Записки прокурора - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 72
- Предыдущая
- 72/73
- Следующая
Рябинина с округлившимися глазами схватилась обеими руками за своё лицо, словно все, что она рассказывала, происходило сейчас…
— А что было потом — как в тумане… Не помню, как я расписывалась, что говорила. Как домой поехали… И началась пьянка! Слова красивого никто из гостей не сказал. «Дёрнем» да «поехали» — вот и все тосты. Или как заорут: «Горько!» А мне на жениха смотреть противно, не то что целоваться… — При этих словах она невольно вытерла платочком рот. — Екатерина Прохоровна все толкует: возьму невестку, то есть меня, к себе на овощехранилище. Место тёпленькое, лишняя копейка в доме пригодится. Да и на её глазах, мол, все время буду. А сама смотрит на меня ехидно так и многозначительно… Господи, как можно обижать подозрениями человека, если совсем не знаешь его? Да ещё при посторонних! Я не знала куда глаза девать… Короче, еле-еле дождалась, когда гости разойдутся. Федя пьяный в стельку, храпит прямо за столом. Голова чуть ли не в тарелке. На щеке салат, изо рта слюна течёт. Так мне не по себе стало. Ну как, думаю, с таким наедине?.. — Она смущённо провела рукой по лбу. — В постель… На меня прямо ужас напал… И этот человек писал про музыку, про художников! Слова Станиславского приводил, какими должны быть люди! Тут на меня нахлынули воспоминания: кто-то кричит, ругается… Наверное, отец припомнился, когда пьяный приходил. Я, правда, совсем маленькая была, а вот запомнилось однако же!.. В общем, решилась я. Накинула пальто и пешком на вокзал. Дождалась первого поезда, поехала в Лосиноглебск. В общежитие не пошла: искать ведь будут. Поселилась временно у подруги… Днём позвонила к Бурмистровым.
Рябинина закончила свою исповедь. За окном густел октябрьский вечер. Мы давно уже сидели со светом. В прокуратуре, кроме нас, никого не было. Я поинтересовался, что она думает делать дальше.
— Не знаю… Но с Федотом жить не буду ни за что!.. А деньги за свадьбу я им выплачу! — вдруг решительно заявила она.
«Каким образом? — подумал я. — С её-то зарплатой…»
Рябинина, словно угадав мои мысли, упрямо повторила:
— Выплачу, честное слово! Буду брать дополнительные дежурства.
Мне не хотелось ей ничего говорить. Вернее, поучать. Однако же не удержался и спросил, как все-таки она могла решиться на брак, зная человека заочно.
— А что? — удивилась Валентина. — Сколько я читала: люди начинают переписываться, не зная друг друга, а потом женятся. И все у них хорошо, они счастливы. Знаете, как тётя Клава и дядя Аким познакомились? Во время войны она связала рукавицы и вложила туда письмецо: бей, мол, солдат, фашистских гадов, и пусть моё тепло согревает тебя… Дядя Аким ответил. Стали они писать друг другу. Потом вдруг письма от него перестали приходить. Тётя Клава думала, что он погиб. А точно кто сообщит? Это только родным во время войны похоронки слали… Тётя Клава послала запрос в часть. Ей ответили, что дядя Аким ранен, лежит в госпитале. Она и госпиталь разыскала, поехала. А он гонит её: кому такой калека нужен. Тётя Клава все-таки привезла его к себе в деревню, свадьбу сыграли. Заставила институт закончить. И он тоже учителем стал, преподавал историю. И вот сколько лет живут душа в душу.
…Этим же вечером Валентина Рябинина уехала в Лосиноглебск. А я думал, почему же у неё так вышло? Конечно, в её годы все кажется иначе, чем нам, пожившим достаточно и повидавшим немало. Молодость — она категорична в своих поступках и решениях.
Насчёт Федота я тоже затруднялся что-либо понять. То, что рассказала Валентина, совсем не вязалось с образом человека, письма которого я читал. Но ведь суждение о Федоте действительном девушка составила фактически за один день — день свадьбы. Может быть, не разобралась? Человеческая натура — штука тонкая и сложная. Где-то я читал, Лермонтов был в жизни вспыльчивым и язвительным, а его стихи — сама нежность и романтика. А то, что Федот не очень разговорчивый и иной раз любит крепкое словцо… Сам я знавал людей, которым легче изложить свои мысли на бумаге, чем выразить устно. Случалось и обратное: иной боек в разговоре, а как дело доходило до писанины — предложения путного составить не мог…
И ещё. Свои ошибки мы частенько стараемся переложить на других.
