Звезда на одну роль - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 85

• Предыдущая
• 85/93
• Следующая

– Совершенно верно. – Верховцев поднял чашку кофе с блюдечка, отпил глоток, поморщился. – Лели, пожалуйста, этот кофе недостаточно крепок, свари для меня новый.

Женщина молча поднялась из-за стола.

– Да, Аня, – повторил Верховцев, – ваша предшественница была очень неловкой. Вы гораздо лучше.

– А вы подпишете со мной контракт, как обещали?

При этих ее словах Данила встал и отошел к окну. Верховцев задумчиво крошил хлеб на тарелке.

– Вы этого хотите?

Она закивала.

– Значит, вам у нас нравится?

– Да, да! Если на две тысячи нельзя, я на меньшее согласна!

– Вам бы хотелось каждый вечер выходить на сцену и играть «Саломею»?

– Да.

– А почему, Аня? Вам нравится эта пьеса?

– Классная пьеса!

– И вам нравится ее конец? – Голос Верховцева был мягким, грустным.

– Конечно! – Она улыбнулась. – Какие у них лица были, ну, у этих… зрителей! Вот не ожидали-то они! Один чуть кресло не свалил. Копье-то прямо в их сторону летело! Вот Данила-то молоток – шваркнул его как: тютелька в тютельку над нами свистнуло. И ангелок этот, – небрежно кивнула она на Олли, – меня отпихнул. Вот это реакция!

– Вы смелая девушка, Аня, – заметил Верховцев.

– На том стоим. Ну так как же… – Она тревожно искала глазами его глаза. – Будет контракт?

Он склонился над столом, светлые волосы упали ему на лицо, скрыли его.

– Раз вы так этого хотите – контракт будет. Олли, будь добр, принеси из моего кабинета бумагу и ручку.

Юноша медленно поднялся.

– Ну что же ты? Я жду.

Олли пошел из столовой, вернулся через минуту. Следом Лели внесла дымящийся кофейник. Верховцев набросал что-то на бумаге.

– Вот, прочтите и, если устроит, подпишите.

Анна жадно схватила листок.

– Две с половиной! За каждый раз! Класс! Я подписываю, Игорь, подписываю, да? – Она быстро черкнула внизу листа.

– В понедельник мы заверим документ у нотариуса, – сказал Верховцев.

– А нельзя сегодня? – Она очень волновалась: вдруг они передумают?!

– Сегодня я занят, Аня.

– А завтра – выходные, – внезапно вставила Лели. – Дотерпи уж до понедельника.

– Я… – Она оглянулась. Сзади стоял Данила, протягивая ей на ладони два пузырька.

– На, заслужила.

– Спасибо тебе. – Она сжала его руку. – Ты отличный парень. Вы… Все вы – молотки здесь. Люди, настоящие, не то что… – Она резко стерла что-то со щеки. Данила заметил капельку-слезинку. – Я таких, как вы, никогда… Да для таких, как вы, я… я луну с неба достану.

Когда душа статистки отлетела в мир опийных грез, они все немножко расслабились. Лели молча курила в кресле в гостиной. Перед ней на полу стояла бутылка «Реми Мартен», лимон на блюдечке. Верховцев поднялся в комнату Мастера. Только Данила и Олли остались за столом.

– Зачем ты это сделал? – спросил Данила, когда все ушли.

Юноша молчал.

– Зачем ты это сделал?

– Я вернул долг.

– Я тебя спрашиваю в последний раз: зачем ты это сделал?!

– Я сказал: я вернул долг!

Их взгляды встретились. Данила не выдержал первым.

– Какой долг? Что городишь?

– Она спасла меня на вокзале.

– Тебе это приснилось.

– Она спасла меня на вокзале, я спас ее… здесь.

– Тебе это приснилось! – Данила повысил голос.

– Нет.

Данила встал, обошел стол, навис, наклонился над Олли.

– Она тебе нравится? Ну, скажи, нравится, да? Поэтому ты даже плаща не надел, до самого конца был перед ними… перед ней…

– Нет.

– Только не лги мне.

– Я сказал: нет, нет, нет! – Олли поднял голову, ноздри его раздувались.

– Тогда зачем ты это сделал?

Олли хотел было что-то ответить, но тут сзади послышался звон разбитого стекла. В дверях столовой стоял Верховцев. У ног его блестели осколки синей китайской вазы. Он протянул руку к другой, парной вазе, стоявшей на низком резном буфете красного дерева, и медленно столкнул ее на пол. Ваза разбилась.

– Зачем ты это сделал, мальчик? – тихо спросил Верховцев. – Ты хотел обидеть меня?

