Улыбка химеры - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 27
- Предыдущая
- 27/72
- Следующая
Муж! Какой там, к дьяволу, муж… Гога Алигарх, вечно путающий день с ночью, спустивший в карты собственное дело, проигравший жизнь, достоинство, мужскую честь. Какой ксендз-расстрига на какой черной мессе обвенчал этого подонка с сестрицей Эгле?!
Последние такты симфонического видения Валгаллы смолкли. Витас Таураге закурил вторую сигарету. Мысль после Вагнера пришла в голову ясная и простая: если Алигарх умрет, Эгле станет прежней. И это совсем не сложная штука – смерть. Он же человек, этот лживый подонок, значит, он смертен. А если он смертен, значит… я, Витас Таураге, его убью. Придавлю как крысу. Ради сестры. И это будет даже не слишком сложно, потому что Алигарх в свои сумрачные дни путает не только день с ночью, но и врагов и друзей, людей и химер, волков и овец.
Не далее как этой осенью его нашли избитого, со сломанными ребрами, брошенного кем-то возле Склифосовского. Эгле выходила его. А в «Маке» поговаривали, что Алигарха таким способом кое-кто предупредил о том, что долги не прощаются. Тогда мерзавцу повезло, он выжил. Но везение – капризная девка, и в следующий раз, если умелому человеку взяться за дело, то…
«Если он умрет, – подумал Витас Таураге, – даже если со мной что-то случится, Салютов всегда позаботится о сестре. Он сам так говорит, а он человек слова. Он давно бы позаботился о ней, как должно мужчине, если бы не этот прилипала. Салютов может купить Эгле квартиру в Москве, взять ее на содержание, может даже жениться на ней (он же вдовец!). В любом случае только он в силах уберечь ее от этой жизни, уберечь Эгле даже от «Красного мака», где место мужчине, а женщине из семьи Таураге делать нечего».
Витас Таураге вздохнул: чужая страна, чужой город. На чужую жизнь смотришь всегда отстраненно. Мало о чем сожалеешь, мало кого жалеешь.
Тот старик из туалета… Витас Таураге снова вздохнул, смял сигарету в пепельнице. Нет, старика из туалета казино, застреленного из пистолета в затылок, ему совсем не было жаль. Это ведь была мгновенная смерть. Старик вряд ли успел что-то почувствовать. Но для Алигарха такая смерть оказалась бы чересчур легкой. Почти благословенной. Такую смерть еще нужно было заслужить.
Валерий Викторович Салютов находился в «Красном маке» с четырех часов дня. Приехал в казино с совещания совета директоров «Промсервисбанка», с которым поддерживал давние деловые связи. Финансовая ситуация в банке складывалась вполне сносная для начала года. И это радовало. Дом открылся для посетителей. Это тоже радовало. Салютов, наверное, впервые за последние месяцы чувствовал себя неплохо.
В казино он приехал трудиться в поте лица. И отдыхать. Когда он находился в Доме, труд и отдых становились единым, неразрывным действом, почти творчеством. Так было всегда, с самого открытия казино. И Салютов не мог припомнить случая, когда хлопоты по обустройству и организации Дома доставляли ему страдания, усталость или разочарование. Напротив, здесь он всегда ощущал совершенно особый прилив сил и энергии, чувствовал себя моложе на добрый десяток лет. Так было прежде, но с гибелью сына все изменилось. Салютов не чувствовал ничего, кроме боли, не видел перед собой ничего, кроме этой бесконечной, сводящей с ума ночной вьюги за окном.
Но сегодня (даже странно) на душе было гораздо легче. И метель улеглась. День за окном был морозным и солнечным. Закат – багряным. Ночь – ясной и звездной. В такие ночи в молодости Салютов редко спал. Было совсем не до сна.
Он сидел у себя в рабочем кабинете на втором этаже. Казино открылось в обычный час и функционировало. Посетители съезжались. Внизу, в каждом из трех залов, в том числе и в заново оборудованном бильярдном, уже шла игра. На втором этаже в «гостевом» крыле в гостиной ярко пылал камин. Там, а также в зимнем саду и овальном кабинете на кожаных диванах отдыхали и курили гости, перед тем как снова спуститься в зал и засесть за игру. Официанты обносили отдыхавших коньяком и коктейлями.
