Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/107
• Следующая

– Мы подозреваем его в двух убийствах в нашем районе. В первом случае он воспользовался топором, во втором – ножом, – Сидоров скривился. – Выходит, он более не довольствуется тем, что попадается ему под руку? Он носит оружие с собой, понимаешь, Наташа? Почему, как на твой взгляд?

– Угроза конца ощущается им сейчас реальнее, чем прежде. Он отдает отчет в ряде своих действий: побег из больницы, убийство, знает, что его ищут. Ну и пытается обезопасить себя, избрав средства защиты.

– Но это ведь вполне разумные действия. А его признали невменяемым.

– Он не бессмысленное животное, Саша, – тихо сказала Наталья Алексеевна. – Он человек, который страдает, которому страшно. Я же говорила тебе, они – люди, только другие. Вот что я пытаюсь тебе объяснить. Их надо попытаться понять. Пусть не сразу получится, но надо. Пустовалову необходим контакт. Но парадокс весь в том, что этот нужный ему контакт представляется ему неким апокалиптическим актом: СМЕРТЬ сидит на его плечах. Он чувствует ее. Это надо представить себе.

– Да боже избави, – Сидоров хлопнул ладонью по колену. – А почему он караулит жертвы именно у дороги?

– Я не думаю, что он целенаправленно караулит жертвы. Это может быть простое совпадение. Случай.

– Дважды? Так не бывает. Если это он, то… – Сидоров покосился на Кравченко. – Ну, скажем, шабашник мог ему действительно попасться под горячую руку. Пьяный ведь был, ну и не понравилась ему физия. А вот вторая жертва…

– А кем была вторая жертва? – спросила врач.

– Так, дачник один. Ну ладно, тут пока все мутно как-то… Так ты говоришь, сначала мог быть просто случай… Ну а искать-то нам его где, а? Что на этот раз посоветуешь?

– Свобода для таких, как Пустовалов, значит почти все. Я ознакомилась с курсом лечения, которое назначалось ему в том учреждении, где его прежде содержали. Введение больших доз инсулина – именно этим препаратом воспользовались – спровоцировало у него ряд судорожных припадков. Пустовалов, не испытывавший прежде подобных симптомов, еще более укрепился в мысли, что, цитирую: «его гробят врачи». По сравнению с перспективой снова оказаться в месте, где его «гробят», то есть ускоряют и без того близкий конец, жизнь, полная дискомфорта, лишений, голода и холода, для него гораздо предпочтительнее. Я думаю, он даже не замечает сейчас всего этого. Больные в реактивном состоянии вообще малочувствительны к подобным вещам. Вы, наверное, читали о юродивых, живших в старину при храмах, – обратилась Наталья Алексеевна к Кравченко. – Они сидели голыми в лютый мороз на паперти, питались сухой коркой. Нечто подобное – и наш случай. Пустовалов может жить где угодно: в заброшенном сарае, в стоге сена, в лесу. Для него в этом нет проблемы.

– Как для Маугли, – процедил Сидоров.

– Лишения таких не пугают, – повторила она. – Они даже и не сознают, что лишены чего-либо. Главное при них – их свобода. И больше всего они хотят, чтобы их оставили в покое.

– Ну да, и бросаются на первого встречного. Ладно, Наталья Алексеевна, спасибо за лекцию. Кое-что мы поняли, кое-что потом поймем. Оцепить весь район и выставить на каждом углу, у каждого дерева в лесу по милиционеру я все равно не смогу: нет у нас таких возможностей. – Опер поднялся, давая понять Кравченко, что время истекло. – Так что будем исходить из наших скромных возможностей. Материалы пусть пока у тебя побудут. Я потом заберу.

– Был рад познакомиться, спасибо. – Кравченко, уже теснимый к дверям, спешил откланяться.

У «Хонды» он распрощался и с Сидоровым. Тот явно намеревался немножко подзадержаться в «Гнезде» уже без «товарища по службе».

– Когда я смогу ознакомиться с медэкспертизой? – нагло осведомился Кравченко на прощание.

– Когда? – Сидоров смотрел на паренька в ватнике (тот по-прежнему неутомимо взмахивал своей дворницкой метлой). – Может, и завтра. Звякни мне с утра, часиков этак в десять, после оперативки. Телефон мой ты знаешь, кажется. Мне анатом наш сегодня звонил. Кое-что там действительно есть. Любопытное. И даже весьма.

