Зеркало для невидимки - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 68
- Предыдущая
- 68/78
- Следующая
«Они мне скажут, что я свихнулся, – подумал он, – но черт возьми…»
А на манеже гуси, выпряженные из удалой тройки, под руководством молоденькой дрессировщицы в купальнике и в компании довольного поросенка бойко щелкали клювами на счетах и складывали из детской азбуки разноцветное словечко ЦИРК.
Глава 28
СОВЕТ
– И спорить не о чем. Ему все равно этого никто не позволит. Да будь я на месте прокурора, я бы ему сказал: «Никита, ты что, очумел, в натуре? Ты отдаешь себе отчет? А последствия?» – Сергей Мещерский от избытка чувств едва не опрокинул на пол вазочку с вареньем.
Катя цыкнула на него и потянулась к чайнику – подогреть. Она пила только очень горячий чай. Они коротали вечер дома. Мещерский гостил не просто так, а был зван на cовет. Потому что после того, как сегодня днем Катя услыхала от Колосова, В ЧЕМ ИМЕННО ЗАКЛЮЧАЕТСЯ ЕГО ИДЕЯ ПО ЭТОМУ ДЕЛУ, она вообще не знала, что ей говорить и что думать.
Самое интересное, на cовете присутствовал и «драгоценный В. А.». В качестве молчаливого наблюдателя. Чай он с ними пил, и до этого ужинал, и варенье ел, и Катю слушал. Слушал и Мещерского. Но при этом вел себя как истукан!
Вообще-то два последних дня Кравченко жил дома. И могильное безмолвие c его стороны мало-помалу уступало место брюзжанию: то «котлеты пережарены», то «сок ледяной – а у меня же гланды!», то «я не буду кабачковое пюре – я его не люблю!».
По мнению чуткой Кати, это был прогресс. Кравченко медленно, нехотя, но оттаивал. Пора великого оледенения их отношений, как ни странно, закончилась так же внезапно, как и началась, именно той ночью, когда они с Мещерским ждали возвращения Колосова. Мещерский то и дело звонил Кравченко, докладывал, что они живы, но что их, как свидетелей «жуткого убийства», допрашивают в милиции. И утром, вернувшись домой, Катя прочла на лице «драгоценного В. А.»… нет, не сочувствие. И не любопытство, а… Короче, он сварил ей крепкий кофе и сделал пропасть неуклюжих бутербродов. И почти насильно усадил ее за стол. Хотя она ни куска не могла проглотить. Катя ждала, что он все-таки что-то скажет ей. Откроет рот! Но у него сработал проклятый пейджер. А потом он уехал на работу. Правда, вечером позвонил, буркнув, что «купил баранину», потому что…
Я НЕ БУДУ КАБАЧКОВОЕ ПЮРЕ. Я ЕГО НЕ ЛЮБЛЮ… Катя, тяжело вздыхая, резала лук, перец и помидоры. Перед cоветом этих «советчиков» полагается кормить. А слезы – от лука наворачивались на глаза. А КОГО ТЫ ВООБЩЕ ЛЮБИШЬ? КОГО? То и дело с обидой вопрошала она фантом Кравченко, который грезился ей везде – то на дне фаянсовой салатницы, то за стеклами кухонной горки, то на лезвии ножа, рассекающего помидорную мякоть.
А настоящий Кравченко сидел за стеной, в комнате на диване напротив Мещерского. Они о чем-то тихо совещались. А когда Катя вошла с салатницей, таинственно умолкли. Потом они ужинали, пили чай. Катя говорила, Мещерский то и дело перебивал ее негодующими фразами. А Кравченко и ухом не вел. Но не уходил…
Потом он все же удалился в лоджию курить. А Катя… Вот она и рассказала им об этом предложении Колосова. ПРЕДЛОЖЕНИИ ПОМОЧЬ ДЕЛУ. И умолчала только о его последней, но, наверное, самое важной, горькой фразе: «Катя, ты пойми, если бы я мог сделать это как-то иначе, я бы уже сделал. Но у меня безвыходное положение. Думаю, если ты откажешься, мы потеряем последний шанс».
ВОТ ТАК ОН ЛИШИЛ ЕЕ ВОЗМОЖНОСТИ СКАЗАТЬ: НЕТ, Я НЕ ХОЧУ.
– Чушь! Не позволят ему! – Мещерский тревожно заглянул Кате в глаза. – Да где это видано? Это же ни в какие ворота… И потом монстр-то этот кладбищенский все равно уже арестован!
– Кох не арестован, Сережа, – тихо возразила Катя. В этот миг ей уже так ясен был смысл той Никитиной фразы: «Ты в цирке не появляйся. Поедешь, когда…» ЗНАЧИТ, ОН УЖЕ ТОГДА ДУМАЛ ОБ ЭТОМ ВАРИАНТЕ. – Кох только задержан на десять суток. В прокуратуру с его арестом следователь не выходил.
