Врата ночи - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 30
- Предыдущая
- 30/80
- Следующая
– Катя, а теперь попробуйте вот это. Старинный грузинский рецепт. – Скуратов потянулся к блюду, намереваясь на правах хозяина в который уж раз угостить их с Мещерским. – Эх, аппетит – враг мой. – Он со вздохом указал глазами себе на живот. – И чего я только не пробовал, чтобы немного сбросить вес.
– Есть одно кардинальное средство, – участливо заметила Катя.
– Какое же? – оживился Скуратов.
Она смотрела на маринованные «груздики». Эх, была не была, назвался груздем, полезай…
– Любовь.
– Серьезно?
– Да. Я вот влюбилась однажды и похудела на пять килограммов.
– Класс! – Скуратов смотрел на нее. – Ну и как же? Что дальше было?
– Ничего. Я просто худела, таяла как свечка.
– И чем же дело закончилось?
– Увы, ничем, – Катя лукаво улыбнулась.
– Значит, только несчастная, безответная любовь способствует потере веса?
– Увы. Но это дело чисто индивидуальное. Не знаю, как у вас, Алексей Владимирович…
– Алексей, пожалуйста…
– Но у меня именно так.
– Надо будет тоже попробовать. Врезаться этак безоглядно по уши в прекрасную нежную девушку… Сколько, вы сказали, кило долой – пять?
Они посмотрели друг на друга и расхохотались. И Кате показалось: она знает Скуратова давным-давно. И тут ей снова вспомнились рассказы Кравченко и Мещерского о нем. И его прозвище Бизон, и выходка с матерью, которую он довел до инфаркта, и то, что он (по словам Мещерского) якобы пусть в шутку, но считает себя потомком злодея Малюты. «Горчица есть такая – «Малюта Скуратов», – подумалось Кате. – Сама в магазине видела. Едкая!»
Когда ужин подошел к концу и официанты сервировали стол к чаю, все покинули столовую. Где-то начались мужские разговоры в сигаретном дыму. Мещерского отозвали в сторону, его снова с кем-то знакомили – с нужными людьми. Катя в одиночестве сидела на кожаном диване в гостиной. Смотрела на носки своих замшевых туфель. На узорный ковер на полу. Она понимала: Мещерского «прописывают» по полной программе. И сейчас не нужно ему мешать. Пусть потолкуют, присмотрятся друг к другу, обсудят дела. Мужчины!
Оркестрик выдохся, умолк. Музыканты отправились перекусить. Катя прошла через опустелый зальчик – пюпитры, на них раскрытые ноты, виолончель, прислоненная к стулу, скрипка, альт…
У окна, закрытого жалюзи, она увидела Яну. На ней тоже было вечернее платье – вишневое, удивительно шедшее к ее смуглой атласной коже и смоляным волосам.
– Здравствуйте, Яна, – светло поздоровалась Катя.
Женщина обернулась. Вроде бы сначала не узнала, потом узнала, приветливо улыбнулась. Однако Катя видела: что-то ей не очень весело на этом празднике жизни и грузинских марочных вин.
– И вы здесь, надо же…. Получается, у нас с вами общие знакомые.
– Получается, – сказала Катя. – Но я почти никого здесь не знаю, кроме Белкина. А с хозяевами дома познакомилась только сегодня.
– Еще узнаете, все впереди. – Яна смотрела в глубину комнат. Там в толпе гостей рядом с Мещерским и Белкиным стоял Скуратов.
– Как продвигается ваша работа в музее? – вежливо осведомилась Катя.
– Так. Ни шатко ни валко.
– А мне ваши рисунки очень понравились. Стильный бы вышел клип, если бы ваша работа была использована.
– Серьезно? – Яна произнесла это с той же интонацией, что и Скуратов.
– Хотелось бы даже еще раз взглянуть.
– Пожалуйста, буду рада. Запишу вам телефон. Где бы записать… – Яна достала из сумочки пачку сигарет «Кэмел», нацарапала номер карандашиком для бровей, оторвала кусочек картона. – Это телефон к нам в студию. Попросите меня, Янину Мелеску.
– Янина. Какие волшебные имена – Янина, Абдулла… Яна глянула на нее – черный, цыганский глаз. Улыбнулась. Намного теплее.
– Приходите, буду рада вас видеть, Катя. Валя Белкин пропуск вам закажет. И мне развлечение. А то сидишь день-деньской одна в этом археологическом склепе, – она говорила все это с показным радушием, но на Катю почти не смотрела. Смотрела вдаль – на Скуратова, который, казалось, совсем ее не замечал.
