Закон обратного волшебства - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/14
• Следующая

Анфиса пристроила на короткие волосы легкий белый колпачок, глянула на себя в зеркало и побежала к двери, но вдруг остановилась, вернулась и вновь распахнула шкафчик.

Нужно перевесить пиджак. Конспирация, к которой она давно привыкла, иногда вдруг начинала давать сбои. Какая, к черту, конспирация, когда все вокруг давно стали своими, а она ведет себя с ними, как с врагами!

Но изменить ничего было нельзя, по крайней мере пока, и Анфиса Коржикова прекрасно это понимала.

На пиджачке, под самым воротником, пришита приметная этикеточка одной известной французской фирмы, и именно ее следовало спрятать от посторонних глаз. Эти самые глаза могли быть только у уборщицы Нины, которая иногда, как бы по ошибке, заглядывала в чужие шкафы, и хотя вряд ли она знала, что это за фирма, все равно нужно быть осторожной.

Анфиса завернула пиджачок так, чтобы этикетку никто не увидел, туфельки тоже задвинула подальше и по длинному и чистому коридору, застланному линолеумом и освещенному ровным аптечным светом, побежала в торговый зал.

В коридоре было множество дверей, и на каждой своя табличка. На одной красовалось загадочное слово «Материальная», на другой грозная надпись: «Перед тем, как вымыть руки, не забудь снять халат», на третьей нарисована рюмка и куриная нога, сопровождавшиеся скромной надписью: «Столовая». Рюмку с ногой придумала Анфиса – шалила, – а нарисовал на компьютере талантливый программист Славик, подрабатывающий в аптеке составлением лекарственных таблиц и ведомостей. И Славику, и Анфисе казалось, что это очень остроумно, а заведующая не возражала.

Анфиса уже почти выскочила в торговый зал, когда в кармане халата у нее зазвонил телефон. Звонить ей в такое время мог только один человек.

Этот самый человек и звонил, поняла Анфиса, взглянув на высветившуюся в окошке надпись.

– Привет, бабуль.

– Здравствуй, моя дорогая. Ты уже открыла свою аптеку?

– Бабуля, ты же знаешь, что аптеку открываю не я! Ее открывает всегда Лида!

– Ну и что?! – фыркнула бабушка. – Церемония поднятия флага уже состоялась?

Бабушка всегда так выражалась – чуть более сложно и витиевато, чем все обыкновенные люди.

– Состоялась, состоялась, – поспешно согласилась в трубку Анфиса, прикрывая ее рукой, – я сейчас говорить не могу, бабуль, мне работать нужно. Я опоздала.

– Почему?!

– В пробку попала, – прошептала внучка, – на Триумфальной. Я тебе потом позвоню, хорошо?

– Не потом, а сейчас, – отрезала бабушка. – Ты помнишь историю про собаку Баскервилей?

Анфиса насторожилась так, что даже ладошку убрала, которой прикрывала телефон. С бабушкой следовало держать ухо востро – чуть зазеваешься, упустишь, и потом ни за что не догонишь, вот такая у нее бабушка!..

– Бабуля, ты о чем? Если о старике Конан Дойле, то помню. Что это ты вдруг про него вспомнила?

– Да я не вдруг и не вспомнила, а у Петра Мартыновича на участке собака Баскервилей завелась.

Петром Мартыновичем звали соседа, с которым бабушка никогда не дружила и отчасти даже презирала его, потому что сосед, по ее словам, был «бестолочью» – забор с его стороны участка давно упал бы, если бы не Юра, который ведал в бабушкиной усадьбе всеми хозяйственными вопросами. Соседские собаки через дырки все в том же заборе лезли на усадьбу и вытаптывали ирисы. По весне сосед разводил в старой детской ванночке «гуано», которое воняло так, что со всех помоек слетались тучи проснувшихся раздраженных мух. Марфа Васильевна, Анфисина бабушка, в тот угол усадьбы, ближе к которому располагалось «гуано», старалась не заходить, туда направлялся Юра, перелезал через забор и отволакивал ванночку подальше. Сосед неизменно притаскивал ее обратно и устанавливал на место с мстительным и озабоченным видом. На участке у него, по бабушкиным словам, все равно ничего путного не росло. Путного – это значит ни цветов, ни травы, ни мелких белых роз, которые она обожала. Картошку и «помидорья», как это называлось на бабушкином языке, она не признавала. Сосед же считал Марфу Васильевну «барыней» и белоручкой, и эта война продолжалась столько, сколько Анфиса себя помнила.

