Выбери любимый жанр

Архаические развлечения - Бигл Питер Сойер - Страница 5


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

5

Зия провела его в маленькую кухню, взболтала множество яиц, поджарила яичницу и сварила кофе, быстро двигая смуглыми, чуть короткопалыми руками. Говорила она совсем мало и ни разу на него не взглянула. Впрочем, покончив с готовкой, она поставила на стол две тарелки и уселась напротив него, подперев кулаками голову. На миг серый взгляд ее, ясный и беспощадный, как талая вода, скользнул по Фарреллу с откровенной враждебностью, пробравшей его до костей и омывшей их. А потом Зия улыбнулась, и Фаррелл, дивясь женскому лукавству, перевел дух и тоже ей улыбнулся.

– Простите, – сказала она. – Можно, я возьму назад последние пятнадцать минут?

Фаррелл серьезно кивнул.

– Если оставите яйца.

– Испуганные любовники это что-то ужасное, – сказала Зия. – Я уже неделю боюсь за Бена и все из-за вас.

– Но почему? Вы говорите, словно Папа, приветствующий Аттилу Гунна. Что я натворил, чтобы внушать подобный страх?

Она опять улыбнулась, но глубоко запрятанное, подспудное веселье уже ушло из улыбки.

– Дорогой мой, – сказала она, – я не знаю, насколько вы привычны к таким ситуациям, но вам ведь наверняка известно, что никто по-настоящему не радуется, встречая самого старого и близкого из друзей. Вы же знаете это?

Она наклонилась к нему, и Фаррелл ощутил, как качнулся заливающий кухню солнечный свет.

– Может быть, я и самый старый, – ответил он. – А вот насчет близкого не уверен. Я не видел Бена семь лет, Зия.

– В Калифорнии самый старый это и есть самый близкий, – отвечала она.

– У Бена здесь есть друзья, в университете, люди, которым он не безразличен, но нет никого, кто по-настоящему знал бы его, только я. А тут появляетесь еще и вы. Все это очень глупо.

– Да, пожалуй, – Фаррелл потянулся за маслом. – Потому что теперь вы – ближайший друг Бена, Зия.

Большая овчарка, сука, вошла в кухню и гавкнула на Фаррелла. Покончив с этой формальностью, она положила морду ему на колено и распустила слюни. Фаррелл дал ей немного болтуньи.

Зия сказала:

– Вы знали его тринадцатилетним. Что он собой представлял?

– У него был высокий блестящий лоб, – сказал Фаррелл, – и я прозвал его «Тугоротым».

Зия рассмеялась, так тихо и низко, что Фаррелл едва услышал ее – переливы этого смеха звучали словно бы где-то за самой гранью его чувств. Фаррелл продолжал:

– Он был дьявольски хорошим пловцом, совершенно потрясающим актером и в старших классах тянул меня один год по тригонометрии, а другой по химии. На уроках математики я обычно корчил ему рожи, стараясь рассмешить. Кажется, отец его умер, когда мы еще были мальчишками. Он терпеть не мог мою клетчатую зимнюю шапку-ушанку, и обожал Джуди Гарланд, Джо Вильямса и маленькие ночные клубы, в которых все шоу состоит из пяти человек. Вот такую ерунду я и помню, Зия. Я не знал его. Думаю, он меня знал, а меня тогда слишком занимали мои прыщи.

Она все еще улыбалась, но выражение лица ее, подобно смеху, представлялось частью совсем другого, более медленного языка, в котором все, что он понимал, означало нечто иное.

– Но потом, в Нью-Йорке, вы ведь жили с ним в одной комнате. Вы вместе играли, а так, как музыка, ничто не сближает. Понимаете, я ревную его ко всем, кто был до меня, – как Бог. Иногда мне удается приревновать его к матери или к отцу.

Фаррелл покачал головой.

– Нет, не так. Я, конечно, в меру глуп, но вы пытаетесь меня одурачить. Ревность не по вашей части.

– Ляг, Брисеида, – резко сказала Зия.

Овчарка оставила Фаррелла и, цокая, протрусила к ней. Зия, не отрывая от Фаррелла глаз, потрепала ее по морде.

– Нет, – сказала она, – я не ревную к тому, что вы знаете о нем, или к тому, что вы можете овладеть какой-то частью его существа. Я лишь боюсь идущего следом за вами.

Фаррелл вдруг обнаружил, что медленно оборачивается, настолько явственным было ощущение, что она и вправду видит за спиной у него какого-то его зловещего спутника.

Зия продолжала:

– Ощущения молодости. Он забыл, насколько он молод – университет помогает этому как ничто другое. Я никогда не пыталась его состарить, никогда, но забыть я ему позволила.

