Царевич Ваня и Серый Волк - Суслин Дмитрий Юрьевич - Страница 4

– Мое дело совет дать, твое им воспользоваться. Не хочешь, не слушай. Не желаешь, не делай. Только слышу я свист стрелы степной в грудь Ратмира направленной, да вижу темную хладную воду, в которую лодья Ратибора, врезавшись в гору ледяную, уходит.

– Говори, Хазария, говори! – воскликнула, хватаясь за сердце, Забава. – Все сделаю, все, что посоветуешь.

Погладила ее по голове Хазария и улыбнулась ласково:

– А тебе ничего делать не надобно, дитятко ты мое, я сама все сделаю.

– И яд сама найдешь, зелье страшное?

– Нет, ядом Дубрава не свалишь. Этот дуб никакого яда не боится. Его только чарами злыми одолеть можно. Колдовством черноморским, заклинаниями хазарскими, древними хуннами оставленными. Для тебя я сама все сделаю. Свалим мы этот дуб, а потом ты письмом сыновей из похода вернешь. И им скажешь, что отца их Поляна извела колдовством из глухих Муромских лесов принесенным. И казнят они и Поляну и Ваньку ейного по закону праведному по Правде Царской, и пособника ихнего Брадомира тоже, беса старого. Одним ударом от всех врагов избавимся. И после царствовать станут Ратмир и Ратибор, а ты над ними царицей будешь. Над ними и над всем царством Дубравовым.

Так шептала царице Хазария, колдунья старая, ведьма злая и коварная. И глаза ее горели при этом желтым светом, как у филина. И сгустились черные тучи над теремами царскими, да над Князьгородом белобашенным.

Но никто этого не видел, потому что все веселились, и царский пир был в самом разгаре. А как же иначе. Целую неделю будет гулять Князьгород, отмечая возвращение царя Дубрава из тяжелого похода. Двенадцать лет не видела столица своего царя. Не посещал он ее, только гонцов с указами присылал, а сам только и делал, что воевал да бился во славу государства своего. То с одним государем, то с другим, то на юге с ордами дикими, то на севере с ледоморами свирепыми, то на востоке с конниками легкими и стремительными, то на западе с рыцарями в латы тяжелые закованными да крестами черными увенчанными. В столицу заглянуть все недосуг. Только в города торговые, что на окраинах царства расположены и видели за эти годы царя своего державного. И вот теперь праздник великий гремел над Князьгородом.

А царь сидел за главным столом высоким и разговаривал с сыном, по правую руку от него сидевшим.

– Ну, рассказывай, сыне, как ты живешь, что любишь, что умеешь, чем похвастать можешь, а чего скрыть хотел бы. Все говори. От царя скрывать ничего нельзя. Царь, это Бог земной, заменяющий на земле царя небесного.

А царевич Ваня смотрит на отца и от восторга сказать ничего не может. Только улыбается, да глазами моргает. Царь даже встревожился:

– Уж не дурачок ли ты, дитятко?

– Нет, царь, – обиделся Ваня, – я не дурачок. И даже грамоту разумею. Меня к дьяку Ануфрию Брадомир Вольгердович приставил, вот он и выучил.

– Вот как, так ты грамотный?

– Ага. И не только по-нашему, но и романскому и греческому языкам обучен, читать могу и на наши слова перекладывать. Только разговаривать не умею.

У царя даже глаза на лоб полезли от удивления.

– И сколько же розог истратил на тебя дьяк, прежде чем тебя всему этому выучить?

– А нисколько! – гордо ответил Ваня. – Ни разу он меня не высек.

– Это почему же? – улыбнулся Дубрав. – Или гнева твоего испугался. Обещался ты его повесить, когда царевичем станешь?

– Вовсе нет. Просто учился хорошо вот и все. Дьяк Ануфрий только дураков сечет, да лодырей.

– А ты не дурак и не лодырь.

– Выходит что так.

Царь вовсе развеселился.

– Ай да Ваня! – воскликнул. – Ай да молодец! Утешил сердце отцовское, тем, что в науках преуспел. Время и впрямь настает такое, что науки книжные полезнее, чем умение ратные. Державу то мы расширили, пора теперь ее вровень с иноземными государствами поднимать, а это без знаний да ума острого не сделаешь. Но что-то я спать захотел. Пусть народ празднует, а мне на покой пора. Чай я не железный, хоть дубом и зовусь, а все ж глаза закрываются. Вот жизнь мирная, сразу богатыря расслабила, мягче хлебного мякиша сделала. Проводи-ка меня до покоев моих, Ванюша, Окажи уважение.