Я решил пригласить к себе жениха. Страсти, как видно, были нешуточные. Следовало сделать ему внушение, чтобы он избегал всяческих эксцессов. И предупредил своего дружка, этого самого Степана: не дай бог решат отомстить девушке.
Заодно мне хотелось посмотреть, что же из себя на самом деле представляет Федот…
Федот приехал в прокуратуру. На нем были новенькие джинсы с широченными отворотами на обшлагах, элегантный пиджак лайковой кожи и водолазка. Модняга, да и только. Но водолазка была кричащего ярко-жёлтого цвета, что совсем не гармонировало с остальным.
Парень он был внешне симпатичный. Крепкий, румяный, чисто выбритый. Одним словом, ухоженный. И здорово походил лицом на свою мать.
Я смотрел на него и думал, что теперь трудно определить по одежде, кто есть кто. Рабочие, колхозники одеваются не хуже интеллигенции. Это до войны одежда точно указывала: этот от станка, этот — крестьянин, а этот — инженер или научный работник…
Узнав, что у меня была Валентина, Федот погрустнел. Я спросил, что же, по его мнению, произошло?
— А я почём знаю, — нахмурился он. — Все было в норме…
— Может быть, вы вели себя как-нибудь не так или сказали ей что? — осторожно выспрашивал я.
— Все было путём, — коротко ответствовал он.
— Насколько я понял, она даже боится с вами встретиться.
— Во даёт! — искренне удивился Федот. — И пальцем не трону. Забуду все.
Я попытался расспросить его, как отнеслись к Валентине в его семье. Но он знай себе твердил: «нормально» да «путём». А вот как раз путного-то из его объяснений ничего вынести было нельзя. Тогда у меня возникла мысль провести не очень хитрый эксперимент. Я попросил его изложить эту историю на бумаге.
Надо было видеть, какие муки он претерпевал, трудясь над объяснением. Нелегко дались Федоту полторы страницы, исписанные уже знакомым мне подчерком.
Я стал читать, и тут до меня кое-что дошло.
Не говорю об орфографии — ошибка на ошибке. Первое предложение начиналось: «Я познакомился с моей женой через поездку в поезде…» Дальше шла беспомощная, безграмотная писанина, за которую стыдно было бы даже второкласснику. И мне стало окончательно ясно…
— В книжках копались, списывали? — спросил я Бурмистрова, кладя на стол пачку писем, оставленных Валентиной.
Он хмыкнул, почесал затылок.
— Некогда было по книжкам лазить. Намахаешься за день, особенно когда косяк идёт, — еле до постели добираешься.
— Просили кого-нибудь писать за вас?
— Да не просил… В каюте со мной наш моторист жил, Жорка Панкратов… Чокнутый…
И Федот рассказал, что этот самый Панкратов был помешан на книгах и сам мечтал стать писателем. Каждую свободную минуту он отдавал перу и бумаге.
Панкратов писал повесть, которую назвал «Неотправленные письма», в которой все свои порывы и мечты излагал в виде посланий любимой девушке. Такой девушки не существовало, Панкратов её придумал. И он стал в отсутствие ничего не подозревающего соседа по каюте переписывать отдельные отрывки…
— Вы не подумали, что это обман? — спросил я у парня.
— А что? — вскинул он на меня удивлённые карие глаза. — Разные трали-вали нужны только для затравки. Чтобы девчонка зажглась. Потом бы только благодарила… Я урод, что ли, какой? Машина есть? Есть. Гарнитур уже для комнаты и кухни купил. На сберкнижке денег — на полжизни хватит! Не хватит — ещё заработаю! Через месяц вступаю в кооператив. Какого ещё рожна? — даже обиделся Федот.
— Может быть, нужно ещё что-то? — заметил я.
— Ну уж не знаю что! — развёл он руками точь-в-точь как его мать.
— А взаимная любовь? Чуткость? Нежное отношение друг к другу, внимание и ласка?
Но он, как мне показалось, даже не понял, о чем я говорил.
В общем, Валентина, выходит, была права: Федот, да не тот…
- Предыдущая
- 72/73
- Следующая
