Венчание со страхом - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 29

• Предыдущая
• 29/107
• Следующая

Кешка кивнул.

– Еще б ему не хотеть! Только вряд ли. У него ж мотоцикла ни через год, ни через пять не предвиделось. А только с моторами нужны.

– А у тебя откуда бы мотоцикл взялся?

– Братан обещал. У него слово – сталь.

– Так тебе ж права на вождение все равно до восемнадцати лет не дали бы.

Жук снова усмехнулся: видел, мол, я твои права, тетя, в гробу.

– Значит, ты знаешь, кто убил Стасика, – сказала Катя.

– Угу.

– А тебе его жалко?

Он посмотрел ей прямо в глаза и сказал твердо:

– Жалко. Мне Зеленого жалко. Очень.

– Ну, тогда расскажи нам все, что знаешь. Кто его, по-твоему, убил?

– Крюгер, – ответ был молниеносный.

– Телевизионный Фредди?

– Угу.

– И ты, такой взрослый, такой самостоятельный парень, веришь в эти сказки?

– А это не сказки. – Мальчишка вздохнул. – Это вы, большие, ни во что не верите, а зря, между прочим… И Акела так говорит.

– Кеш, прости меня, но это несерьезно.

– Вы спросили – я ответил, как в первом классе у доски.

Катя видела: он уходит в себя, как черепаха в свой панцирь. Ему становится скучно, когда ему не верят.

– Когда же ты последний раз видел Стасика?

– Да он у меня жил.

– Жил? Когда?

– Ну тогда… его мать из дома выгнала. Ну, куда Зеленому? Только к дяде Кеше. Жил он у меня, спал вот здесь на диване.

– А почему тогда в пятницу он от тебя ушел?

– Потому… А вы откуда знаете?

– Знаю вот. По телевизору передали.

– Правда?

– Угу. – Катя тоже ухнула совой: с этими малолетками быстро выучишься. – Ну так почему он от тебя вдруг ушел?

– Так. Захотел и ушел.

– Кеша, это очень важно. Почему?

– Я сказал – так.

– Вы поссорились?

– Нет.

– Тогда почему?

Мальчишка умолк.

– Твой брат Чиль домой вернулся, да? Поэтому Стасик ушел? – осторожно спросила Ира.

– Нет…

– Он ведь вернулся тогда, Кеша.

– Нет!

– Мотоцикл у твоего брата черно-красный, «Ямаха»? – уточнила Катя.

– Отпадный мотор, да?

– Отпадный. А с учительницей Стасика, случаем, твой брат не дружит?

– Он мне о своих любовницах не докладывает.

– Что ж, его право. Ты ему, я понимаю, тоже?

– Естественно, – мальчишка улыбнулся.

– Кеш, а где твои родители? – спросила Ира.

– На полярной станции в Арктике. Они метеорологи. Я тоже на полюс поеду, когда со школой развяжусь.

– Как Конюхов, да? – Катя тут же вспомнила Мещерского. – Ну, а вот Стасик, каким он был? Расскажи нам, пожалуйста. Куда он хотел уехать? Что его интересовало?

Жук опустил вихрастую голову.

– Да мотор хотел научиться водить. У него ж братан сел, знаете небось? Тоже на мотор копили, а потом… – буркнул он. – Ну, мой-то ему дал однажды порулить, так его сразу зациклило на этом. Зеленый ведь. И в стаю он рвался, только…

– Что только?

– Так, ничего, – Жук отвернулся к окну.

Ира встала с дивана: финита ля комедия. Больше ничего путного тут не узнаешь – можно сматывать удочки.

– Значит, по твоему убеждению, Стасика Крюгер убил, – сказала она. – Вы этот ужастик здесь вместе смотрели?

– Вместе.

– А когда?

– В пятницу.

– И потом он ушел?

– Угу.

– И почему он так поступил, ты нам не скажешь?

– Я же сказал – так!

– Ну ладно. Спасибо, Иннокентий-Кеша. Ты нам очень помог.

– Правда?

Ира и Катя едва не сказали в один голос «угу» и не рассмеялись самым бессердечным образом, но вовремя сдержались.

Жук проводил их до двери.

– Послушай, если все же вспомнишь что-нибудь, позвони вот по этим телефонам. Это мне в Москву, а это – в милицию, Сергеева спросишь, – сказала Катя. – Это тот самый рейнджер с пистолетами. Ну, вылитый Чак Норрис.

– Ладно, может, и позвоню.

– И любовнице своей передай – такой яркой помадой в ее возрасте пользоваться не стильно. Это для старых и некрасивых.

