Записки прокурора - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/73
• Следующая

— И все-таки больницы нужно делать именно в таких местах, — сказал я. — Природа лечит… — И вспомнил, что эти слова принадлежали какому-то древнему учёному.

— Выходит, — перескочил на другое Жаров, — Домовой теперь полностью на нашей совести…

— Само собой. Лечение лечением, а установление личности — наша задача. Не исключено, что Домовой — жертва преступления, может быть, и сам преступник, поэтому и скрывался, или…

Следствие по делу о хищении на керамическом заводе Жаров закончил довольно быстро и квалифицированно. Дело было передано в суд. Оставался загадкой только сам Домовой. Кто он? Сколько времени пребывал в сундуке и имеет ли отношение к самоубийству Митенковой?

Многое в этой истории непонятно. А сказать вернее — все. Но следователя больше всего заинтересовала гора музыкальных рукописей. Жаров предложил версию, что автором мог быть Домовой. А поэтому он засел за найденные произведения с аккордеоном в руках. Приблизительно четверть произведений была записаны на нотной бумаге фабричного производства. Она наиболее пожелтела. Остальное — на разлинованной от руки. Но и эта порядком старая.

Наш город недостаточно значителен, чтобы позволить себе роскошь иметь консерваторию. Не было даже училища. Музыкальная школа. Одна. Возглавляла её с незапамятных времён Асмик Вартановна Бурназова.

Об Асмик Вартановне я вспомнил неспроста. Удивительный это был человек. Закончила Ленинградскую консерваторию и поехала в Зорянск простой учительницей музыки. Семейная традиция. Отец её, обрусевший армянин, пошёл в своё время в народ, учительствовал в земской школе.

По моему совету Жаров обратился к Асмик Вартановне за помощью. Старушка через несколько дней после того, как следователь доставил ей рукописные произведения, найденные у Митенковой, пригласила нас к себе домой. И начала с того, что взяла одну из папок и проиграла нам с листа небольшую пьеску.

— Прелюд, — пояснила она. — А вот ещё. Баркарола.

Полилась грустная музыка. В комнату вошла осень. Неуютная, сырая, давящая. Одна мелодия варьировалась на разный лад. Тянулась долго, утомительно…

Наконец, последний затухающий аккорд. Асмик Вартановна без слов взяла другой лист. Бойко забегали пальцы по клавишам. Я, кажется, узнал знакомое: казачок. Но промолчал, боясь попасть впросак.

— Вариация на тему «Казачка», — сказала Асмик Вартановна. — Не плохо, не правда ли?

— Угу, — согласился следователь.

Бурназова взяла другую папку.

— «Симфония си бемоль мажор. Опус двенадцатый. Посвящается моему учителю», — прочла она и повернулась ко мне. — Я просмотрела клавир. Серьёзное произведение. — И, отложив симфонию, поставила на подставку лист из следующей стопки.

При первых звуках Жаров оживился:

— Мне эта штука нравится.

— Мелодично, — согласилась Асмик Вартановна.

Я тоже с удовольствием слушал нехитрую пьесу. Красиво и понятно. Как песня…

— Как называется? — поинтересовался я.

— «Песня», — ответила она, не прерываясь.

— Да? — удивился я своей интуиции и прикрыл глаза. Звуки, аккорды, переходы уводили меня к чему-то дорогому и далёкому. К тому, что осталось в памяти за чертой, именуемой «до войны». Мелодия неуловимо, но осязаемо напоминала песни предвоенных лет, сливаясь с образами смешных репродукторов-тарелок, наших школьных подружек с короткими причёсками и в беретах, с аншлагами газет про папанинцев, Чкалова, Гризодубову, Стаханова…

Асмик Вартановна повернулась к нам на крутящемся круглом стуле.

— Ещё что-нибудь сыграть?

— По-моему, достаточно, — сказал я. — Что вы скажете о музыке?

— В русских традициях. Но сейчас кое-кто считает это старомодным.

Старушка получше укуталась в шаль. Армянского в ней — нос. И ещё глаза. Чёрные, как сливы, немного навыкате.

— Автора не знаете? — подключился Жаров.

— Не могу ничего сказать, — покачала она головой. — Что-то напоминает. Вот симфония. Есть что-то от Калинникова. Теперь ведь сочиняют под Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна. Одну минуточку…

Асмик Вартановна вспорхнула со своего стульчика и вышла из комнаты. Наверное, за какой-нибудь книгой по музыке.

