Зеркало для невидимки - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/78
• Следующая

За дверью в комнате послышались возбужденные голоса. Воронов ли там качал права, Васька ли Грузин…

Катя вышла в переднюю. Голоса разом смолкли.

Воронов, когда они спустились во двор, под яркое солнце, был мрачнее тучи.

– Алиби у Лукова нет, – жестко сказал он, когда они садились в машину. – Верка – это не алиби. Шеф вон про извращенца говорил, а это что вам, не извращение?!

«Это жизнь», – хотела сказать Катя, но промолчала. Юный опер, сочинявший в свободное от службы время героические баллады, стал бы снова плеваться и ругаться.

День, проведенный в стенах Стрельненского ОВД, был и в дальнейшем выдержан полностью в серо-коричневых, угнетающих дух цветах. Когда Катя позже вспоминала все это, то видела тоскливые, темные цвета – желто-бурую глину Нижне-Мячниковского некрополя, черноту сгнивших гробовых досок, серое лицо Веры Сокольниковой и ее исполненный злобы, детской бравады и отчаяния взгляд.

В ОВД заседал оперативный штаб, сформированный для раскрытия серии происшествий на кладбище. Точно такой же штаб организовали несколько дней назад и для работы по убийству на двадцать третьем километре. В эти две следственно-оперативные группы включили почти весь личный состав. И, казалось, у Стрельненской милиции не стало задачи важнее, чем поймать как можно быстрее взбесившегося некрофила и таинственного убийцу заместителя администратора цирка.

Колосова в отделе Катя видела лишь мельком, он был занят. Воронов сразу доложил ему результаты встречи с Луковым и Сокольниковой. Никита только головой покачал – историю «кровосмесительных» страстей в семье бывшей продавщицы сельпо стоило занести в особую картотеку.

Кате разрешили присутствовать на совещании оперативного штаба. И уже в который раз ее поражал тот грандиозный объем работы, который предстояло выполнить, чтобы попытаться выйти на след «этого чудовища», как, со слов судмедэксперта, окрестили в Стрельне кладбищенского некрофила. Предстояло идти самым неблагодарным, трудоемким и тернистым путем проверки – просеивать как сквозь сито мужское население микрорайона, проверять всех, состоящих на учете в психдиспансерах, всех ранее судимых за преступления против личности, всех подозрительных, числящихся на личных учетах участковых, уклонистов от регистрации, сезонных рабочих, беженцев из горячих точек, гостей из ближнего зарубежья, лиц, ведущих антиобщественный образ жизни, завсегдатаев открытого на Стрельненской ярмарке «секс-шопа» и многих, многих, многих других.

На совещании обговаривался план расстановки специальных милицейских постов на подходах к кладбищу, обсуждались вопросы организации там засады. Катя наблюдала за Колосовым. Начальник отдела убийств был в отличной форме – собран, сосредоточен, энергичен, немногословен. Он был в своей стихии – Катя, которая испытывала стыд за свое малодушие на осмотре места преступления, даже грешным делом позавидовала ему. Казалось, Никита полностью уверен в успехе мероприятий, которые планировались на совещании. Без четверти шесть с планами было покончено, все разошлись по рабочим местам – рабочий день в ОВД на этом не закончился. За Колосовым захлопнулась дверь кабинета начальника криминальной милиции – уже ранее знакомого Кате «майора Димы». Видимо, он и Никита собирались задержаться допоздна.

– Ну, мы пока тут лишние, Кать, – подвел итог оператор телегруппы Тим Марголин, постоянный Катин спутник по выездам на места происшествий. – Детективы наши медитировать удалились на места, недоступные глазу непосвященных. Ну и ладно. И так пока кое-какую информацию о ходе первоначального розыска мы получили. Поехали домой, а?

Катя глянула на наручные часики – ничего, пожалуй, не остается, как вернуться в Москву. Кравченко сегодня работает сутки – значит, впереди пустая квартира, книжка на сон грядущий и… Она вдруг ощутила холод в сердце – темное, дышащее могильным смрадом, расплывчатое пятно, как гигантская зловонная клякса… «Им солнце – луна, а ночь – день. Лезут они на волю, из земли выпрастываются…» Словами объяснить, что именно так ее пугает при воспоминании об увиденном на кладбище, Катя не могла, но приехать вот с этим в пустую квартиру и оставаться там всю ночь одна, во тьме… Катя посмотрела на Марголина – и в его лице, хотя он всячески хотел показать, что непробиваем как танк, было что-то такое… Она неожиданно для самой себя выпалила:

– Слушай… слушай, Тимочка, тут по убийству на двадцать третьем километре хорошие кадры могут получиться. Он же, потерпевший Севастьянов, в цирке работал, а сегодня там как раз после перерыва представления возобновляются. Новая программа. Я там уже побывала и с администратором договорилась: для нас вход бесплатный.

