Звезда на одну роль - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 70

• Предыдущая
• 70/93
• Следующая

Самым странным, вежливым и ласковым в этом гостеприимном доме был именно он – этот длинный Игорь. Человек с аккуратной, несколько девичьей прической – шелковистым, слегка подкрашенным «Блондеколором» каре, человек с такой нежной розовой кожей, носивший белоснежные шелковые рубашки с широкими рукавами, часто страдавший приступами острых болей в позвоночнике, человек, который был настоящим фанатом (она не могла подобрать более точного слова), именно фанатом этого мало теперь кем вспоминаемого писателя Оскара Уайльда.

Однажды она тайком наблюдала за ним в щелку двери, когда он сидел в комнате, называемой Комната Мастера. Там было мало света, много диванов, по стенам лепились какие-то белые плакаты с надписями. И еще там висел портрет Уайльда.

Аня украдкой рассмотрела писателя – красивый мужик. Чувствовалось, что в свое время бабы его любили. Верховцев не отрывал глаз от этого портрета и балдел. Она видела это довольно ясно. Она даже подумала, что он там колется или нюхает какие-то снадобья. Но нет – Верховцев не был наркоманом, эту публику она секла с первого взгляда. Он просто был чудаком, фанатом. Что ж, она знала и фанатов в своей жизни. Как-то даже переспала с фанатом «Наутилуса-Помпилиуса». Он постоянно крутил на магнитофоне песню о том, как кто-то в каком-то подвале резал из себя ремни и молил: «Я хочу быть с тобой!» Фанат возбуждался от этого «я хочу» чрезвычайно – у Ани после их кувырканий просто спина разламывалась.

А эти богатые, они еще и беседовать любили, травили баланду – так, ни о чем. Верховцев, Данила – они частенько сидели по вечерам в гостиной у камина и толковали о том о сем. Иногда выходило даже интересно, когда Верховцев принимался рассказывать об Уайльде, каком-то лорде Альфреде Дугласе и страшном Джеке-Потрошителе. Олли всегда присутствовал при этих рассказах, они ему очень нравились. Но иногда тема бесед была заумной и малопонятной.

– Скука – самая серьезная проблема нашего времени, – говорил Верховцев, задумчиво прихлебывая травяной душистый чай из фигурной фарфоровой чашечки. – От скуки совершается в наше время половина всех безобразий. И если мы хотя бы для самих себя изгоним скуку из этого дома, то это уже будет…

– Будет хорошо, – говорил Данила. – Только на то, чтобы развеять скуку, нужны ба-альшие деньги, Игорек.

– Не только, – возражал Верховцев. – Нужен еще и талант. Ба-аль-шой талант, мой дорогой дружочек. Уметь распорядиться досугом – высшая ступень цивилизации. А уж выбрать по-настоящему изысканное зрелище вообще доступно немногим. Это и раньше мало кому удавалось. Даже такой великий выдумщик, как Нерон, например, и тот порой пасовал перед скукой. Нерон был артистом с неутолимой душой. Ему всегда и все казалось недостаточно интересным. Он жаждал всего нового, алкал стиля и фантазии во всем, тщетно добиваясь гармонии. Отсюда и поджог Рима, и фантастические театрализованные представления, и живые факелы из христиан.

Он был подобен весам: добивался великого равновесия между красотой и отвращением, жестокостью и естественным человеческим любопытством, страхом и состраданием. Ведь все это существует в жизни рядом, неотделимо друг от друга, если внимательно понаблюдать, это станет ясно как день. Жизнь сама по себе не терпит скуки, потому что она крайне разнообразна в своих проявлениях. Надо только уметь видеть.

– Что видеть? – спрашивал Олли.

– Да все. Все, мой мальчик, все, что тебе хочется видеть. И не надо при этом закрывать глаз. В жизни все красиво – даже старость, даже уродство, даже порок. Даже смерть.

При этом он обычно ласково улыбался Анне, если она присутствовала в гостиной при разговоре.

– Разве смерть тореадора на арене не прекрасна? – продолжал он вдохновенно. – А ведь ее втайне ждут тысячи людей, посещающих корриду. А смерть экипажа «Челленджера», взорвавшегося на глазах миллионов телезрителей, наблюдавших за его стартом в космос? Разве она не была божественной? Вспыхнула яркая звезда и погасла – словно бог Фаэтон пролетел на огненной колеснице. А ведь это жизнь, наша повседневная жизнь.