И внезапно…
Кате показалось – это же ее собственные мысли, только она услышала их со стороны, облеченными в слова.
– Посмотрите на них. Посмотрите на них, Катя. Какие они, когда им не до нас. Когда они даже не пытаются скрывать, насколько мы лишние… Когда они не хотят, а может, просто устают притворяться, что мы им нужны…
Яна поднесла руку к накрашенным глазам и быстро стерла что-то ладонью со щеки. Катя подождала: она пояснит, разовьет мысль дальше. Но Яна Мелеску не произнесла больше ни слова. К ним подошли Алагиров, его сестра и ее приятель – видимо, из «новых», немного еще неотесанно-диковатых, но, к счастью, пока еще скромных, не наглых.
Подошли Мещерский и тот его однокашник, Михаил Ворон, о котором Катя лишь слышала, но видела его впервые.
Потом в столовой опять пили шампанское, грузинское вино, мужчины – водку, коньяк. Беседа то затихала, то разгоралась. Классический оркестрик зачах вконец. Его сменила мощная стереосистема. И немного расслабились, потанцевали.
Катя танцевала с Мещерским. А он, как известно, был ниже ее на целую голову. А затем ее пригласил Скуратов. О чем они говорили во время танцев? У Кати от шампанского кружилась голова. Кажется, о том, что европейской женщине не стоит одной путешествовать по мусульманским странам. Даже в традиционный Египет и Анталию лучше ехать в компании или с мужем, или с другом. А потом они ни о чем не говорили.
Скуратов держал ее сначала вежливо и церемонно. Затем чуть-чуть крепче прижал, положил ее руку себе на грудь, накрыл своей ладонью и уже танцевал только так. Иногда Кате казалось – он нечаянно или намеренно касается губами и подбородком ее волос.
Яна танцевала с Алагировым. Парень был какой-то напряженный, скованный, точно аршин проглотил. А ее смуглые обнаженные руки лежали на его плечах, точно она искала в нем надежную опору. Было заметно, насколько она его старше. Порой Катя чувствовала ее взгляд – не на себе, на Скуратове.
А среди «принципиально не танцевавших» «югоармейцев» Катя заметила Астраханова. Черная-черная черкеска, серебряные газыри. Он снова напоминал призрак из прошлого, Хаджи-Мурата на балу. Но лицо его было усталым и равнодушным. Чувствовалось, что последний хит Селин Дион, звучавший из динамиков, его раздражает, как зубная боль.
И Катя подумала, что некоторые мужчины вдали гораздо более красивы, значительны и загадочны, чем вблизи.
Ну и хорошо, и отлично…
Ряженый павлин…
Скуратов вернул ее Мещерскому. От него Катя с удивлением узнала, что уже почти час ночи и гостям пора и честь знать, убираться по домам. Уже на воле, под ночным небом, на стриженом газоне у машин, все начали горячо, дружно и пьяно прощаться друг с другом. На ступеньках стояли Яна, Алагиров, его сестра и ее спутник. Словно бы в нерешительности – уходить, оставаться?
Алагиров взвешивал на руке ключи от машины. В тусклом свете фонаря Катя заметила, что в качестве брелока на связке – какой-то маленький, продолговатый и вместе с тем увесистый предмет.
– До свидания, – попрощалась она с Яной и ее друзьями. – Буду рада, если мы встретимся в музее.
– Взаимно, звоните, – ответила Яна Мелеску. Но особой радости в ее тоне не прозвучало.
И тут произошло… Алагиров, подбрасывавший ключи на ладони, неловко промахнулся, и связка упала на асфальт, пребольно шмякнув Мещерского по ботинку.
– Черт! Ой, Сережа, извини….
– Что ты, камни с собою, что ли, носишь, Абдулла? – Мещерский морщился от боли.
– Это брелок. Мой талисман. Подарок. Каменная печать, – Алагиров быстро нагнулся, поднял ключи и сунул их в карман пиджака. – Нога болит?
– Ерунда, – Мещерский махнул рукой. – Ну, друзья, кому по пути, можем подбросить.
К ним в машину сел Михаил Ворон. Он был в сильнейшем подпитии и болтал без умолку. Правда, довезли они его всего лишь до Курского вокзала, до Сыромятниковской набережной, где он, по его словам, после развода снимал однокомнатную квартиру.
- Предыдущая
- 30/80
- Следующая
