Звезда на одну роль - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 66

• Предыдущая
• 66/93
• Следующая

– Если подкинете – не откажется.

Чугунов толкнул локтем Полосухина.

– Как, Михалыч, подкинем? Тряхнем мошной?

Производитель моющих средств всхлипнул, опрокинул на себя рюмку и полез пальцем в блюдо, стараясь уловить скользкие очки. Кравченко вежливо помог ему.

– Чего еще-то здесь будет? – спросил, запинаясь, Полосухин. – Дискотека-то тут есть?

– Не спеши, сейчас увидим. – Чугунов задумчиво жевал.

«Флоралии» Ивана Арсеньева, демонстрируемые высокими изысканными молодыми людьми самого нежного возраста, оказались действительно очень необычным и впечатляющим зрелищем. Кравченко даже простил «хорьку» его прежнюю фамильярность, так ему понравилось увиденное. «Катю бы сюда!» – подумал он.

«Флоралии» были не чем иным, как удивительно искусными костюмами, созданными из живых цветов. Причудливые головные уборы, легкие, невесомые одежды из прозрачного шифона, украшенные лилиями, розами, гвоздиками, ирисами и сотней других цветов, названия которых не были знакомы Вадиму. Их аромат клубился в зале, побеждая запах и спиртного, и сигаретного дыма, и жирной пищи. Даже дорогие духи и те разом поблекли. А юноши-модели демонстрировали все новые и новые фантастические, сказочные «флоралии». Венец-корона из белоснежных лилий, прихотливые извивы плюща, каскад пурпурных роз, колышущиеся, словно гигантские изумрудные страусовые перья, листья папоротников – некое подобие волшебного воротника-опахала. Гирлянды-пояса из фиолетовых ирисов и розовых гвоздик ярко выделялись на загорелой коже.

И люди, и цветы казались юными, свежими, прекрасными. И обнаженное тело, едва прикрытое нежными разноцветными бутонами, походило на плоть оживших античных статуй. Публике все это великолепие очень нравилось – в зале то и дело раздавались бурные аплодисменты.

В заключение Арсеньев представил композицию по мотивам картины Николя Пуссена «Царство Флоры». Взору публики с вежливыми пояснениями под мелодичную музыку были представлены все ее герои. В ролях нимф и самой богини садов и парков выступали все те же накрашенные мальчики: Флора с рогом изобилия, осыпающая притихший от восхищения зал душистыми лепестками, задумчивый Нарцисс, влюбленный Гиацинт, нимфа Клития, превращенная в подсолнух.

«Это все стоит уйму денег! – думал Кравченко. – Такое быстро вянущее великолепие. Цветы, море цветов, когда только-только сошел снег. Выходит, что Крез этот хорек, настоящий Крез!»

Кто-то слегка задел его стул, извинился – к выходу пробирался тот самый высокий темноволосый красавец, с которым перед показом беседовал Арсеньев. Он не выказал никакого восхищения увиденным – может быть, все уже успело ему надоесть? Кравченко проводил его взглядом и тут же забыл про него, поглощенный зрелищем.

– Ты, Вадь, того, поди позови к нам этого цветовода, – гудел благодушно довольный Чугунов. – Это ж мастак какой, а? Давно я ничего подобного не видел. Это вам не ж… голые глядеть у стриптизерок на сцене. Это – сразу чувствуется: европейский стиль. Красота.

«Лепота, – подумал Кравченко, поднимаясь из-за стола. – Так, наверное, рассуждали ходоки в Царьград, посланные Владимиром-Солнышко, земляки мои: ой, лепота, князюшка, ой, лепота!»

Едва увидев Кравченко, Арсеньев стремительно пошел ему навстречу. Он был румяным от похвал и аплодисментов, развившийся локон бубикопфа упал ему на разгоряченный лоб.

– Здравствуй…те, – сказал он с запинкой, вперя в Кравченко взгляд серых грустных глаз. – Вы все-таки пришли. Спасибо.

– Василий Васильевич хочет вас видеть, – сухо молвил Вадим.

– Прямо сейчас?

– Если вам это удобно.

– О, мне удобно. А вас зовут Вадим? Мне Берберов сказал. Вы уже успели познакомиться с ним, я вижу.