Салютов внимательно проверял счета, просматривал годовой отчет о финансовой деятельности казино. Отчет давно уже пора было проверить. И одновременно чутко прислушивался с почти болезненным любопытством и наслаждением к звукам Дома.
В такие минуты Дом напоминал ему оркестр. А сам он представлялся себе дирижером. Порой ему даже не верилось: как это он один сумел поднять это все – поднять Дом, превратив его из зыбкой заветной мечты в реальность, из бумажного архитектурного проекта – в кирпич, стекло и мрамор, из финансового миража в доходное, прибыльное дело.
Дом-Оркестр исполнял свою особую, неповторимую музыку. И с каждым годом она становилась Салютову-директору все понятнее и ближе. Порой ему казалось: он сам написал ее. Но затем он сознавал: нет, музыку создал сам Дом. И теперь она уже неотделима от его стен и залов. Как душа.
Эти звуки… Рокот мощных моторов на подъездной аллее, оживленные мужские голоса – это гостей встречает у подъезда швейцар (новый, нанятый вчера вместо дурака Пескова), сочный хруст снега во дворе – это по приказу управляющего бригада дворников расчищает автостоянку. Музыка Дома доносила и другие звуки, вне единой общей гармонии вроде бы и не слышимые ухом – шорох сукна на столе, когда невозмутимый крупье специальной лопаткой сгребает фишки-ставки, трепет капроновой сетки, охраняющей лузу, когда в нее, точно рыба в невод, попадает бильярдный шар, скрип мела о деревянный ствол кия, нежный перезвон хрустальных бокалов, украшающих стойку бара, грохот и дребезжание игральных автоматов, скрип стенной панели, удерживающей на себе колесо Фортуны, биение десятков сердец, стук крови в висках тех, кто склонился над запущенной рулеткой и ждет (боже, как ждет), на какой номер выпадет шарик. А вдруг на зеро?
Все эти звуки были так привычны и вместе с тем так удивительны, так знакомы и так новы. Они ласкали и раздражали слух, волновали сердце…
Салютов поднялся из-за письменного стола, медленно прошелся по красному персидскому ковру, украшавшему пол кабинета. Звуки Дома. Все здесь было наполнено ими. Тишина в комнате была живой, насыщенной, волшебной: треск березовых поленьев в камине гостиной, треск новой, распечатываемой крупье карточной колоды, треск рассыхающегося от жара батарей паркета под чьими-то тяжелыми шагами за дверью…
– Валерий Викторович, заняты? Я на минуту. Только что звонили! На завтра заказ мест, ну и все как обычно. Я сказал: у нас все готово, мы ждем. Как насчет денег?
Шаги принадлежали Глебу Китаеву. Он только что вошел в кабинет, как всегда вежливо постучав.
– Все в порядке. Я договорился в банке. Деньги завтра будут с утра. Позвони насчет машины и дополнительной охраны, – ответил Салютов. – Значит, завтра у нас полный сбор?
– Да, неплохо, а? – Китаев улыбнулся. – Соскучился я, Валерий Викторович, по настоящим нашим вечерам. – Он потер руки, словно предвкушая что-то приятное. – И еще кое-какие новости для вас есть.
– Какие? – Салютов сел на кожаный диван в углу кабинета, пригласив Китаева в кресло напротив.
– Я вчера и сегодня утром систему наблюдения вместе с техниками проверял, – сказал Китаев. – И так и этак мы смотрели. Тот сбой камеры в вестибюле – случайность. Там в стене проводка за панелью слегка отошла. С гардеробщиком я тоже все проверил. Он сейчас на больничном, и врач мне диагноз подтвердил: ОРВ, причем какой-то там кишечный вирус. Уже заболевал он тогда в тот вечер.
– И какой же вывод из всех твоих проверок? – спросил Салютов.
– Все это случайности. И все они случайно совпали. Камеру никто намеренно не вырубал. Просто кому-то повезло. Ну, возможно, он услышал от гардеробщика или от кого-то из охраны, что эта часть вестибюля на время остается «темной».
– Вывод, Глеб.
– Вывод простой, Валерий Викторович: одно к одному. Если бы на месте Тетерина кто-либо другой был в туалете, убили бы этого другого. Сдается мне, дело совсем не в Тетерине было, а в том, что само место очень подходило для выстрела из пистолета с глушителем.
– Ты кого-то подозреваешь? – спросил Салютов.
- Предыдущая
- 27/72
- Следующая