– Да один черт – выходил – не выходил! – Мещерский скривился. – Кто же это чудовище разрешит выпустить, раз его с таким трудом за решетку упрятали! А если он сбежит?
Катя пила чай. Она знала: весь сегодняшний день Никита и почти все члены опергруппы провели на совещании у прокурора области. Вечером, собираясь с работы домой, она зашла в розыск. Совещание не закончилось.
– Потом… потом это просто немыслимо использовать в такой жуткой роли тебя! – воскликнул Мещерский. – В конце концов, раз Никита ничего умнее не придумал, пусть меня берет! Мы же с тобой вдвоем там были. Я – мужчина, а это мужское дело. Мужское! Я там быстро со всем этим непотребством разберусь. Я им покажу!
«Уж ты покажешь», – подумала Катя. Отчего-то в носу защипало – от умиления, что ли? Сережечка… И вдруг вспомнилось «Похвальное слово коротышкам». Маленький мужчина вызывает прилив нежности… Она посмотрела на Мещерского – хрупкий, розовый от возмущения, усики топорщатся. Подняла глаза и встретилась взглядом с Кравченко. Он вернулся в комнату. Его фигура занимала весь дверной проем. Катя выпрямилась, отодвинула чашку. Ну, что ты смотришь на меня? Что ты смотришь на меня… так? Помнится, одна блондинка в цирке, которая уже ничего никому не расскажет, говорила о том, что есть и «Похвальное слово великанам».
– Знаешь, Сереженька, сейчас пока рано говорить, осуществим этот план или нет, – сказала она Мещерскому, глядя на Кравченко. – Все решится… И если это возможно, я… Ну, одним словом… И потом никакого риска в этом нет. Если бы был риск, Колосов просто бы ко мне не обратился. Он же знает, что я жуткая трусиха и паникерша. И потом, знаешь, сегодня я совсем о другом хотела с тобой посоветоваться.
– О чем? – тревожно спросил Мещерский. А сам подумал: «Нет, я этого так не оставлю. Я не допущу. Ишь чего придумали! Завтра же Никите позвоню»…
– Я все тебе рассказала. Теперь ты знаешь, какая там… в этом цирке, – Катя отчего-то вдруг запнулась, – ситуация. Ты знаешь, какие показания они дают. В чем признаются. Вот и скажи мне, скажи, по-твоему, там хоть кому-то можно верить? И что тебе кажется там правдой, а что ложью?
– Катя, выражай мысли проще. – Мещерский хмыкнул. – Можно из них из всех верить дрессировщику львов или леопардов? Ты ведь именно это спросить пытаешься?
Катя почувствовала, как покраснела. Черт, а ведь хвалилась, что не «вспыхивала как мак» со времен школьных невинных амуров. Сколько же яда в коротышках – это ж надо!
– Разгуляеву я не верю, Катя, – отрезал Мещерский. – И совсем не потому, что… – Он покосился на Кравченко. – Ты вот им просто ослеплена, а я… а мы с Вадькой… Да ты на номер его погляди! Звери беснуются, кричат… Бьет он их. Бьет! Причем не на глазах публики, а на репетициях, то есть тайно, подло. Укротитель хренов! А я вон слыхал, в каком-то цирке – тигров, что ли, вообще без клетки на манеж выпускают. Номер, скажешь, другой? Нет, отношение другое, Катенька. Сердце другое, человеческое. Они ж не любят его, этого твоего героя, ни львы, ни леопарды. Боятся его, ненавидят. А звери, они, Катя, печенкой зло и добро чуют.
– А вот я ни зла ни добра там не чувствую, – сказала Катя. – И мне как-то странно… Заметь, из всех показаний мы уже довольно многое про них знаем. Кто с кем жил, кто кого бросал, кто кого ревновал, кто кого любил. А вот я ничего этого конкретного, настоящего там как раз и не увидела. Только слова.
– Еще нам известно, кто с кем конфликтовал из-за денег, кто от кого заимел ребенка, кто хотел сделать аборт, да не успел, потому что его прикончили… Катя, это жизнь. Там в цирке – жизнь, как и везде. – Мещерский пожал плечами. – А в жизни много ты видишь этого самого – ярких чувств, переживаний, страстей? Об этом люди только говорят, якобы подразумевая в своих поступках, но начнешь разбираться и… Но и это тоже жизнь. А в жизни дистанция огромного размера между тем, что люди чувствуют, что говорят, что в этот миг думают и что показывают на этом вашем глупом предварительном следствии!
– Ну, тогда, Сережа, выходит, Колосов сто раз прав, – грустно усмехнулась Катя. – Можно еще миллион раз их всех допрашивать, следить за ними, проводить тысячи экспертиз. Но все равно как-то сдвинуть с места этот воз можно только ОДНИМ СПОСОБОМ. – Она запнулась. ПОЧУВСТВОВАЛА…
- Предыдущая
- 68/78
- Следующая
