Одна тень на двоих - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/17
• Следующая

Марта полезла через сугроб, зачерпывая снег ботинками.

– Я бы выехал, – сказал Данилов недовольно, когда она плюхнулась на сиденье, – я же просил тебя подождать!

– Я замерзла.

Данилов моментально включил отопитель. Марта закатила глаза.

– Данилов, я не желаю, чтобы ты поминутно проявлял чудеса человечности и заботы. – Марта постучала ботинками по порожку, подтащила ноги и захлопнула дверь. – Я начинаю чувствовать себя инвалидом.

Он ничего не ответил, нашарил на полу элегантную немецкую щеточку, предназначенную для элегантного стряхивания с машины элегантного немецкого снега, вылез и стал разгребать ею утренний русский сугроб.

– Хочешь, я дам тебе чайную ложку? – предложила Марта, опустив стекло. – В рюкзаке есть, я захватила.

Данилов улыбнулся и покачал головой.

Ну конечно. Ей ни за что не удастся вывести его из себя, раз уж он решил из себя не выходить.

На морозе он казался очень смуглым и темноволосым. И почти столь же элегантным, как немецкая щеточка. Марта вполне понимала, почему помощник Тимофея Кольцова выбрал именно его – он выглядел так, как должен выглядеть процветающий первоклассный архитектор из модного московского журнала «Английский помещик». Непременный портрет в интерьере – Данилову больше всего подошел бы камин, сложенный из речного камня, неяркий ковер на плиточном полу, белая стена, широкое кресло, а ниже статейка под названием «Линии вашего дома – линии вашей судьбы».

Увидав такую статейку, Данилов бы точно повесился. От стыда.

Марта улыбнулась.

– Хватит, – в окошко сказала она Данилову, который тщательно скреб щеточкой по капоту, – сейчас на ходу все стряхнется. А что не стряхнется, то растает.

– А что не растает и не стряхнется?

– На то, значит, наплевать.

Данилов засмеялся, перестал скрести и сел в машину.

– Правда, холодно что-то сегодня. Зима скоро.

– Ты отстал от жизни, Данилов. Скоро лето, а зима уже сейчас. Слушай, а мы успеем вернуться до твоих бальных танцев?

– Начало в восемь, – сообщил Данилов, заставляя машину осторожно перевалить через сугроб, – конечно, успеем.

Он выбрался на дорогу, примерившись, поправил боковое зеркало и спросил, не глядя на Марту:

– Ты сегодня уедешь или опять останешься?

– Как я могу остаться, Данилов, если у тебя вечером романтическое свидание! Конечно, я уеду, ты не беспокойся.

– Я особенно не беспокоюсь, – заявил он холодно, – просто мне хотелось заранее знать о твоих планах.

– А нельзя словами сказать – уезжай, ты сегодня вечером будешь мне мешать?

– Ты никогда мне не мешаешь, но…

– Но тебе хотелось заранее знать о моих планах.

Что такое? Она вскипела, как турка с кофе, забытая на огне, – гнев мгновенно поднялся, перевалил через край, залил все вокруг, хотя ничего такого не произошло.

Она никогда не ревновала Данилова – ничего глупее, чем ревновать его, придумать было нельзя.

Марте было шестнадцать лет, когда в доме отдыха под Ригой она впервые увидела Данилова и, естественно, немедленно в него влюбилась. Он был с ней очень мил, несколько раз поиграл в теннис, угостил кофе в модной кондитерской в самом центре старой Риги. Однажды его барышня почему-то не явилась на свидание, и он сводил Марту на концерт в Домский собор – очевидно, больше пригласить было совсем уж некого. Вместе с барышней он уехал в Москву на несколько дней раньше, чем Марта с родителями, и оставшиеся дни она уныло бродила по берегу, тосковала, уединялась, на сочувственные вопросы не отвечала и была уверена, что в ее жизни больше никогда не будет счастья – то есть Данилова. В Москве она ему позвонила – он великодушно оставил ей телефон – и, трясясь от стыда и страха, пригласила его на свидание. Почему-то он пришел, и это было странное свидание. Не дав Марте и рта раскрыть, он вдруг стал рассказывать ей про свою дипломную работу – он проектировал «загородный дом для отдыха», а его научный руководитель настойчиво предлагал переделать «загородный дом» в пионерский лагерь или «усадьбу колхозника». Данилов не желал ничего переделывать, и научный руководитель намекнул на мелкобуржуазность даниловского подхода к архитектуре. Марта слушала, кивала, не соглашалась, спрашивала, высказывала мнение, сочувствовала и негодовала.

