Врата ночи - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 54

• Предыдущая
• 54/80
• Следующая

– Далее, на ладонях обеих рук – ожоги второй степени. Повреждение кожных покровов. – Грачкин щурился от тусклого света, низко наклоняясь над телом. – Ожоги округлой формы. И вроде бы, однако точно сейчас не скажу, а скажу в лаборатории, снова наблюдается неодинаковый местами рельеф самого ожога. Опять та же самая странная метка, Никита. ЕГО знак. Этого сукиного сына.

Колосов молчал. Грачкин продолжал осмотр.

– Кого задержали? – спросил он глухо. – Ведь на месте кого-то взяли? Кого?

Никита не ответил, спросил сам:

– Когда, по-твоему, наступила смерть?

– Судя по состоянию тела, около пяти часов назад. Где-то в 21.30 – 22.30.

«Как раз когда в «Скорпионе» начинается ночь открытых дверей, – подумал Колосов, – парня убили. А Бархат прекратил слежку за Риверсом. Я сам ему на сегодня дал выходной. Ему ж с прошлой ночи надо было отоспаться».

Бархат звонил ему еще утром. Доложил о результатах: спутника Риверса он довел до самого дома. Паренек жил, как и Маслов, в студенческом общежитии. И на парне не было никаких видимых повреждений – ни ссадин, ни синяков, ни порезов, ни укусов – это Бархат детально успел рассмотреть во время совместной поездки с «ведомым» в автобусе. От бурной ночи он просто валился с ног. Никита сам дал ему выходной…

«Риверс остался на сегодня без прикрытия, – думал он, – и Астраханов тоже. Мы же и за ним сняли «наружку». Да что говорить! Они все были предоставлены сегодня сами себе. Все эти люди из Катиного списка, все, кто контактировал с Алагировым и с… Мещерским. Все, которых я до сих пор знаю только по фамилиям».

– Слушай, Женя, – Колосов смотрел на Грачкина напряженно и хмуро. – Когда заберешь тело в лабораторию, то… В общем, здесь один предмет был изъят. Лежал в метре от трупа. Посмотри на него внимательно, пожалуйста. Очень внимательно. Может, какие новые идеи при составлении заключения посетят.

– Что за предмет? – насторожился Грачкин. – Нож? Лезвие?

– Нет. Не могу тебе его описать. Смотри сам, делай выводы. Лучше один раз увидеть, чем…

– Что-то ты темнишь, Никита. И мудришь. А это, как всегда, не к добру. Ой, мама моя, – Грачкин, кряхтя, поднялся с колен. – Промокли мы с тобой снова к свиньям…. Так кого здесь наши задержали? Скажешь ты мне наконец или нет?

– Поедем в отдел. Увидишь.

Грачкин только хмыкнул недоверчиво. По тону начальника «убойного» он понял: дело – дрянь.

Однако в камеру ИВС, где содержался задержанный с сорок восьмого километра, Колосов зашел все же один. Посторонних при этом разговоре не должно было быть. Мещерский сидел, уронив руки на колени. При появлении начальника отдела убийств он даже не поднял глаз, не пошевелился.

– Чудненько, – сказал Колосов. – Чудненько, Сережа, свиделись.

Мещерский смотрел в пол. В тоне Никиты ему послышалась издевка. Неужели он не понимает? Он – его друг? Издеваться над ним – сейчас? В такую минуту?!

– За каким чертом тебя туда понесло? – загремел Колосов на весь ИВС. – Ты тоже свихнулся, что ли? Офонарел вконец? Как ты там оказался ночью? Отвечай, когда я с тобой разговариваю!

Мещерский дернулся, точно его ужалили. Орать? Вот так он, наверное, и орет на своих подследственных в таких вот глухих каменных мешках. Орет, ругается матом, а быть может, даже… Разве мы не знаем, что про ментов рассказывают? Он почувствовал вскипающий гнев. Да как он смеет так со мной обращаться? «Отвечай, когда я с тобой разговариваю…» Впился негодующим взглядом в Колосова и… «Когда я с тобой разговариваю – я, Никита, твой друг!»

Это было у Колосова на лице. Мещерский прочел это, как по открытой книге. По глазам. А крик, ругань были лишь защитной реакцией, запоздалой реакцией тревоги, нервов, сердечной боли. Колосов устало опустился рядом с Мещерским. Тот подвинулся, давая другу место. Так они и сидели на нарах.