Каждый час, каждый миг в мире умирают люди. Это явление нельзя отрицать, а значит, нельзя и пугаться его. Это просто обычный естественный процесс: вечное обновление всего. Надо суметь увидеть красоту в этой естественности. Увидеть, испытать восторг, и тогда… тогда не будет никаких страхов, не будет пугать даже собственный печальный и скорбный конец, который все равно рано или поздно придет ко всем нам.

Победить проклятый страх смерти через наблюдение жизни, наблюдение за ее течением, обновлением и ее концом – это сумели одни только люди искусства, его великие мастера. Уайльд был просто самым внимательным и пытливым из них. Он знал, что он делал и для чего.

– Да, но не ты первый это открыл, – говорил Данила с усмешкой, – Кен Рассел, например, давно уже…

Анна замечала, что упоминание имени этого Рассела (это был английский кинорежиссер, как ей объяснила Лели) отчего-то всегда выводило Верховцева из себя.

– Ну, да, да! Он снял фильм по этой пьесе раньше меня. Он о чем-то там догадался! – говорил Игорь возбужденно. – Но это же просто фильм! Пленка! Фальшивка! Разве можно меня упрекать в плагиате?! Это же просто фантом, хотя очень искусный фантом. А я… Я даю своим зрителям не иллюзию, я даю им жизнь такой, какая она есть, была и будет! От которой ничего нельзя ни отнять, ни прибавить. Я даю им почувствовать настоящий и единственный запах жизни. Неповторимый, естественный запах! И не говори мне больше об этом английском дураке!

Анне очень бы хотелось посмотреть какой-нибудь фильм этого Рассела. И как-нибудь потом обозвать его пообиднее в присутствии Верховцева: ее злило то, что киношник доставляет этому ласковому и такому доброму с ней человеку столько неприятностей. Однажды в гостиной она даже увидела видеокассету с его фильмом. Однако Данила тут же забрал ее, сказав, что запись плохая, кассету надо заменить. Больше она Анне так и не попалась.

Она спустилась вниз, прошла на кухню – огромную, сияющую. Такие она видела только в рекламных журналах. За белым полированным столом сидел Данила, пил кофе.

– Привет, проснулась?

– Да.

– Есть хочешь?

– Нет, меня тошнит, я кофе выпью.

Он налил ей кофе в прозрачную чашку из небьющегося стекла.

– Я привез тебе еще, отдам позже. Ты только не перебарщивай. Завтра возобновляем репетиции.

– Хорошо.

Он внимательно смотрел на нее: лицо припухло, глаза тусклые, кожа серая. Наркоманка, конченая наркоманка. То, что эта подзаборная потаскушка стала причиной их ссоры с Олли – их первой серьезной ссоры за три года, – уязвляло его. Что с Олли происходит? Ведь не могла же она ему понравиться – такая, с тощими паучьими лапками, птичьим носом? Нет, она ему не нравится, не может этого быть. Даже ревновать – и то было бы смешно. Тогда что же такое с ним происходит?

– Ты Олли не видела? – спросил он.

– Он в репетиционном зале.

– А-а… – Он внимательно следил за ее реакцией. Сучка. Ах ты, сучка – щеки так и вспыхнули! Сучка!

Она тоже смотрела на него и думала: какой классный мужик, только вот сердце к тебе не лежит отчего-то. Наверное, из-за твоего взгляда: холодного, упорного, волчьего. Нет, тебе б я не дала, ни за что не дала, хоть ты в ногах бы валялся, такой весь из себя красивый. А Олли…

– Ну как, не надоело тебе у нас? – спросил Данила, подкладывая сахар ей в чашку.

– Нет. А скоро премьера?

– Скоро. Все уже готово. Вот еще костюмы вам привезу.

– Красивые?

– Очень.

– А себе?

– Я буду в том, что ты уже видела.

– А Игорь, Лели?

– Тоже.

– Значит, эти костюмы только для меня и Олли?

– Для вас двоих.

– Здорово!

Он усмехнулся: «Радуйся, сучка, радуйся».

– Данила, можно тебя спросить?

– Конечно.

– Скажи, а наш режиссер… он… – Она замялась. – У него жена, дети есть?

Данила отрицательно покачал головой.

– А почему он такой богатый?

• Предыдущая
• 70/93
• Следующая