Венчание со страхом - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 44

• Предыдущая
• 44/107
• Следующая

– Но ведь это наши предки. Что-то общее в нас должно быть. Мы же от них произошли, – настаивала Катя.

– Ну это, впрочем, спорно. Вопросы происхождения… Кто был Авель, кто Каин, кто Адам… Нет никакой ясности в этой загадочной материи. Но вы правы – общее у нас есть.

– И что же это?

– Боль, смех, голод, слезы, влечения, красота, привязанности, надежда.

Катя молчала. Она не знала, в какое из этих понятий, якобы присущих ископаемым людям, ей труднее всего поверить.

Наконец она спросила:

– Неужели неандертальцы понимали и ценили красоту?

Балашова усмехнулась:

– В некоторых их погребениях обнаружена цветочная пыльца. Они клали умершему собрату цветы. Что заставляло их так поступать? Только ли скорбь?

– А привязанности?

– В пещере Шанидар в Иране открыто погребение неандертальца-калеки. Он прожил, по их меркам, долгую жизнь и умер в преклонном возрасте. И все это время о нем, существе, терзаемом артритом, существе с отсохшей рукой, который никакой реальной пользы не мог уже принести племени, а был всего лишь лишним ртом, сородичи бережно и трогательно заботились.

– Значит, неандертальцы не убивали стариков?

– Те, что жили в пещере Шанидар, – нет.

– А другие?

Балашова молчала.

– Собирали цветочки, заботились о больных и при этом поедом ели друг друга. Это они ведь камнями головы разбивали, да? – спросила Катя. – А затем лакомились мозгом… Как же все это в них могло сосуществовать?

– Сосуществовало. И это свидетельство того, как мало мы знаем о том, что «может быть» и что «есть на самом деле» как в человеке, так и его прародителях. Как и в нас с вами, Катюша, – Балашова улыбнулась. – В современном человеке разумном многое «может быть», такие сюрпризы, что… Да вы, наверное, и сами, как журналист, об этом задумывались, верно?

Катя кивнула.

– И все же, по-вашему, каннибализм неандертальцев – это патология их поведения. А как же тогда каннибализм людей? До сих пор существуют дикие племена, у которых людоедство – норма. И не только по причине голода. Даже в нашем мире есть те, кто это делает.

– Но разве для нас это тоже норма?

– Нет, конечно. Это все больные, психи…

– Патология поведения не всегда следствие психического заболевания, – возразила Балашова. – Корни ее не в больном мозге.

– А в чем?

Старая профессорша встала.

– Много людей – много мнений. Я свои могу изложить только в форме догадки, а это не слишком-то интересно. Если вы так интересуетесь этой темой, вам следовало бы побеседовать с одним нашим сотрудником – Олегом Званцевым. Он большое внимание уделяет изучению этого вопроса. Однако его сейчас в институте нет, и появится он не раньше ноября.

Тут Катя хотела было плавно перейти к теме базы, но Балашова взглянула на электронные часы на стене и сказала:

– Половина двенадцатого уже. Надо вниз спуститься. Ко мне сегодня старинная приятельница пожалует. По пути зайдет из поликлиники на Арбате. Извините, должна вас покинуть на время. Но сначала провожу вас.

Она довела Катю до дверей одного из кабинетов и направилась к лестнице. Мещерский сидел за столом, где громоздились картонные папки, альбомы, и листал пухлую подшивку отксерокопированных отчетов.

– Ну и как продвигается твоя работа? – осведомилась Катя, усаживаясь напротив. – Успехи есть?

Мещерский уныло покачал головой и процитировал «Сон в летнюю ночь»:

– Все это, Катенька, «плач муз, скорбящих о судьбе науки, скончавшейся в жестокой нищете». Кое-какие сведения мне для поездки сгодятся, остальное же… – он махнул рукой. – Мне не сведения, а гроши нужны.

Катя дотянулась до толстой книги, лежащей на столе.

– А это что такое? «Доисторический человек. Кембриджский путеводитель», – прочла она английский заголовок. – Ого, с картинками! Это справочник. – Бегло просмотрела раздел о неандертальцах. Ей хотелось увидеть: какие они все-таки были? Очень ли звероподобные и страшные? Оказалось, нет – немножко угловаты, крепко сбиты, короткошеи и низколобы, но – вполне люди.

– Удалось что-нибудь вытянуть из Балашовой? – спросил Мещерский, не отрываясь от подшивки. – О чем вы там беседовали?

