Врата ночи - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 35

• Предыдущая
• 35/80
• Следующая

Катя вспоминала, как теперь дотошно, внимательно и серьезно допрашивал Никита Мещерского о том юбилейном вечере в Институте Востока и видеокассете. А ведь их первый разговор был почти формальным.

Но ведь все так изменилось!

Катя чувствовала: Никита растерян. Точнее… У него такое же чувство, что было и у нее, и у Мещерского. Никита никак не может поверить, что все происходящее – реальность.

И еще она подумала: они оба так взбудоражены, сейчас из них плохие советчики. Просто никудышные. А вот Кравченко… Странно, а ведь она воспринимала настойчивое Вадькино предложение сопроводить Мещерского в штаб-квартиру военно-исторического общества и самой там кинуть взгляд на новых Сережкиных клиентов как шутку, как прикол, как…

Боже, о чем думал Вадька тогда? Чего ждал от нее, от ее посещения этих «югоармейцев»? Наблюдений, выводов? Но каких? Кто мог предполагать, что дело обернется подобным образом?

Когда она думала о телефонных разговорах Мещерского с незнакомцем, у нее по спине бежали мурашки. Как получилось, что в поле его зрения попал именно Сережка? Как такое вообще могло произойти? Почему именно Мещерский? Зачем он ему?

Колосов заставил Сережку пересказать второй их телефонный диалог почти дословно. И записывал как стенографист. Кате вспомнилось его хмурое замечание насчет «неузнаваемости» голоса: «Сейчас много разной спецтехники, – сказал он, – модуляторы, микрофоны, синтезаторы. Можно использовать разные приспособления для того, чтобы скрыть свой голос, его тембр. Неузнаваемость голоса еще не означает, что его обладатель тебе, Сережа, абсолютно незнаком. Так что на тембр, на окраску, на обертоны мы не будем обращать внимания. А вот на саму манеру речи, характер построения фраз, подбор слов…»

Нет, больше о том, что Мещерский мог стать жертвой чьего-то жестокого розыгрыша, он не говорил. Теперь он говорил, что с согласия Сергея в офисе «Столичного географического клуба» и на квартире Мещерского должна быть установлена аппаратура прослушивания. Бедный Сережка! А ведь он так любит трепаться с Кравченко – их хлебом не корми. Да и сама она ему частенько звонит. Но «прослушка» будет, и для Никиты это вопрос – уже решенный. Им же – ей и Кравченко – придется смириться с этим. И не поверять более своих общих секретов телефону.

Катя в эту минуту отчего-то ненавидела именно телефон. Ей казалось: все беды от этого проклятого куска пластмассы с кнопками.

Но ведь этот тип, этот ночной «позвоночник», в последнем разговоре с Мещерским фактически предложил Сережке выдать его… Остановить?

Интересно, действительно ли он ждал десять минут в машине, когда за ним по доносу Сережки приедет патруль? Да что он, ненормальный? Зачем так глупо, так бесцельно рисковать тому, кто даже на наручниках своих жертв не оставляет следов?

Но… Тут Кате снова вспомнился рассказ Колосова о происшествии с девочкой Настей на Южной улице. Там тоже была демонстрация – дикая, шокирующая, рискованная, кровавая, нарочитая. Ведь он же видел, что перед ним – ребенок, подросток. И тем не менее решился на…

Господи, что за игру затеял этот гад?

Этот ГАД…

Внезапно Кате захотелось самой услышать его голос по телефону. Пусть неузнаваемый, призрачный, жуткий. И это не было любопытством, нет. Она слишком была напугана, чтобы любопытничать. Но вместе с тем знала: в такой ситуации лучше взглянуть своему страху в глаза. А потом собраться с духом, взять этот поганый страх за горло и…

– Сереженька, ответь мне, только честно, отчего ты не позвонил в милицию той ночью? – Ей вспомнился их разговор с Мещерским в кабинете Колосова. Никита подобных провокационных вопросов другу не задавал.

Мещерский молчал. Мучительно, потерянно.

Никита открыл сейф и выложил перед ним на стол пачку фотографий с осмотров мест происшествий на Минском шоссе, в Ларине, на Южной улице, на водоканале. А сверху положил снимок Насти Медведевой. Это была не очень качественная съемка: ночь, гаражи, «Скорая», перепуганные прохожие, грязная дождевая лужа и девочка Настя, только-только очнувшаяся от обморока, в белых брючках, испачканных глиной и кровью. Ноги не слушались ее, девочку поддерживал один из милиционеров.