Откуда он вдруг взялся, этот Петр Мартынович, что это бабушка решила о нем заботиться?!

– Коржикова, ты что на рабочее место не идешь?! Народу уже полно, там Татьяна Семеновна одна пропадает!

– Иду-иду!.. – Анфиса поглубже задвинулась в угол со своим телефоном. – Бабуль, я не могу! Ты мне вечером все расскажешь, хорошо? Особенно то, что касается собаки Баскервилей!

– Ты вечером собираешься к нам? – осведомилась бабушка.

– Собираюсь. Я приеду, и мы с тобой все обсудим, ладненько?

– Я терпеть не могу этого слова, – отрезала далекая бабушка. – Говори правильно, ты же не водопроводчик!

Кроме «ладненько», бабушка еще не признавала слов «кушать», «тепленький» и всякое такое. В бабушкином понимании все, кто употреблял вышеупомянутые слова, годились разве что в водопроводчики.

– Хорошо, я не буду. Но мы сможем поговорить только вечером.

Бабушка помолчала.

– Ну?

– Что? – нетерпеливо спросила Анфиса.

– Больше ничего?

Внучка лихорадочно соображала, чего же больше.

– Больше ничего. Бабуль, я вечером приеду, и ты мне расскажешь.

– В таком случае, не приезжай.

– Почему?! – простонала Анфиса. – Почему не приезжать?!

Бабушка помолчала. Как пить дать, затянулась сигаретой. Анфиса представила, как она сидит, положив ногу на ногу, и покачивается в кресле. Бабушка любила кресла-качалки не потому, что в них удобно «валяться», а потому, что можно «баловаться» – качаться, отталкиваться ногой, смотреть, как появляется и пропадает в зеркале собственное отражение.

– Ты сегодня до шести или до десяти?

– До десяти.

– Прямо с работы поедешь?

– Да.

– А на чем?

– Бабушка! Ну какая разница?!

– Большая.

– Бабуль, я уже взрослая девочка.

– Раз ты такая взрослая, можешь не приезжать.

– Бабушка! Ну что такое!

– Я не хочу, чтобы ты шла со станции одна в темноте!

– С чего ты взяла, что я пойду со станции?!

– Не морочь мне голову, – отрезала Марфа Васильевна. – Ключ от ворот у нас один. В одиннадцать часов я смотрю новости. Ты работаешь до десяти, значит, на машине приедешь как раз в одиннадцать. Ты знаешь, что я не люблю, когда мне мешают смотреть, и не попросила меня заранее открыть ворота. Значит, собираешься ехать на электричке и зайдешь в калитку на той стороне. И думать не смей. Лучше не приезжай.

– Бабушка!

– Вы все надеетесь, что я скоро выживу из ума, а я все никак. Я не разрешаю тебе идти в темноте одной. Юра тебя встретит.

– Хорошо, я приеду на машине.

– Смотри, а то я не усну!.. Или Юру отправлю.

– Не надо, – взмолилась Анфиса. Она не любила, когда Юра ее встречал. – Я приеду на машине, обещаю тебе.

– Но ведь собиралась на электричке? – ехидно осведомилась бабушка и, судя по звукам, перестала качаться туда-сюда в своем кресле. – Надуть меня хотела?..

Анфисе пришлось сознаться, что да, собиралась, и следом за признанием немедленно услышала вопрос, что у нее с машиной. И еще некоторое время пришлось объяснять, что с машиной ничего такого, просто сегодня она осталась в очень неудобном месте, потому что на Садовом были пробки, а Анфиса торопилась.

Анфиса говорила и прислушивалась к шуму аптечного зала за белой перегородкой. Мимо проплыла Лида, посмотрела неодобрительно. Потом, громко топая, промчалась Наталья Завьялова и на ходу улыбнулась Анфисе. Короткие черные кудри торчали в разные стороны из-под белой аптечной шапочки. Анфиса улыбнулась ей в ответ.

– Что вам выписали? – громко спросила вдалеке заведующая Варвара Алексеевна. Анфиса со своим телефоном чувствовала себя выключенной из утренней жизни, с каждой минутой набирающей обороты. – Татьяна Семеновна, посмотрите, что у больного с рецептом!

– Бабушка, все, я правда больше не могу. Я должна бежать.

Она сунула телефон в карман халата, поправила поясок, чтобы выглядеть безупречно, и за высокими белыми стойками пробежала на свое место.

• Предыдущая
• 3/14
• Следующая