– О моральном облике этих вот созданий.

– Ну и как?

– В этом институте, Сереженька, оказывается, изучают патологию.

Мещерский поднял голову.

– Да, патологию поведения высших приматов, – продолжила Катя. – И занимается этим вопросом некий Олег Званцев. Колосов упоминал его. Он сейчас на базе в Новоспасском.

– Очень интересно, – хмыкнул Мещерский. – Только совершенно непонятно.

– Непонятно. – Катя щелкнула замочком сумочки, достала две карамельки и угостила князя. – Но это все оттого, что мы полные профаны в естественных науках. Я еще в школе биологию прогуливала. А выходит – зря.

Мещерский работал до трех. Все это время Катя бродила по музею, потом тихонько сидела у окна и листала кембриджский справочник. Половину специальных терминов, переполнявших его, она так и не сумела перевести.

Перед уходом они зашли в кабинет Балашовой попрощаться. Та чаевничала в обществе сухой, прямой, как палка, коротко стриженной старушки, облаченной, несмотря на жару, в теплый шерстяной костюм. На столе перед ними среди чайных чашек, блюдечек и коробок конфет стояла фотография мужчины со скрипкой, уже виденная Катей прежде.

– Леонид был славный человек, Ниночка. Рыцарское сердце, – вещала старушка в костюме, касаясь фотографии. – Я, грешным делом, всегда завидовала вашему браку. Ну а что с ремонтом памятника? Виктор договорился?

– Договорился, – ответила Балашова. – Но там такие цены!

– «Новодевичка» – что же ты хочешь? А памятник ты ему сделала прекрасный. Леониду, бедняжке, он понравился бы. В нем есть этакая строгость, строгость и чувство достоинства. Он ни роскошью, ни оригинальностью не бьет в глаза, но его забыть невозможно.

– Вот краску надо купить. Цепь – там ведь вместо ограды цепь – подновить необходимо. И гранитные блоки надо заменить. Виктор все заказал. Фирма должна привезти, но мастеров надо нанимать на кладбище, а это… – Балашова увидела Мещерского и Катю. – А, вы уже освободились? Вот и хорошо. Милости просим к нашему шалашу.

Катя начала было отказываться, но Балашова и ее говорливая приятельница настояли на своем.

– Нинель Григорьевна, а кто это? – спросила Катя, указывая на фотографию. – Лицо очень знакомое.

– Это мой покойный муж, – ответила та.

– Это, дорогие мои, Леонид Олейников, – важно произнесла ее приятельница. – Да, да, великий Леонид Олейников.

– Скрипач? Господи, конечно! – Катя с изумлением смотрела на фото.

– Скрипач и дирижер, и муж Ниночки. Они, да будет вам известно, прожили четверть века и ни разу не поссорились. И того же, – старушка лукаво взглянула на Катю и Мещерского, – я желаю и вам.

Поиски Константина Юзбашева начались сразу же после того, как Колосов вернулся в управление. Узнав, кто из его подчиненных на месте, он вызвал всех к себе, раздал по телефонному справочнику, поручив обзвонить все указанные там НИИ, профилирующие по биологии, зоологии и антропологии. Их было не так уж много. Сам же начал наводить справки об общежитиях. Однако звонок на Серебряную набережную ничего не прояснил. Заведующий, с которым после долгих препирательств наконец-то соединили начальника отдела убийств, сообщил, что Юзбашев съехал неделю назад, забрав все свои вещи.

– Он не сказал, куда направляется? – допытывался Никита.

– Я был в отпуске, ничего не знаю, – отвечал заведующий.

С великим трудом через УВД города Казани Колосов дозвонился и в Казанский университет, справляясь, не вернулся ли Юзбашев на прежнее место работы. Но на биофаке о нем давно ничего не слышали.

Пятница – короткий день. В пять вечера звонить куда-либо было уже бессмысленно. Поэтому утром в субботу, едва переступив порог своего кабинета, Колосов снова повис на телефоне. Проигнорировав предупреждение Званцева, он обзвонил и Московский зоопарк, и кафедру биофака МГУ, а затем принялся за цирки. В Новом администратор чуть было не обнадежил его – есть, мол, но оказалось, что просто перепутал фамилию. На Цветной бульвар Никита звонил с некоторым душевным трепетом: ну как нарвешься на самого Никулина? Однако и там начальнику отдела убийств помочь ничем не смогли.

• Предыдущая
• 44/107
• Следующая