Мещерский смотрел на снимок того, что изъяли из лужи, – того, что бросили в Настю из проезжающей машины неустановленной марки.

Тогда у них впервые возникло ощущение, что они просто не знают, что сказать друг другу. Каждый должен был подумать и решить сам за себя. Окончательно и бесповоротно.

И Кате казалось – она решила.

Да, в этом деле она ни в коем случае не станет полагаться на эмоции, на уже возникшие симпатии и антипатии.

Только на факты. На голые факты.

«Опираясь только на факты», надо было с чего-то начинать. И Катя решила идти по линии наименьшего сопротивления. Видеокассета с записанным убийством Бородаева впервые появилась в музее Института Востока. Значит, по рассуждениям Кати, начинать нужно было оттуда. В душе она надеялась, что ее второе посещение музея не сведется лишь к бесплодному осмотру археологической экспозиции и беседам с художницей Яниной Мелеску.

Днем с работы она ей позвонила. Голос Янины был приветлив и одновременно апатичен: «Да, сегодня я как раз работаю в музее… После трех… Хотите заехать, посмотреть мои работы? Что ж, буду очень рада. После пяти? Договорились. Жду вас. Я скажу Белкину – он закажет вам пропуск. Только, пожалуйста, не забудьте паспорт, Катя… Там ведь этот глупый режим…»

О том, куда она собирается, объявлять Катя ни Кравченко, ни Мещерскому не стала. А вот Колосову сказала. В половине пятого целенаправленно спустилась в розыск. Никита сидел у себя за столом, заваленным справками и документами.

– Я в музей, – с порога возвестила Катя, точно не нужно было уточнять, что это за музей и где он находится. – У тебя есть какие-нибудь новости?

Колосов смотрел на нее с интересом. Затем отрицательно покачал головой.

Всю дорогу до Большой Пироговки Катя чувствовала себя чрезвычайно решительной, умной и энергичной особой. Но уже у мраморного подъезда института решимость ее как-то постепенно начала линять, линять… И к охранникам в вестибюле Катя подошла тише воды ниже травы.

– Мне заказан пропуск. Вот мои документы. Меня ждут.

Охранник глянул в список, лежавший перед ним, в Катин паспорт, затем набрал внутренний номер, что-то у кого-то спросил.

– Да, пожалуйста, проходите. Музей на первом этаже, вот сюда, налево. Правда, Валентин Александрович сейчас занят. Но там сотрудники работают.

«Это, наверное, Белкин, – решила Катя. – Занят он! Но с ним-то мы встречаться не договаривались. Эх, надо что-то соврать ему поправдоподобнее. А то начнет интересоваться – зачем явилась».

В музее она надеялась застать только Яну и на худой конец Белкина. Однако события приняли совершенно неожиданный оборот. И к общению с таким количеством уже известных ей лиц, некоторые из которых в этот вечер вели себя по крайней мере странно, Катя внутренне просто не была готова.

Но она же решила опираться только на факты! А факты были следующими…

Первым, кого она увидела, войдя в музей, миновав первый зал, робко проскользнув под брюхом пятиногого каменного человека-быка ШЕДУ был… Алагиров. Он сидел в углу на низкой музейной банкетке перед подставкой на колесиках, занятой видеодвойкой «Самсунг». Телевизор работал. И Алагиров бездумно смотрел на экран.

Яна Мелеску находилась здесь же. Трудолюбиво сидела за своим столом, заваленным рисунками, копируя черной тушью какой-то замысловатый орнамент. Перед ней лежал раскрытый цветной альбом Британского музея, иллюстрирующий собрание халафской керамики, найденной при раскопках древнего шумерского города Урука.

Но все это она объяснила Кате гораздо позже. А первые взаимные приветствия были хоть и радушными, однако настороженно-суховатыми. Катя прямо с порога выразила живейший интерес к халафской керамике. Восхищалась изяществом и совершенством форм, цветом глины, древностью изделий – пять тысяч лет, боже ты мой, пыль веков…

• Предыдущая
• 35/80
• Следующая