– Да.

В компании Чугунова Арсеньев вел себя непринужденно. Поправил прическу, выпил виски.

– Я тебя помню, машины-то вместе покупали, – гудел Чугунов. – Но не знал я тогда, какой ты есть человек. Ведь это ж надо! Цветы-то где берешь?

– Кое-что покупаю сам, кое-что помогают купить, кое-что дарят, – ответил Арсеньев.

– Красота это. Тебя как, Иваном зовут? Красота это, Ваня. Душа прямо не нарадуется. – Чугунов вздохнул. – Да… красота, она под собой имеет, много имеет… А где тут туалет у вас, не скажешь? Природа свое требует.

Кравченко было поднялся.

Арсеньев быстро подозвал официанта:

– Саша, проводи господина Чугунова.

Они остались за столиком вдвоем – производитель моющих средств пересел за соседний стол, предпочтя общество длинноногой девицы в кожаном сарафане.

– А вам, Вадим, понравилось то, что я делаю? – спросил Арсеньев.

– Да.

– Цветы живут одним днем, я всегда это помню.

– Несомненно.

– О чем вы думаете? Хотите, чтобы я убрался, да? – Вопрос прозвучал так потерянно, что Кравченко даже вздрогнул.

– Я думаю, что вы очень талантливы, все, что вы делаете, очень красиво, только оно заслуживает лучшей участи, чем выставление на суд в бардаке перед сворой жрущих неандертальцев. Бисер перед свиньями, Иван.

– Как вы сказали? – переспросил Арсеньев. – Лучшей участи? Бисер? – Взгляд его словно ощупывал лицо Кравченко.

– Именно. Ну кому тут читать сказку о царстве Флоры? Моему патрону, что ль?

– Я ее читал не ему, а вам, я был рад, когда узнал, что вы придете.

– Это произошло совершенно случайно.

– Я понимаю, конечно, случайно.

Они замолчали.

– И вы бы хотели увидеть нечто подобное в более подходящих условиях? – осторожно спросил Арсеньев.

Кравченко про себя ухмыльнулся: «Ах ты, хорек талантливый, неймется тебе – не мытьем, так катаньем!»

Тут вернулся из туалета Чугунов.

– Что, братки, загрустили? Вань, давай выпьем за твою красоту, слышь? Народу нравится. А ты, если какие трудности возникнут с цветами там или с чем, звони прямо мне. Звони – не стесняйся. В январе Чугунов ландыши достанет, в августе мимозу – тока скажи.

– Спасибо, Василий Васильевич. – Арсеньев отпил маленький глоток золотистого виски. – Я тут говорил вашему начальнику охраны… Есть еще одно место, где демонстрируются мои работы. Это очень приличное место, однако очень дорогое.

– Деньги – сор, – хмыкнул Чугунов. – Лишь бы сердце радовалось. Играют там, нет?

– Нет, ни в карты, ни в рулетку там не играют. – Арсеньев тщательно подбирал слова. – Но посмотреть там есть на что. Есть. Только… там очень высок взнос за…

– Это клуб, что ли? – сморщился Чугунов. – На… он мне. Я вон состою в столичном биржевом. Так они там только пьют, подлецы, да сплетни разводят. Да потом, там уж девять кооптированных членов в расход вывели – пристрелили в подъездах. И сидя-ат, глазами моргают друг на друга: я, мол, не я и хата не моя. Мафия ж!

Это слово прозвучало в устах Чугунова так смачно, что и Кравченко, и Арсеньев невольно засмеялись.

– Нет, это не клуб. Это… если позволите, я наведу справки. И потом сообщу вам, если там что-то наметится интересное.

– Валяй. – Чугунов зевнул. – Вадь, дай ему мои координаты.

В половине третьего ночи они отчалили домой. Чугунов сладко спал на заднем сиденье «шестисотого» «Мерседеса». Он был сыт, пьян и умиротворен душой. Кравченко медленно вел машину по пустынному Садовому кольцу. Он принял две таблетки анальгина, и его слегка «вело», но он терпел: от второй подряд бессонной ночи, аромата цветов и общества Ивана Арсеньева у него ломило в висках.

• Предыдущая
• 66/93
• Следующая