Кравченко тут же подумал о реплике Алисы Новлянской в адрес Шипова за тем памятным завтраком. Однако то, что ему предстояло узнать и увидеть на самом деле, было… Эх, если бы он только догадывался в тот миг, насколько увиденное в морге повлияет впоследствии на весь ход этого странного и трагического происшествия, он бы непременно… Но дельные мысли приходят к нам с досадным опозданием. И даже самые мудрые, самые проницательные и осторожные из нас от этого терпят удары судьбы.

– Я позвоню, – пообещал Кравченко бодро. – За мной не заржавеет.

– Баш на баш, – напомнил опер. – Первое, что я хочу услышать от тебя завтра при встрече, это как именно домочадцы Зверевой реагируют на смерть ее мужа. Меня интересуют все без исключения. Так что учти. – Он круто повернулся и зашагал к своим колоннам с «бельведером».

«Бабник, – осудил его Кравченко. – У него два убийства, а он… Хотя, эх, и вправду – всюду жизнь. А мы-то… а я-то… Эх!»

Часы показывали уже без малого половину первого, когда Сергей Мещерский, слонявшийся без всякой видимой цели по дому, решил, что надо хоть что-нибудь да предпринять в отсутствие приятеля.

Утверждение о том, что Мещерский беспутно бездельничал все это время, было бы клеветническим. Прогуливаясь среди сосен и подстриженных кустов, качаясь на подвесных диванах, роя случайно найденной палочкой ямку в песке, наблюдая за полетом стрекозы, он прилежно размышлял. О чем? Догадаться было нетрудно. Мысли текли все прежние, уже малость ему поднаскучившие: две основные версии по делу – либо убийство Шипова совершено Пустоваловым, либо кем-то из членов семьи певицы. И это самое «либо» завладевало его воображением всякий раз, как он замечал кого-то из зверевских домочадцев.

И тогда чувство тревоги сменялось острым, почти болезненным любопытством: «Кто же из вас, а? Ты? Вдруг я разговариваю с убийцей?» Все это терзало его всякий раз, как он следил взглядом то за Файрузом, то за Майей Тихоновной, то за Новлянским и его сестрой. Потом что-то изнутри его словно одергивало эти домыслы: чушь, чушь, чушь. Не может такого быть в ее семье. Ведь они все, кроме нее, такие обыкновенные, такие… А убийца должен быть такой… Правда, каким именно должен оказаться убийца, перерезавший горло такому воздушному созданию, как певец Шипов, Мещерский так-таки и не мог себе ясно представить. На это воображения не хватало.

Более того, когда солнце начало припекать сильнее и мечталось скинуть с себя все до плавок, насладиться как следует последними погожими деньками: лечь где-нибудь в затишье за песчаными дюнами, куда не добирался свежий ветерок с озера, и позагорать всласть, мысль о том, что Сопрано скорее всего действительно прикончил беглый сумасшедший, которого ищут и скоро, быть может, найдут, представлялась чуть ли не спасительной. А посему единственно возможной и главное – самой удобной. Жаль беднягу, но что же поделаешь? Судьба. Она порой поступает с нами жестоко… Вам так не кажется?

– Что? – Мещерский с трудом очнулся от своих детективных грез.

Напротив него на качающемся диване расположился Корсаков – в голубых джинсах и черной майке с надписью «Гринвуд». Выглядел он, как и все в этот печальный день, плохо – мрачный, потерянный, однако изо всех сил храбрился. Но общая тоска окутывала и его плотной пеленой: взгляд вопрошающе-тревожный, жесты нервные, и даже крашеные волосы как-то враз потускнели, походили теперь на прошлогоднюю солому.

– Судьба поступает порой жестоко, – повторил Корсаков свою фразу, которая померещилась Мещерскому продолжением своих собственных невеселых дум. – Древние верили в силу рока, владеющего каждым из нас. Невольно тоже начинаешь верить.

– В рок? – Мещерский покорно кивнул. – Да, да, кажется, ничто не предвещало – такой молодой талантливый парень. И такая страшная смерть. Дико! Действительно, кому что на роду написано.

• Предыдущая
• 28/107
• Следующая