– Нет, я… – Олли приподнялся.

– Ты хотел меня разочаровать? Уничтожить меня? Ты хотел причинить мне боль?

– Я хотел ее спасти, вернуть долг, я… я не могу, чтобы она умерла! – Голос Олли вдруг сорвался. – Я не хочу этого! Она спасла меня на вокзале! В моем роду платили все долги! Всегда! Всем! Даже холопам! – От волнения его акцент стал очень сильным. Он еще что-то выкрикнул по-литовски, затем рухнул на стул, уткнулся в ладони.

Верховцев медленно приблизился к нему. Лицо его застыло, оно стало каким-то безжизненным, белым – не бледным, нет, а бескровно-белым, лоснящимся, словно брюхо камбалы. Данила на всякий случай подался вперед. Он не собирался давать Олли в обиду даже…

Верховцев протянул руку и… погладил юношу по голове. Пальцы его запутались в золотистых волосах.

– Олли! – позвал он.

Тот поднял голову. Он не плакал, глаза его были сухи.

– Ты – прелесть, Олли, – прошептал Верховцев. – Я всегда это говорил. Значит, ты заплатил вот этим долг?

Юноша кивнул. Он не понимал, что происходит, в глазах его мелькнул испуг.

– Значит, теперь ты… удовлетворен? – шептал Верховцев.

– Да, я…

– И ты не хотел меня обидеть?

– Нет, нет, я…

– Ты – прелесть. – Верховцев сжал в горсти его волосы и потянул назад.

Данила замер.

– Ты – прелесть, я не сержусь, я даже рад. – Верховцев пристально вглядывался в его лицо.

– Чему ты… вы рады?

– Я рад, Олли… – Верховцев погладил юношу по щеке, отпустил его волосы, – что нам послано испытание и мы прошли через него с честью. Все. А то, что было… ведь теперь в наших силах все исправить, да?

Олли молчал, он ничего не понимал.

– Мы все запомним твои слова, Олли: «Я вернул долг, я удовлетворен». Мы все запомним, и мы исправим все вместе. Да?

Юноша не успел ответить ему. В кабинете Верховцева зазвонил телефон.

Катя зря тревожилась о том, что делали Кравченко и Мещерский. Они не делали ничего. Сидели у Мещерского на квартире, курили, считали трещины на потолке. Переваривали информацию.

Кравченко с самого утра пытался навести справки по своим прежним каналам о том, кто мог быть среди актеров и зрителей «Саломеи». Со зрителями оказалось проще. Отследить на Руси происхождение иностранцев, как и прежде, сейчас гораздо легче, чем родословную соплеменников.

Вадим связался с одним приятелем из агентства по сбору деловой информации, тот – со своим другом детства, а тот с приятелем приятеля, выдал куда-то еще звоночек, попытал компьютер и…

И вот Кравченко и Мещерский уже знали, что японцы – это, по-видимому, господин Ямамото, председатель концерна автомобильной промышленности «Мицукохара», и его личный секретарь. Альбинос оказался богатым туристом из Швеции Ульманисом Ольсеном. А господин в шелках, похожий на цикаду-мутанта, предположительно, мог быть Юлием Кайгородовым, художником-экзистенциалистом, в прошлом советским диссидентом, а ныне – гражданином США, приехавшим на историческую Родину по приглашению Фонда соотечественников зарубежья.

А вот с актерами был полный напряг. О Верховцеве-младшем в агентстве знали лишь то, что у него тоже есть секретарь (им мог оказаться этот вот Данила), но откуда взялись в его доме женщина, игравшая Иродиаду, и тот юноша, никто не знал.

Ни имен, ни фамилий. И самое главное, никто не мог сказать, кем была и как попала в тот дом в Холодном переулке Саломея-девушка.

– Полный облом, Серега. – Кравченко стряхнул пепел на ковер. – Люди яко трава у нас: не считаны, не мерены. Остается – паспорт смотреть. Только так они тебе его и предъявили. Эх, предлагали же умные люди в нашем богоугодном заведении: откатайте пальчики всему населению СССР. Пришел за паспортом – шлеп-шлеп, пальчики твои взяли и ввели в систему. Если ты не жулик, а честный человек, чего тебе их скрывать? А зато, если надо провернуть что-то по-быстрому, установить кого-нибудь негласно, раз – изъяли тайно следы пальцев рук, вывели дактоформулу, сравнили, и нате вам – Сидор Сидорович Сидоров, личность установлена. Так нет же! Завыла вся эта кодла: происки Кей-Джи-Би, нарушение прав человека! Враги, Сережа, враги кругом. Буржуазные спецы.

• Предыдущая
• 85/93
• Следующая