Богиня прайм-тайма - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 5

• Предыдущая
• 5/15
• Следующая

– Да я вообще не очень понимаю, кто и что прислал.

– А колбасы?..

Ники любил колбасу с черным хлебом, и еще сыр, и крепко заваренный кофе. И чай, хорошо бы большую кружку, очень много заварки и очень много сахара.

– Придется тебе со мной ехать. Если она на твое имя, мне не дадут.

– Поеду.

У Ники был «Лендровер» – все сотрудники Би-би-си ездили на «роверах», и именно в этом и заключалась страшная тайна, в которую были посвящены Ольга и Бахрушин, а больше никто.

Ники работал не только на Российское телевидение, но и на Би-би-си.

Он в самом деле был классным оператором, и англичане предложили ему заключить контракт перед самой войной. И он согласился, потому что это был сказочный шанс – стрингер мировых новостных компаний отличается от простого российского журналиста, как зеленый дипломатический паспорт отличается от «серпастого и молоткастого». У него были всевозможные ксивы, и разрешенные доступы куда угодно, и бумажка с просьбой о содействии, подписанная каким-то высоким английский военным чином. Кроме того, у него еще была машина, за которую не надо платить шесть тысяч долларов, потому что ее честно выдали в корпункте Би-би-си, и спутниковый телефон, и постоянная линейка для выхода в эфир – мечта любого журналиста.

Работа на иностранцев подразумевала «право первой ночи». Никто, кроме Би-би-си, не мог посягать на отснятые Беляевым материалы, а он как-то ухитрялся мухлевать – снимал для Российского телевидения. Бахрушин его об этом еще в Москве попросил, и он согласился.

Вот этого Ольга никак не могла понять.

Она потом несколько раз приставала к оператору с неизменным вопросом, почерпнутым из фильма всех времен и народов под названием «Покровские ворота»:

– Савва, а зачем тебе нужно, чтобы я у вас жил?!

Но он только хохотал, показывал крупные белые зубы – и не отвечал.

Так и осталось невыясненным, зачем это нужно «Савве», то есть Ники. Если бы в Лондоне узнали, выгнали бы его немедленно. Если бы прознали в Москве – кто-то, кроме Бахрушина, – выгнали бы немедленно. Куда ни кинь, всюду клин.

Но Бахрушин попросил, и Ники согласился.

Наверное, это было что-то из «особого мужского мира», в правилах которого, не будучи мужчиной, разобраться невозможно.

Трудно найти оператора, который сумел бы хорошо снять войну. Еще труднее найти такого, который согласился бы снимать войну. И невозможно сделать это быстро. У Бахрушина не было выхода – Ники позвали на Би-би-си примерно недели за две до войны, – и оказалось, что отправлять в Кабул решительно некого. То есть были несколько патлатых, худосочных и гениальных юнцов, мечтающих о мировой славе – «Быть может, меня наградят. Посмертно», – но Бахрушину они никак не годились.

Ольга не припомнит больше ни одного случая, чтобы оператор так работал – и нашим и вашим, – но Ники это как-то удавалось.

Если станет известно в Москве, все скажут, что Бахрушин его «подставил», потому что он любовник его жены.

Ужас.

Ники любил это слово, и Ольга иногда повторяла его за ним.

– А Толян-то, – сказал Ники издалека, – приперся! Все ему знать надо, куда мы едем, да зачем!..

– А как же? Он проворонить боится, вдруг нам Бен Ладен интервью обещал. Мы снимем и прославимся.

– Сказал бы я, чего он и кому обещал, да воздержусь пока. Здесь женщины и дети.

Ольга усмехнулась.

– Ну что? Сначала за посылкой, а потом сюжет, или сначала сюжет, а потом за посылкой?

– Как хочешь, Ники.

– Что важнее, – продолжал веселиться оператор, – деньги или стулья? Утром деньги, вечером стулья. Утром стулья, вечером деньги.

– Ники, ты что? Обалдел? Какие стулья? Какие деньги? – Я давно обалдел. Какого хрена я на эту войну езжу?! Да еще на чужую? Вот чего мне не хватает? Почему я не могу, как все люди, снимать ток-шоу «Все дело в перце, или Поговорим про это»? Куда меня несет?

– Я не знаю.

– А кто знает?! – вопросил Ники оскорбленным голосом. – Дед Пихто?!

– Должно быть, ты рвач и выжига, – предположила Ольга лениво. – И деньги для тебя самое главное в жизни, и страсть к стяжательству и наживе в твоих мозгах затмевает все остальное.

– Я рвач и выжига, – согласился Ники. – Это всем известно, хоть у кого в «Останкино» спроси. Но жизнь-то одна!..

– Это точно.

– А тогда зачем мне…

– Ты мне надоел, – перебила его Ольга. – Давай поедем уже, если ты рассмотрел себя в зеркале.

– Да я и не рассматривал.

– Да ты только и делал, что собой любовался. Толя Борейко чуть шею не свернул. Наверное, решил, что ты голубой.

– Может, он сам голубой. А, говорят, знаешь, кто голубой?..

– Ники, мне наплевать, кто голубой, а кто зеленый!

– Ну вот, – пробормотал оператор и выдвинулся на середину комнаты – пятнистые камуфляжные штаны, майка, бывшая когда-то черной, но от пота и солнца ставшая рыжей, бандана на отросших кудрях. Вид вполне мужественный и вызывающий жгучее уважение к самому себе, как у заправского американца.

Ольга была совершенно убеждена, что эта великая нация достигла своих великих высот, потому что каждый ее гражданин, глядя на свое отражение в зеркале, истово и с удовольствием уважал себя – и так на протяжении нескольких столетий.

– Поехали сначала в Евровидение. Сюжет потом, да и снимать нечего.

Со дня на день ожидали штурма Кабула «войсками талибов и моджахедов», но пока не происходило ничего такого– по окраинам постреливали не только ночью, но и днем, пыльные БТР время от времени мчались неведомо куда, и все замирало – началось, не началось?.. А еще Ольга решительно не могла понять, чем отличаются «свои» от «чужих» – те же злые настороженные глаза, те же бороды почти до гладких загорелых лбов, та же гортанная речь.

Говорят, что «чужие» довели страну до ручки. Ольга вовсе не была уверена, что «свои», перехватив инициативу, не доведут страну «до ножки», или до чего они еще могут ее довести, по логике?..

«Ровер», принадлежавший Ники, то есть Би-би-си, всегда стоял в одном и том же месте, прямо за гостиницей, во дворе какого-то странного дома. Он был необитаем и напоминал советский долгострой конца семидесятых, но почему-то считался «безопасным» – почему?.. Впрочем, «ровер» там прекрасно себя чувствовал, с ним никогда ничего не случалось, и Ники каждый раз, встречаясь с ним утром, любовно хлопал его по пыльному крылу, как будто это была не машина, а лошадь.

До корпункта Евровидения было не слишком далеко – если ехать как положено, по улицам, но «как положено» ехать не разрешалось. Надо было в объезд, через несколько КПП, с предъявлением ксив и физиономий. Ксивы предъявлялись в развернутом виде, а физиономии без солнечных очков, и Ольге всегда становилось не по себе, когда в нее впивались темные странные глаза проверяющего.

Мы никогда не найдем общего языка. Никогда. Мечты об этом – утопия. Мы не готовы жить, понимая их, а им нет до нас никакого дела. Нас для них нет. Есть только некая цель – переделать мир так, чтобы он стал похож на Кабул в данную минуту. В этом мире можно будет только одно – воевать, а именно это и есть то, что они умеют и делают лучше всего.

Ужас, сказал бы Ники.

Машину сильно трясло на разбитой дороге. Ники под настроение любил так ездить – «без башки» это называлось на мужском языке. Ольга держалась руками за щиток и думала о посылке – вот интересно, есть там колбаса или нет?! – о разбитой дороге, о том, что снимать нечего, и о Бахрушине, конечно.

Думала примерно так – как он там, без нее? Невозможно было вообразить ничего глупее этого вопроса, но ей почему-то только это шло в голову. Колесо тряслось и прыгало на капоте в такт ее мыслям, серое от грязи. Мысли тоже были какие-то серые. Вчерашний дождь превратил пыль в грязь, зато во дворе гостиницы обнаружились несколько чахлых кустиков с робкими цветочками. Ольга долго на них умилялась.

– Может, связь сегодня восстановится, – пробормотал рядом Ники и вдруг повернул руль, сильно выкрутив кисть, и нажал на тормоз. Ольга чуть не ткнулась лбом в щиток.

• Предыдущая
• 5/15
• Следующая