Царевич Ваня рад стараться.

– Это мне великая честь, государь, тебя до спальни довести, – отвечает он царю и плечо свое хмельному батюшке подставляет. А по пути темными да узкими коридорами, продолжает отцу про себя рассказывать. – Я ведь не только читать и писать умею, но и на коне скакать, и из лука стрелять могу. И саблей и мечом отпор врагу смогу дать, коли понадобиться. А за тебя, батюшка, голову сложу и глазом не моргну.

Идет Дубрав, Ване в глаза смотрит, видит, что не врет малец, искренне говорит. Ноги у царя заплетаются от медов сладких да вин фракейских, да гишпанских, а на лице улыбка. Приятно ему такие речи слышать от сына нового. От Ратмира да Ратибора он ничего подобного никогда не слыхивал. Только просьбы одни, да жалобы друг на друга.

Дошли они до покоев царских, Ваня отца уложил на постель и сам с него сапоги снял, да одеялом укрыл, сладких слов пожелал и дождался, когда тот уснет, только тогда вышел.

– Завтра, сынок, тебя с собой на охоту возьму, – перед тем, как уснуть, пообещал мальчику Дубрав.

Вышел из царской спальни царевич Ваня, хотел было к матушке в светлицу, которую для нее выделили, побежать, да вдруг увидел своего дружка прежнего Антошку. Еще вчера вместе по двору бегали да поручения ключницы выполняли, да подзатыльники получали. Антошка парень веселый был, насмешливый, и петь и плясать и на гуслях да на дуде играть мастак был, поэтому во время пиров да праздников скоморохом был. Вот и сейчас на нем колпак дурацкий был, щеки свеклой выкрашены, красная рубаха с кушаком, да бубен в руках, и улыбка до ушей.

– Куда это ты собрался, царевич? – хитро спрашивает он у Вани.

– К матушке иду. Ночевать пора. Завтра на заре государь обещал меня на охоту с собой взять.

– Ты теперь не у матушки должен спать, – важно сказал Антошка. – А в своей светлице.

– А ты почем знаешь?

– А по том, что я к тебе слугой приставлен. Вот.

– Кем приставлен?

– Боярином Брадомиром. Вот. Что не веришь? Пойдем, покажу тебе твои покои, царевич.

И повел он Ваню по дворцу в самый дальний терем, где и впрямь для царевича были покои отдельные приготовлены. Слуги царские скоры на руку.

– Вот твои палаты. Хочешь спать? Вот твоя постель. Видишь, какая большая? Таких как ты пять на ней спать может.

И Антошка начал снимать с Вани рубашку. Ваня вырвался от него и с возмущением воскликнул:

– Ты что, Антошка, беленов объелся? Что ты делаешь?

– Да я же тебя раздеваю, – усмехаясь, ответил скоморох.

– Нечего меня раздевать! Что я убогий, что ли какой? Сам разденусь.

Антошка только головой покачал:

– Посмотрим, что ты дальше петь будешь. Ночей этак через десять. Без слуг и зевать не сможешь.

– Дурак ты, Антошка, – огрызнулся царевич Ваня. – Не зря в дурацком колпаке ходишь. Слово тебе даю, что без слуг смогу жизнь прожить.

– Что дурак я, так на то воля господская, – грустно ответил Антошка и посмотрел на свою правую руку, на которой у локтя, как и Вани, совсем недавно, рабское кольцо было. – Не царский сын. И грамоте меня никто не обучал. От дьяка кроме пинков ничего не видел. А что ты слово дал, так его еще сдержать надо.

Понял его грусть царевич Ваня, подошел к другу, в глаза глянул, прошептал:

– Обязательно попрошу для тебя у батюшки свободу. А не даст, сам твое кольцо сломаю.

Следующие три дня были самыми счастливыми в жизни новоявленного царевича.

Еще туман стелился по сырой земле, а стражники на стенах Князьгорода зевать лишь начали, отправился царь Дубрав на охоту с дружиной верной, в боях испытанной, и сына Ваню с собой взял.

– На тура сегодня идем, великана лесного, – радостно объявил царь. – Эх, давно не тешил себя я охотою!