пьяная хулиганка с выстрелами.

– Это была дуэль из-за женщины. Заметьте, стрелялись закадычные друзья. В наше время это странно звучит, – Долидзе вздохнул. – Я провозглашаю тост за странное звучание.

– Подождите с тостом. Из-за кого была дуэль? – Катя цепко схватила Долидзе за руку. – Я знаю, Мамонтов умрет, а не скажет. Из гордости. Так скажите вы, помогите ему.

– Из-за одной женщины.

– Вы ее знаете?

– Да.

– Хорошо знаете?

– Неплохо.

– Ее имя?

– Не могу. Простите, это против правил.

– Тогда я ее назову. Это… это ведь Авдюкова Светлана Петровна?

Катя спросила это наугад. Может, конечно, и не совсем наугад, но…

– Браво, – усмехнулся Долидзе. – Далеко пойдете в своем ремесле.

– Дуэль была из-за вдовы Авдюкова? – несколько растерянно переспросила Катя, сама еще не веря своей угадке. – Да не молчите же вы, Варлам Автандилович! Чего уж теперь-то скрывать? У нас есть данные, что Мамонтов встречался со Светланой Петровной тайно, в отсутствие ее мужа. Потом муж – Авдюков – был убит в «Парусе». А тут еще эта дуэль. Знаете, как бывает в таких делах? Одно к одному вот так сложится, и человека берут под стражу по подозрению уже не в пьяном хулиганстве, а в убийстве. Пока разберутся – полгода следствия пройдет, полгода сидения в Бутырке.

– Эх, шофер, вези – Бутырский хутор, – Долидзе покачал головой. – Почему все это вы мне говорите?

– Да потому, что ваш Мамонтов ничего не желает понимать. Он все еще в поручика Ржевского играет, а того никак не усечет, что он уже давно – судебный полуфабрикат. Разогреть остается только.

– Судебный полуфабрикат? Он личность, многоуважаемая. А личность всегда не в ладах с законом. Эх, грех на душу беру, святая Нина, великомученица, помоги мне… Короче, того, о чем вы упорно думаете, между ними нет и никогда не было.

– Между Мамонтовым и Авдюковой? А чего не было?

– Пошлой связи. Адюльтера, – Долидзе произнес это словцо с утрированным кавказским акцентом и мягким французским грассированием. – Просто бедная бесконечно одинокая дама нуждалась в поддержке, в участии. Я Свету знаю лет двадцать. Она вечно носилась со своим Авдюковым как с писаной торбой. Она даже слишком его любила – особо-то не за что было любить такой женщине, как она, такого, как он. А она любила его. Он же в грош ее не ставил – особенно в последние годы. Она переживала сердечную драму. Ну мы и решили ей помочь.

– Кто это мы?

– Какая разница? Ну я. У меня в доме они и познакомились. Василий сейчас в таком возрасте, что… Одним словом, в двадцать лет о женщинах все еще думаешь каждые пять минут. Я сам такой был. Возраст не помеха. Наоборот. Больше остроты, соблазна больше. Мальчик влюбчивый, сердце доброе – он был готов выступить в роли противоядия. Мы с Зиной были довольны.

– С Зинаидой Александровной? – спросила Катя. – Значит, это ваша с ней инициатива была?

– Зина смотрит на такие вещи чисто по-женски. Короче, мы их познакомили. И они понравились друг другу. Вася – чистая душа, пылкое сердце. Эта пылкость Свету и смутила, испугала. Вы женщины – странные существа, бог дает вам шанс, а вы в самый решительный момент даете задний ход. Почему? По какой причине? Короче, дальше разговоров дело не пошло. Света из породы таких жен – страдалиц, святых, которые своих мужей-блудодеев не променяют ни на кого. Это что-то вроде мазохизма или чесотки… Чешется – жжет, а почешешь – сладко. А мальчик… мальчик, кажется, все это воспринял слишком уж близко к сердцу. В его возрасте это бывает. Потом проходит. Испаряется.

– А из-за чего же все-таки была дуэль?

– Из-за глупой, пошлой оскорбительной фразы, брошенной, что самое обидное, другом. Есть вещи, которые мужчина не простит даже другу. Такие вещи смывают кровью. Олежка – парень славный, но…

– Буркин?

– Угу. Но уж слишком это раблезианское, земное создание, – Долидзе усмехнулся. – И пьет несоразмерно возрасту. А пьяный болтает лишнее. Он позволил себе оскорбить в присутствии посторонних женщину нелепой байкой – мол, все они такие, а ты что же, дружбан, теряешься – она тетка богатая, и все в таком духе. Я был у него в больнице, маленько поучил его там уму-разуму. Сейчас ему стыдно за свои слова.

– Так-таки и стыдно? – усмехнулась Катя.

• Предыдущая
• 47/70
• Следующая