— Значит, — сказал задумчиво следователь, — если все это насочинял Домовой, — отстал товарищ от современной музыки на много лет… Одну из нотных тетрадей я, между прочим, послал на экспертизу. Определить, какой комбинат выпустил бумагу.

— Хорошо… Но почему обязательно это его рукописи?

Жаров заёрзал в кресле.

— Интуиция, — хотел отшутиться он.

— А вдруг он прятался оттого, что украл эти творения? Докажите мне, что автор этого, — я дотронулся до папки с нотами, — и укрывающийся у Митенковой одно и то же лицо. Потом будем плясать дальше.

Следователь вздохнул:

— Да, простить себе не могу, как я прошляпил Митенкову.

— Опять же чего она больше испугалась: разоблачения махинаций на заводе или чего-то другого?

— По-моему, только из-за хищения она не стала бы на себя руки накладывать…

— Опять одни предположения, Константин Сергеевич…

Он хотел мне возразить, но вернулась хозяйка. С подносом. Кофейник, три чашечки, сахарница, печенье.

— Асмик Вартановна, зачем эти хлопоты? — сказал я.

— Полноте. Не люблю спрашивать у гостей, хотят они кофе или нет. Воспитанный гость скажет нет. А невоспитанный… Ему я и сама не предложу.

— Мы не гости, — скромно сказал Жаров.

— Для меня вы прежде всего гости. Я Захара Петровича знаю бог весть сколько лет, детей его учила музыке, — мне послышалась в её голосе добродушная усмешка, — а он ни разу у меня не был…

— Не приглашали, — улыбнулся я. — Разве только в школу.

Асмик Вартановна протянула мне чашечку с кофе:

— Я же хотела ваших детей приобщить к музыке. Володя, по-моему, имел все основания стать хорошим музыкантом. Он играет? Ну, хотя бы для себя?

— По-моему, даже «Чижика» забыл.

— Жаль. Вам сколько сахару? — спросила она у Жарова.

— Три. — И, воспользовавшись тем, что хозяйка обратилась к нему, осторожно сказал: — Вы бы меня, Асмик Вартановна, взяли в ученики. Хочу освоить аккордеон по-настоящему…

— К сожалению, у нас уехал педагог по классу аккордеона. А баян? Очень близко. Вы учились?

— В армии, в художественной самодеятельности.

— Зайдите в школу, поговорим.

— А удобно? С детворой…

— Ломоносов не постыдился, — подзадорил я следователя.

— То ж Ломоносов… — протянул Жаров.

— Приходите, — ещё раз повторила хозяйка. — Что-нибудь придумаем. — Она налила себе кофе. — Захар Петрович, простите, я не совсем понимаю свою миссию…

— Нам хотелось бы установить автора, — сказал Жаров.

— Автора?

— Да.

— Значит, он неизвестен?

— Имя его неизвестно, — уклончиво ответил следователь. — Вы опытный музыкант…

— Педагог, только педагог, молодой человек.

— Можно по произведению узнать композитора?

— Конечно, в принципе…

— Даже если никогда не слышали эту вещь? — уточнил я.

— Рахманинова я бы узнала с первых нот. Скрябина, Чайковского, Моцарта, Бетховена, Берлиоза, Баха… Всех талантливых, самобытных… Пушкина ведь узнаешь сразу.

— Вы, наверное, знаете всех, — сказал Жаров.

— Что вы, что вы, — запротестовала старушка, — до сих пор ещё открываю для себя новое. Представьте, была в Каунасе. Попала на концерт Чурлениса. Это удивительная музыка! Какой композитор!

— А эти произведения вам ничего не подсказывают? — кивнул я на ноты, лежащие на пианино.

— Впервые встречаюсь с этим композитором.

— Но хотя бы можно предположить, когда они сочинены?

— Я не музыковед. Боюсь ввести вас в заблуждение. Но мне кажется, что это сочинено не в наши дни. Сейчас мода на другую гармонию. Я понимаю, все усложняется. Но мне милее Бородин и Даргомыжский, Рахманинов и Танеев, Глазунов и Скрябин… Этот композитор сочинял в их традициях. Может быть, он учился у них. Или у их последователей. Молодые нередко копируют своих учителей. Первая симфония Бетховена близка венской школе — Гайдн, Моцарт…

• Предыдущая
• 19/73
• Следующая