Вернувшись домой, она некоторое время ликовала от того, что оказалась такой умной и необыкновенной – он разговаривал с ней три часа подряд, и нисколько не устал, и даже пообещал позвонить, и даже проводил ее до электрички, и даже рукой помахал, когда она вошла в вагон! Ликовала она дня два, а потом пригорюнилась.

На том первом свидании их отношения определились раз и навсегда, и это было совершенно ясно, только Марта по молодости лет не сразу поняла. Миновав все прочие стадии, она с ходу заняла в жизни Данилова совершенно определенное место, над которым, как в зоопарке, висела табличка «Старый друг». Место с табличкой «Дама сердца» бывало то занято, то свободно, барышни то воцарялись там с комфортом, то заглядывали всего на несколько дней, только «старый друг» ни при каких обстоятельствах не мог покинуть отведенного ему места, как собака, притороченная к будке звенящей прочной цепью.

Старый друг лучше новых двух, это уж как пить дать.

Те времена, когда ей больше всего на свете хотелось, чтобы он перевел ее в «дамы сердца», давно прошли.

Правда. Нет, нет, совершенно точно – правда.

На сегодняшний момент «дамой сердца» была красавица Лида, которую Марта видела всего один раз в жизни.

Приехала по своему обыкновению без предупреждения и у подъезда увидела их – Данилова и красавицу. Данилов придерживал ей дверь, как всегда придерживал Марте, а она была так сказочно, неправдоподобно, удивительно хороша, что Марта совсем приуныла, прячась в своей чумазой «Ниве». Они давно уехали, а она все сидела в машине, растравляя свои раны и вспоминая, как она несла себя по мокрому асфальту, как поворачивала голову на длинной шее, как поджидала, пока Данилов откроет ей дверь, как сверкали зубы и бриллиантовые капельки в ушах, как летела на холодном ветру светлая ласковая шуба, как легкомысленно и радостно цокали каблучки – как будто фильм шел про другую, счастливую, беззаботную и красивую, жизнь.

Потом вдруг позвонил Данилов.

«Говорил я тебе, – спросил он очень близко, – чтобы ты мне звонила, прежде чем приезжать? Говорил?»

«Говорил, – согласилась Марта, – но это даже хорошо, что я не позвонила. Зато увидала, кто у нас муж».

«Муж?» – переспросил Данилов.

«Это из кино, балда, – сказала Марта сердито. – А где она? В смысле, муж? Почему ты звонишь?»

«Я приеду часа через два. Один. Если хочешь, можешь подняться».

«Премного вам благодарен, – Марта даже поклонилась, чуть не стукнувшись лбом о переднюю панель своей машины, хотя Данилов никак не мог ее видеть, – мы уж как-нибудь в другой раз. Вы уж извиняйте нас, дураков деревенских».

Ревновать Данилова не было никакого смысла. Так всегда было и так всегда будет, и она отлично жила с шестнадцати лет и никогда его не ревновала.

Ну… почти никогда.

– Что ты молчишь? Я тебя чем-то обидел?

– Я все равно должна ехать домой, Данилов, – громко сказала Марта, – так что не беспокойся. Все-таки сегодня суббота, и я маме обещала, что вечером обязательно приеду.

– Передавай ей привет, – произнес Данилов задумчиво.

– И поцелуй, – подсказала Марта.

– И поцелуй, – согласился было Данилов. – Какой поцелуй?

– А дом большой? – торопливо спросила Марта. – Тот, который ты строишь?

– Я его не строю. Я его спроектировал.

– Он большой?

– Нет. Не очень. Средний.

– Немножко больше Зимнего дворца, но зато немножко меньше собора Святого Петра в Риме?

Данилов ничего не ответил, но рука в черной перчатке решительно взяла Марту за подбородок и повернула ее лицом к нему.

– Ты сердишься на меня?

Марта мотнула головой и оттолкнула руку.

– Данилов, смотри, куда едешь, и не приставай ко мне. Все беременные женщины подвержены частым сменам настроения. Ясно тебе?

• Предыдущая
• 8/17
• Следующая