– Ладно. Может, и передам.

– И еще, – Катя улыбнулась. – Скажи своему брату, ну когда увидишь его, что девушка вот по этому телефону ждет его звонка, хочет, мол, познакомиться и прокатиться на его «Ямахе».

Мальчишка взглянул на листок с телефоном, затем на Катю и ухмыльнулся от уха до уха.

– Ты, что ли?

– Я.

– А ты ничего.

– Я знаю. Ну, передашь своему Чилю?

– Передам. – Он открыл дверь и на прощание отпустил неожиданное: – Было приятно познакомиться.

– Нам тоже, Кеша, – заверила его Катя.

– Ну и детки пошли, Господи ты Боже мой! – ахала Ира на пути к отделу. – Хоть стой, хоть падай. Ну и пацан! Шкет – от земли не видать, а разговаривать с собой заставляет, как с дядей сорока лет.

– Акселерат, – Катя качала головой. – Отстали мы с тобой, подружка, от жизни, а она семимильными шагами все вперед и вперед… Слушай, а насчет Крюгера он сочиняет? Как на твой взгляд? Есть в этом что-то?

– Лапша, – коротко ответила Гречко. – Результат видика и «Денди».

– Ты уверена?

– Абсолютно. В этом возрасте как нельзя сильны фантазии и слепая жажда чудес: как злых, так и добрых. И смерть воспринимается как игра, если вообще воспринимается. По Жукову этому – я вообще в этом сомневаюсь.

Катя тяжко вздохнула: акселерат. Что тут скажешь?

Вздыхала она и сейчас, лежа в теплой ванне, вспоминая все это приключение: эх, детки-детки, что же с вами происходит? Как вы меняетесь с каждым годом, с каждым часом…

Она погрузилась в воду, закрыла глаза, готовясь и дальше размышлять на тему подрастающего поколения, но тут в прихожей резко и коротко звякнул звонок.

Кого-то принесло в самое неподходящее время.

Катя не придумала ничего лучшего, как, выскочив из ванны, обмотаться махровым полотенцем: Вадя – не кисейная барышня, для него такое неглиже в самый раз. В том, что это трезвонит действительно Кравченко, она была уверена на девяносто восемь процентов. Два процента, правда, оставались под хоть и неожиданное, но вполне возможное появление Мещерского. У Сереженьки, когда он принимал для храбрости, бывали приливы нежных чувств, и тогда он, несмотря на всю свою врожденную сдержанность и рыцарскую дружбу с Кравченко, осмеливался заикаться о том, как он хорошо, ну просто очень хорошо относится к Кате. Неглиже скромнягу-князя, естественно, привело бы в смущение, но Катя за долгие годы ее знакомства с Мещерским умела мастерски выключать ток, если того требовали обстоятельства. Выходить за границы платонических отношений с милейшим Сереженькой ей пока не хотелось.

– Сейчас открою, – она повернула ручку замка, поймала на лету концы распахнувшегося полотенца и…

На пороге стоял Никита. Грозный начальник отдела убийств собственной персоной.

– Ой!

Он смотрел на нее и внезапно и неудержимо начал заливаться краской. Румянец был совершенно юношеским. Так краснеют пятнадцатилетние мальчики, когда на своей первой дискотеке прижимают в уголке свою первую девочку.

– Ой, Никита! Прости… Заходи… ты…

– Я решил заехать… Извини, что без звонка – неоткуда было, думал… ты занята… вернее, не занята… Я в другой раз…

Господи ты Боже мой! Когда это он так мямлил прежде? Кате, хотя она чувствовала себя ужасно не в своей тарелке, внезапно стало весело.

– Да проходи, пожалуйста! Я в ванне была. Подожди, я только оденусь. – И она метнулась на кухню.

Пунцовый Колосов медленно проследовал в комнату.

На кухне Катя беспомощно огляделась по сторонам: черт! Все в шкафу, в комнате: платья, брюки, свитера. Слава Богу, на спинке стула брошен шелковый сарафан. Открытый слишком, она надевала его только тогда, когда они с Кравченко отправлялись куда-нибудь пожариться на солнышке. Но что же делать? А, ладно, пусть думает что хочет, краснеет как хочет! Она натянула сарафан-коротышку и сломя голову кинулась в ванную прихорашиваться, ругая себя на все корки: на кого похожа-то? Волосы мокрые, ресницы не накрашены и главное – уши красные! Отчего они краснеют-то? От горячей воды, что ли?

• Предыдущая
• 29/107
• Следующая