Марголин вздохнул, и Катя поняла, что отказа посетить цирк этим вечером она от коллеги не услышит. Марголину тоже, наверное, было невмоготу кончать этот сумасшедший день думами о бродящем на свободе некрофиле.

На представление они, однако, опоздали – на манеже шапито вовсю уже шли номера. Билетерша – тетя Кася, узнав Катю, передала их с рук на руки бойкому молодцу, которого чинно именовала «наш берейтор Леша», и тот повел их в цирк через так называемый «служебный вход» – отверстие в брезенте, выходящее в сторону кочевого городка. И усадил в темноте на первый ряд у прохода.

Катя огляделась: публики на удивление было довольно много – не насчиталось бы и десятка свободных мест. Шел номер воздушных гимнастов – гибкая серебристая парочка – он и она – перелетали с трапеции на трапецию под самым оранжевым куполом. Сальто, еще сальто, свободное падение – она разжала руки и падала, падала, а он… точно у него были невидимые крылья, прыгнул и поймал ее почти у самого манежа.

И вот, словно оттаивая сердцем, удивляясь, замирая, воодушевляясь, восхищаясь и снова замирая, качаясь на каких-то сладких, теплых волнах, памятных еще с самого детства, Катя и начала свое путешествие. Она больше не желала ни о чем думать, не хотела ничего слышать – только музыку из динамиков – ритмы вальса и мамбы, танго и марша, галопа и снова вальса. Ничего не хотела видеть, кроме оранжевого купола, желтой с красным бархатным барьером арены и сменявших друг друга ее обитателей: табун гнедых, украшенных султанами коней, женщина-змея, подобно серебристой ленте завязывающаяся в тугой узел, мартышек в газовых юбочках, снующих туда-сюда на крохотных самокатах, гимнастов в икарийских играх, строящих из собственных мускулистых тел пирамиду под самый купол.

В развязном и крикливом клоуне, выбегавшем на репризы в жалком, совершенно не смешном костюме, Катя с превеликим трудом узнала того пьянчужку – Романа Дыховичного. Грим его был нарочито груб и нелеп, а шутки словно вымучены долгими дискуссиями «о природе смеха». Но даже в своих уродливых гигантских башмаках по манежу он двигался легко и проворно и ловко жонглировал теми самыми блестящими цилиндрами, которые Катя ближе так и не разглядела.

Увидела она и его двоюродного брата Игоря-Гошу и поняла, что он ей толковал про «подсадку».

Это произошло во время номера с дрессированным слоном, точнее, той самой слонихой Линдой, которую «водили по улице». На манеже она вела себя уверенно, если не сказать – царственно, явно гордясь своим украшением – увешанной стеклярусными бляхами уздечкой. Управлялся с нею на арене сухонький пожилой дрессировщик, которого румяный, говорливый и радушный конферансье в смокинге (Катя опять же с трудом узнала в этом чисто сценическом персонаже администратора Пал Палыча) объявил под звучной фамилией Ростов-Липский. Слониха, как и лошади, кружилась в вальсе, трубила, садилась на гигантскую тумбу, вставала на дыбы. Затем в номер вклинился клоун Рома и… слониха запустила в него гигантским кирпичом из поролона. Промахнулась, попав в первые ряды зрительских мест. Смех, испуганные вскрики. Кирпич угодил точнехонько в Игоря Дыховичного. Он был одет как этакий роллер – в бейсболке и длинной майке. Мальчишка погрозил слону кулаком, выскочил на арену и закружил вокруг слонихи на роликах под притворно-испуганные крики дрессировщика. Кончился номер с «подсадкой» тем, что слониха обвила «роллера» и потащила к себе на спину. Парень брыкался и отбивался, притворяясь испуганным. Публика хохотала. Кате стало ясно старинное цирковое присловьице «публика – дура».

• Предыдущая
• 27/78
• Следующая