– А Бен всегда был староват, – откликнулся Фаррелл, – даже когда стрелял из рогатки канцелярскими скрепками в своей комнате в общежитии. Я думаю, вы моложе Бена.

Лукавство вернулось в ее глаза и легкость, с какой они изменялись, почему-то вновь поразила его.

– Бываю иногда, – сказала она.

Собака неожиданно вздыбилась, положив лапы ей на колени и прижавшись щекою к ее щеке, так что на Фаррелла глядели теперь два лица с одинаковым выражением непонятного веселья, только у Зии рот оставался закрытым. Фаррелл, на миг повернувшийся к окну, чтобы взглянуть на купу росших за домом приземистых дубков, увидел отраженным в стекле не свое лицо, а одинокую фигуру, сидящую в кресле напротив: огромное тело каменной женщины с осклабившейся головою собаки.

Видение продлилось меньше времени, чем требовалось глазам, чтобы вникнуть в него, или сознанию, чтобы успеть отшатнуться, клятвенно обещая себе после обязательно все записать. Когда Фаррелл обернулся от окна, Брисеида уже начала облизывать масло, а Зия спихивала ее на пол.

– Вы ранены.

В голосе Зии не было ни тревоги, ни того, что Фаррелл мог бы назвать озабоченностью – разве что легкая обида. Он оглядел себя и только теперь заметил, что правый рукав распорот от запястья до локтя, а края распора покрыты буровато-ржавыми пятнами.

– А, пустяки, просто царапина, – сказал он. – Всегда мечтал о возможности произнести эту фразу.

Но Зия уже стояла с ним рядом и закатывала рукав, не слушая его искренних протестов.

– Пятый закон Фаррелла: не гляди на это место, и оно не будет болеть.

Рана оказалась длинным, неглубоким протесом, простеньким и чистым, выглядевшим именно тем, чем он был, не более. Пока Зия обмывала руку и плотно стягивала края раны похожими на бабочек латками пластыря, Фаррелл рассказывал ей про Пирса-Харлоу, норовя так подать это малопривлекательное происшествие, чтобы получилась безобидная и глупая похвальба. Чем пуще он старался ее рассмешить, тем напряженнее и резче в движениях становились ее руки – по причине сочувствия, боязни за него или всего лишь презрения к его глупости, этого он сказать бы не смог. Не в силах остановиться, он продолжал пустословить, пока она не закончила и не встала, что-то бормоча про себя, словно застрявшая в дверях дряхлая попрошайка. Фаррелу показалось сначала, что она говорит по-гречески.

– Что? – переспросил он. – Вы должны были знать об этом?

Она повернула к нему лицо, и Фаррелл пришел в замешательство, внезапно поняв, что эта странная, лукавая, коренастая женщина охвачена гневом на самое себя, столь неистовым и неумолимым, словно именно она и отвечала за поступки Пирса-Харлоу да и попытку ограбления совершила сама, по рассеянности. Серый взор потемнел до асфальтового оттенка, в воздухе кухни запахло далекой грозой.

– Это мой дом, – сказала она. – Я должна была знать.

– Что знать? – снова спросил Фаррелл. – Что я напорюсь рукой на нож какого-то предприимчивого бандита? Я и сам этого не знал, так вам-то откуда?

Но она продолжала качать головой, глядя на Брисеиду, сжавшуюся в комок и скулившую.

– Нет, не снаружи, – сказала она, обращаясь к собаке. – Теперь уже нет, с этим покончено. Но это – мой дом.

Первые слова упали мягко, как листья, в последних слышался свист и шелест метели.

– Это мой дом, – повторила она.

Фаррелл сказал:

– Мы говорили о Бене. О том, что он, в сущности, старше вас. Мы только что говорили об этом.

Ему казалось, что он ощущает, как в тишине ее гнев нагромождается между ними, зримо скапливаясь вокруг большими сугробами, полями статического электричества. Она взглянула на Фаррелла, сощурилась, словно его потихоньку относило прочь от нее, и наконец, обнажила в холодном смешке мелкие белые зубы.

– Ему нравится, что я стара, умна и нечестива, – сказала она. – Нравится. Но сама я иногда ощущаю себя, как – как кто? – как колдунья, королева троллей, заворожившая юного рыцаря, чтобы он стал ей любовником: колдовство ее будет действовать, пока кто-то не произнесет при нем определенного слова. Не волшебного – обычного, какое можно услышать на кухне или в конюшне. И как только рыцарь услышит его, всему конец, он ее бросит. Подумайте, как ей приходится оберегать его – не от магов, а от конюшенных мальчиков, не от принцесс, от кухарок. Но что она может сделать? И что бы она ни сделала, как долго это продлится? Рано или поздно кто-то да скажет при нем «солома» или «швабра». Что она может сделать?

5
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело