Мой генерал - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 10
- Предыдущая
- 10/16
- Следующая
– А кем вы работаете? – благодушно спросил он и с шумом отхлебнул еще кофе. Шумно хлебал он не без умысла.
– Никем. Преподавателем в институте.
– Преподавателем… чего?
Почему-то он был уверен, что английского, или немецкого, или французского – кажется, никаких других языков, кроме вышеупомянутых, попавших как кур в ощип в систему отечественного высшего образования, в институтах не учат.
– Я читаю матан.
Федор Тучков вытаращил глаза:
– Что вы… делаете?!
Марина посмотрела на него с презрительным высокомерием.
– Я читаю лекции по математическому анализу, – медленно, как будто по складам, произнесла она, – есть такой раздел математики, не слышали?
– То есть вы математик?
– Ну, в общем, да.
– То есть вы во всем этом разбираетесь?!
– В чем именно?
– В функциях, пределах, факториалах, А штрих, Б штрих, первая производная, вторая производная, икс стремится к бесконечности, значит, игрек стремится к нулю?..
Марина засмеялась. В голосе Федора Тучкова был ужас.
Может, теперь он наконец-то перестанет за ней таскаться? Говорят, мужчины не любят образованных женщин и вообще их боятся.
– Я довольно хорошо разбираюсь в математике, по крайней мере на своем уровне. На Чебышева не тяну, конечно, но…
– А кто такой Чебышев?
– Ученый, – буркнула Марина.
– Я не знал.
– Вам простительно.
– Почему? – вдруг спросил Федор Тучков. – Потому что я идиот?
Он был настолько недалек от истины, что Марина смутилась.
– Нет, просто… Ваша профессия никак не связана с фундаментальной наукой, правильно я понимаю? Так что вы вполне можете не знать…
– И вы читаете лекции студентам? – живо перебил он.
– Ну да.
– А они вас слушают?
Марина развеселилась:
– По-разному. Бывает, слушают, а бывает, нет. Все зависит от времени года, от их настроения, от моего настроения, от темы, от того, какая лекция по счету. Много от чего.
– А вы… профессор?
Тут она засмеялась. Искреннее изумление Федора Тучкова почему-то ей льстило.
– Я профессор, – подтвердила Марина, – я профессор и доктор наук.
Профессором и доктором наук она была всего месяц, но Федору Тучкову вполне можно было об этом не сообщать. Нынешний отпуск как раз и был наградой себе самой за несколько лет каторжной работы, завершившихся защитой докторской и получением профессорского звания.
Тут Федор Тучков сделал следующее: встал, поклонился и сказал:
– Позвольте выразить вам мое глубочайшее уважение.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Марина посмотрела, не смеется ли он. Вроде бы не смеялся.
– Хотите еще кофе?
– Хочу.
– Надо подогреть.
– Позвольте, я сам! – вызвался Федор, очевидно, воздавая дань «профессору», и опять вскочил и ринулся к чайнику.
Нет, все-таки, наверное, он за ней таскается.
Значит, Федор Тучков и есть мое отпускное «романтическое приключение», решила она со вздохом. То, настоящее, вряд ли состоится, зато при ней до конца отпуска останется Федор, если только его не сманит кто-нибудь помоложе и посвежее и… «не доктор наук».
Марина искоса на него посмотрела. Он хлопотал у чайника – зачем он там хлопотал, что делал? Чайник грелся сам по себе, при помощи электрической энергии, и никакого участия человека в этом процессе не требовалось, но Федор все же как-то участвовал.
И это мой удел? Расписные спортивные штаны, светлые волосы, через которые просвечивает наивная розовая поросячья макушка, сладкие речи, привычка шумно прихлебывать из чашки и катать за щекой леденец?!
Что сказала бы мама? А бабушка?
– А вы? – спросила Марина со вздохом. – Вы ведь какой-то… чиновник?
– Чиновник, – признался Федор Тучков, – в министерстве.
– В каком?
Тут он почему-то запнулся на минуту, как будто не сразу вспомнил название министерства.
– А… в МИДе.
– Часто бываете за границей?
– Знаете, – вдруг сказал он, – это такая же распространенная ошибка, как думать, что все, кто работает на телевидении, непременно выходят в эфир. В эфир выходят два десятка человек, а работает на ТВ несколько тысяч.
– То есть вы за границей не бываете?
– Нет, я бываю, но… Вам добавить кофе?
– Да, спасибо. А почему вы отдыхаете здесь, а не… за границей?
Он не мог сказать ей правду – ей не нужна была никакая правда, – поэтому он соврал первое, что пришло ему в голову, – что-то про климат, природу, сказочной красоты виды и вообще русский дух.
Она смотрела с сомнением – наверное, и в самом деле доктор наук, на мякине не проведешь!
– А ваша жена? Осталась в Москве? Или все-таки уехала за границу?
Ах, вот в чем дело! В жене! Ну, с этим все просто.
– У меня жены нет, – признался Федор Тучков, подпустив в голос грусти, – у меня была жена… в молодости. Собственно, там она и осталась.
– Как это? – удивилась Марина, позабыв про хорошее воспитание.
– Очень обыкновенно. Мы развелись через три года после свадьбы. Она вышла замуж за моего институтского друга.
– А-а, то есть она – мерзкая и подлая притом?
– Боже сохрани! – перепугался Федор. – Прекрасная женщина! Превосходная! Мать троих детей, если мне не изменяет память.
В этой последней фразочке опять почудилась Марине какая-то странность, игра, фарс, комедия, которую он сам перед собой ломал и радовался, что ломает так хорошо.
Почему? Зачем?
– А трое детей? Ваши?
– Нет, – обиделся Федор Тучков, – ее мужа скорее всего. То есть я, конечно, специально не выяснял… А почему вас все это интересует?
– Да меня это вовсе не интересует! – с несколько запоздавшей досадой воскликнула Марина, и в это время из телевизора громко закричали:
– Ложись!!!
Федор с Мариной вздрогнули и уставились на экран, а ложиться не стали.
Эпопея Матвея Евгешкина была в разгаре. Злые люди активно наступали, а добрые, порыдав немного для порядка, решили защищаться. Защищались они с помощью… танка. Марина проглядела, откуда именно взялся этот танк, – очевидно, режиссерская находка. Теперь добрые ехали в танке. Злые в панике бежали. Танк стрелял. Белый дым стлался по полям. Крупный план – женские глаза, в них ужас. Крупный план – глаза Матвея, в них слезы. То и дело повторялись фразы типа «сволочи проклятые» – в адрес плохих, и «врешь, не возьмешь» – в свой собственный адрес.
Плохие вызвали подмогу. Атака захлебнулась.
Конец второй серии.
Закрутились рекламные цветочки и звездочки, и Федор Тучков сказал задумчиво:
– Экая дичь.
– Это точно, – от души согласилась Марина. Почему-то ей было стыдно на него посмотреть, как будто не Матвей Евгешкин снял шедеврик, а она сама и теперь не знает, куда деваться.
– Пойдемте на балкон, – пригласил догадливый Федор, – покурим.
Марина радостно устремилась на балкон, и телевизор выключила, только чтобы не видеть обещанного продолжения шедеврика.
На балконе были сумерки, славные, теплые, июльские. Луна, прозрачная, летняя, висела над дальними елками, и елки казались синими, и асфальтовая дорожка внизу тоже казалась синей и серебряной. Цикады трещали, то затихали, то начинали с новой силой.
– Как я люблю лето, – сказала Марина и даже зажмурилась от удовольствия, – больше всего на свете.
– А я Новый год, – поддержал ее Федор Тучков, – очень люблю Новый год!
– При чем тут Новый год?
– Прекрасный праздник. По-моему, самый лучший!
– Я говорю, что люблю лето. При чем тут праздник Новый год?
– При том, что это самый лучший праздник в году!
Все-таки он кретин. Нет никакой игры, и фарса никакого нет, есть просто кретин Федор Тучков. Наверное, и жена от него ушла три года спустя после свадьбы из-за его кретинизма.
«И это… мой удел? Мое… романтическое приключение?!»
Внизу, под балконом, негромко затрещали ветки, и цикады на секунду смолкли, как будто прислушиваясь.
Марина вдруг перепугалась.
– Что там? – шепотом спросила она и схватила Федора за руку. Рука была широкой и твердой, пожалуй, даже странно твердой при его общем кисельно-окорочном облике.
- Предыдущая
- 10/16
- Следующая