– Никита, я ни в чем не виноват. Клянусь тебе. Я хотел… – Мещерский чувствовал, что никак не может подобрать нужные слова. – Я хотел все сам. Я сейчас расскажу то, о чем умолчал в объяснении. Я…

Это было похоже на прорыв плотины. Мещерский ничего не мог поделать с собой. Он был готов умереть от стыда и за эти свои жалкие, бессвязные оправдания, и за слезы, душившие его. Комом подкатывавшие к горлу, едва он вспоминал, как увидел сквозь пленку его лицо, как предательски струсил и там, на озере, и потом, когда услышал милицейскую сирену. Он рассказывал, вспоминая мельчайшие детали, спешил, торопился выплеснуть из себя все. Однако слова подбирались медленно и туго. Язык плохо повиновался. Руки дрожали.

Никита его ни разу не перебил. Даже когда Мещерский надолго умолкал в поисках слов. Никита терпеливо ждал, Мещерский был ему благодарен. Ведь исповедь – чистосердечная исповедь – всегда лучше, чем допрос.

– Дай мне записку, – сказал Колосов, когда Мещерский наконец выдохся.

– У меня ее нет, Никита.

– А где ж она? В офисе осталась? В машине?

– Нет… Она была у меня. Здесь, – Мещерский судорожно дернулся, указывая на карман измазанного землей и глиной пиджака. – Была. Но я ее потерял, Никита.

Колосов смотрел на него…

– Я ее потерял. Не знаю где. Наверное, там, на озере, или же в лесу…. Ну не знаю где! Тут, уже в камере, спохватился, начал искать, а ее нет.

Никита встал.

– Так, – сказал он. – Приплыли.

Затем открыл дверь камеры и попросил, чтобы конвой… принес мыло. Мещерский с изумлением следил за ним. После пережитого потрясения он еще плохо понимал окружающую действительность.

– Ты грязный как чушка. Сейчас умоешься, приведешь себя в порядок, – сказал Колосов.

Мыло принесли. Мещерского вывели из камеры. Колосов отослал конвой. О чем-то говорил с начальником ИВС, пока Мещерский умывался в туалете, тщетно пытаясь оттереть черные от земли руки. Разговор постепенно становился все более громким, эмоциональным. Никита позвонил дежурному следователю.

– Он задержан на трое суток… – трубку взял начальник ИВС. – Ну да, есть все основания… Он же на месте преступления задержан! И улики против него…

Мещерский прислонился к холодной кафельной стене. Закрыл глаза. Вот оно, значит, как. Вот оно как бывает. От тюрьмы и от сумы…

– Товарищ майор, это… да это настоящее самоуправство!

– Ну, скажите еще – бандитизм.

– Я буду жаловаться на вас в главк! В прокуратуру областную! Сейчас же вам русским языком дежурный следователь сказал… Зачем… Зачем вы протокол задержания берете? Это же…

Мещерский вышел в коридор ИВС. Конвоя не было. Зато у дежурного пульта напротив друг друга лоб в лоб стояли Колосов и начальник ИВС. Последний – багрово-сизый от возмущения, расстерянности и негодования.

– Это самоуправство! Превышение служебных полномочий. Это нарушение закона! – прошипел он.

– Сергей, чего застыл? Проходи. Там моя машина стоит у отдела. Вот ключи.

Мещерский слушал Никиту и ушам своим не верил. Под ногами – белые бумажные клочки. Все, что осталось от протокола его задержания по 122-й…

– Это грубейшее беззаконие! – выкрикнул начальник ИВС. – На вину подозреваемого указывают неопровержимые улики. И я… да я сейчас приказ отдам сотрудникам! Вы не имеете права его вот так увозить!

Колосов молча смотрел на своего оппонента. Так, помнится, смотрел неповторимый Лино Вентура, когда играл в фильме полицейского комиссара. Давил, что называется, собой. Потом он кивнул Мещерскому: мол, что же ты снова в ступор впал? Давай шевелись. А то этот крикун сейчас и вправду конвой кликнет, и поставят нас с тобой под автоматы.

– Мещерский – наш главный свидетель, – сказал он начальнику ИВС внятно и громко, точно глухому. – Не подозреваемый он, а участник операции, которой руковожу лично я. Вам ясно? И мне, и моему руководству нужен он немедленно, и не в этом вашем клоповнике. Мы работаем по делу о серийных убийствах. Мы с ним. Ясно вам? Руководство главка полностью в курсе. И я его забираю в Москву. Так и передайте дежурному следователю: надо в людях лучше разбираться.

В машине Мещерский молчал, потом робко спросил:

• Предыдущая
• 54/80
• Следующая