Венчание со страхом - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 64

• Предыдущая
• 64/107
• Следующая

– Нет, ничего не понимаю я, малыш.

– Да это он вам стихи читает: «Муха-муха, Цокотуха», – пояснил Павлов. Он принес к столу новые бутылки, а затем вышел в гостиную.

– Вы отлично готовите, Витя, – похвалила Катя. – Неужели и заливное сами делали?

– Нет, это пришлось к соседке на поклон идти. Куда уж нам.

– Не скромничайте. Все ужасно вкусно. А что он сейчас говорит?

– Сердце мое, – Павлов сделал тот же жест, что и Чен Э. – Это я его так зову, а теперь и он меня стал, ишь ты, попугайчик. А хотите, я вас научу с ним разговаривать?

Они уединились на кухне, и там Павлов показывал и объяснял Кате жесты из их языка с глухонемым китайчонком. Она, однако, запомнила только «мальчик», «есть хочу», «не прыгай», «побежали» и это очаровательное «сердце мое» – остальные слова спутались от выпитого вина. Но Чен Э все равно был на седьмом небе от ее успехов: болтал без умолку – смуглые ручки его так и мелькали.

Гости уже шумели. Из репетиционного зала доносились звуки рояля, кто-то наигрывал Скрябина.

– Олейников не пожелал бы слез в такой день, – пояснил Павлов. – Он действительно был славный человек и к смерти относился легко. Когда я в армию уходил, он… он, в общем, понимал меня. И когда я вернулся оттуда, из Афгана, тоже понимал.

– Он вам разве не родной дядя?

– Как сказать, у тетки это второй брак. Как видите, блестящий.

Павлов остался на кухне готовить чай, а Катя вернулась в столовую. А там – разговоры, разговоры…

– …Демократы ничего не добились. И никогда ничего не добьются, кроме хаоса…

– …Голубчик вы мой, но нельзя же все так по-варварски рушить! Страна умирает…

– …А помните, на приеме в Кремле…

– Мы дожили до того, что наши ровесники влачат нищенское существование: просят милостыню на улицах и в метро! Неужели нашим правителям не совестно смотреть в глаза собственным родителям, они же тоже принадлежат к нашему поколению! – пылко возмущалась Гориславская. Ее слушали, скорбно поддакивали.

Катя пересекла комнату и подсела к тому, кто интересовал ее здесь больше других, – к Ольгину. Он и Мещерский потягивали коньяк. Ольгин вежливо и равнодушно улыбнулся Кате, продолжая прерванный разговор:

– …Они запустили эту железяку на Марс, а она шлепнулась у них в океан. Деньги ухнули – такие деньги, просто выть хочется! Они все стремятся куда-то, все в Космос, в Космос, но зачем? Зачем, скажите вы мне?! Когда они даже не знают того, что лежит у них здесь под ногами, в земле. Мы не знаем, что мы из себя представляем, откуда пришли в этот мир, из какой глины вылеплены, а туда же – занимаемся маниловщиной о космических просторах, братьях по разуму. Мы же ни черта не знаем о самом главном, самом первичном в нашей шкале познания, основе основ, той единственной истине-загадке: кто мы такие? Зачем живем? Каким образом стали тем, что мы есть? Во что превратимся через десять, сорок, триста тысяч лет? – Он подлил Мещерскому коньяка. – Полгода назад к нашему консультанту по палеопсихологии генерал из МВД обращался: поймали какого-то маньяка и просили нас дать объяснение его поступкам, аномалии поведения, обнаруженным в его характере элементам атавизма (Катя тут же остро насторожилась), так на подобные исследования нам двести тысяч долларов необходимы, новая лаборатория, здоровые животные, но разве же им объяснишь?

– Ваших сотрудников привлекают в качестве консультантов? – спросил Мещерский. – Палеопсихология, вы сказали?

– Да. Некоторых привлекают. Мы же человека изучаем, каким он был, во что превратился. – Ольгин мрачно усмехнулся. – Изучаем… козой на сохе пашем. Я вот ездил прошлый год в Штаты. Ну, пусть там дураки против наших корифеев, но там же условия для работы какие: лаборатории, средства! Только на раскопки палеолитической стоянки в Неваде ежегодно тратится полтора миллиона долларов. А у нас…

– А в Америке тоже в качестве моделей в опытах человекообразных обезьян используют? – выпалила Катя.

Ольгин с удивлением покосился на нее:

– Конечно, используют.

– А как же быть с утверждением: «Never tested on animals»3?

– А вот так. Фраза фразой, а обезьяны удобны. Они идеальные объекты для наблюдений. Вроде нашего с вами зеркала. Многое можно вспомнить, глядя на них.

– Но они же живые существа, они же страдают, – не унималась Катя.

– Милая девушка, когда у вас болит горлышко, вы бежите в аптеку за таблетками и не задумываетесь о том, сколько этих самых живых существ передохло в экспериментах по их созданию. Зато горлышко быстро пройдет.

Катя сжала губы: наглец. Мы же с тобой почти не знакомы, что ж ты так дерзишь-то, а?

– Да, Александр Николаевич, вы совершенно правы: пока в стране царит дух беспардонного торгашества, науке придется жить в забросе. – Мещерский быстро переводил разговор на какую-то, видимо, уже прежде обсуждаемую тему. – А так как этот дух у нас уже прочно укоренился, то…

– Были времена, – перебил его Ольгин и мягко взглянул на Катю, словно извиняясь за допущенную резкость. – Были времена, когда примерно в вашем возрасте я и мои ровесники верили словам Эдгара По, что можно, посрамив власть торгашей, установить на земле новый рай – некую абсолютную аристократию ума, ее господство… Под торгашами тогда подразумевался, естественно, «мировой империализм», а мы, тогдашние студенты, свято верили в светлое коммунистическое «завтра»… Но это было давно. А потом наша вера умерла. – Он помолчал. – Но как без нее трудно, милая девушка, если б вы только знали, как трудно!

Так за чаем, коньяком и разговорами «за жизнь» просидели до половины одиннадцатого. Потом начали собираться по домам.

Все благодарили хозяйку, призывая ее мужаться, крепиться, не падать духом.

Павлова и спящего на его плече Чен Э Мещерский подбросил до площади трех вокзалов – тот торопился на последнюю дачную электричку.

– Поздно ведь, темно, куда вы едете? Лучше бы в Москве переночевали, – уговаривала его Катя.

– Ерунда, тьма нам не помеха, – отвечал он. – Да там от станции рукой подать. А вы вот что: приезжайте ко мне на следующие выходные. Буду вас всех ждать, Вадима не забудьте! Слышите? Обязательно приезжайте!

– Как же я устала, Господи, и голова трещит, – ныла Катя в машине по дороге домой. – А ты напился коньяка и сел в таком виде за руль. А вдруг ГАИ? И зачем ты меня туда потащил? Ничегошеньки мы не видели, кроме сногсшибательной квартиры, ничегошеньки не узнали, только время потеряли.

– Как знать, – Мещерский щурился в зеркальце. – Может, что-то мы и узнали, Катюша, да покуда не поняли. А Ольгин занятный мужик. Ты заметила, какой у него взгляд?

– Какой?

– Странный. Мурашки аж по коже от него. Скрытая потенция чувствуется, мощь. И я бы сказал, что мощь эта какая-то темная.

– Не фантазируй.

– Нет, правда. У него сильно расширены зрачки. Они почти не реагируют на свет, я заметил. Интересно, почему?

Катя притихла. Но Мещерский так и не ответил на свой вопрос.

• Предыдущая
• 64/107
• Следующая