Корабль отстоя - Покровский Александр Михайлович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/58
• Следующая

– Понимаешь, не углядел я. Он каких-то таблеток перед погружением наглотался и упал. Трое суток в себя не приходит.

– Надо ж так со страха обосраться! Жив хоть?

– Жив. Я поверял. Не просыпается. Я уже по всякому. Тут программу надо выполнять, а он вырубился.

– И что теперь?

– Не знаю. Я его водой пою через шланг, а другой шланг к члену подсоединил и в гальюн его отвел, хорошо что рядом.

– Не срёт ещё сообразно теме?

– Нет.

– Командиру доложил?

– Не-а.

– И не надо. Не нагружай человека. Вадик встанет. Такие не дохнут в стойле.

Вадик встал через две недели. И пришел в кают-компанию.

– О! – сказала кают-компания. – Бешеный Вадик проснулся! Ну, теперь работа закипит. Ой! Теперь держись. Всем достанется. По ведру возбуждающих средств. Как самочувствие-то, таракан рыжий? Между прочим, ты ритуал пропустил. Какой ритуал? Посвящения в подводники. Очень простой ритуал. Мы хотели тебя посвятить, пока ты спал, но потом решили, что лучше с пробуждением. То есть, берешься ты и жопой…

– Погодите, как там диссертация, Вадик? Мы будем допушены к целованию титульных листов?

– Да, ему Женька уже половину наструячил, чего там целовать.

– А Вадик в то время где был?

– А Вадик в то время испытывал на себе новое лекарство «погружуй». Жуешь и плавно погружаешься. Главное, на член не забыть резину навинтить.

– Вадик, ты так сразу на работу не набрасывайся. Ты отдохни. Женька у нас умный. Он тебе эту херню в раз напишет.

– А ты котлеткой закуси. И супчиком. Хочешь супчика? Вестовой, Вадик хочет супчика. У тебя папа кто?

– Папа у Вадика врач. А Вадик – психический доктор. Чуешь разницу, бородавка?

– То-то, я смотрю, он с этими средствами…

– С какими средствами?

– Ну, чтоб вадики не родились.

– Да там как раз наоборот. Он сюда послан, чтоб они как раз родились.

– Вадик, ты кашки хочешь? Съешь кашки. Сегодня гречневая. Это вчера была говно…

– А мама у тебя тоже есть?

– Ты хочешь, чтоб у него не было мамы?

– И где твоя мама?

– Тебе интересно?

– А то?..

И вот так каждый день. По приводу Вадик вышел с дикими глазами. Потом он заболел.

А Женьке Шимановичу он так перевод и не сделал, сучья медуза, хотя с диссертацией у них там был полный порядок.

…

Да, чуть не забыл а жопой-то мы его всё-таки постучали…

Твоё место здесь. У меня в трусах. Ты помещаешься там целиком. Ты такая маленькая – ростом с карандаш, а лучше с пуговицу, но сильная.

И ты здорово сжимаешь то, что тебе удаётся нащупать, а удаётся тебе нащупать, перекатываясь с бока на бок, почти все.

И оно твердеет в том смысле, что неоднократное к нему обращение вызывает приливы.

Чувств, разумеется.

Потому что, если у тебя твердеет, то прежде всего предполагается высокий смысл происходящего. То есть я хотел сказать, что налицо жардачность (философ Жард) в самом высоком понимании этого слова.

А это означает, что я становлюсь большим, огромным, заполняю весь мир до потолка, а ты становишься все более трогательной, маленькой и ломкой, и могла бы поместиться на ногте большого пальца моей правой ноги, и я бы тебя оттуда достал, поместив тебя себе в трусы, где ты и должна находиться все оставшееся время.

– Саня! – говорит мне Валера, почёсывая брюхо. – А ты помнишь, как ты матроса учил уму-разуму?

– Нет.

Мы с Валерой на улице встретились, и сначала я его назвал Серегой. С бывшими подводниками такое случается: встречаешь приятеля через двадцать лет, хватаешь его на улице за руку, пьяненького, он начинает отбиваться, а потом вы узнаете друг друга, обнимаетесь и путаете имена.

– Мы тогда только появились в Гаджиевке, приехали линейность подтверждать, и вы нас катали: посадили на корабль командиров боевых частей и в море на задачу вышли. Я сидел у тебя на посту, весь расслабленный, приятный, а ты ушел на приборку. Вдруг ты вламываешься на пост, тащишь за собой матроса, ставишь его перед щитом и начинаешь воспитывать: он с приборки сбежал. И в середине воспитания ты внезапно бьешь мимо его лица кулаком в щит – крышка сгибается вовнутрь, – потом ты говоришь матросику: «Видишь вмятину? А если б я по щиту промахнулся, то что бы было?» – матросик в столбняке, я в ужасе – меня так с матросами разговаривать не учили. Потом он ушел на приборку по стеночке, сжимая промежность, а я чаю выпил – в глотке пересохло.

– Не может быть!

– Может! Ты б себя тогда видел. Кстати, вооружившись твоим опытом, я потом одного орла в умывальнике топил. Затащил его в умывальник, макнул в раковину и воду открыл, потому что хамло.

– Ну и как?

– Знаешь, действует. У нас же скорость жизни в пять раз выше, чем на асфальте, объяснять некогда. Вот мы и проводили разъяснительную работу.

Потом мы с Валерой ещё поболтали немного, покружили по улицам, пообещали не забывать, звонить и встречаться, и я проводил его на метро.

Я тут понял, что вы ни хрена не понимаете, поэтому объясняю ещё раз: у нас не все, как у людей, у нас многое на интонации, рефлекторно, по осанке, с поворотом головы.

Друг друга называем по имени отчеству. В остальных родах войск «товарищ капитан», а у нас – «Александр Михайлович». А если старпом мне говорит «Саня», значит, он в данную минуту ко мне чрезвычайно расположен и мы с ним на «ты». То есть, я ему говорю «вы» и «Андрей Антоныч», а он мне говорит «ты» и «Саня».

Где вы ещё такое увидите? Только на подводных лодках.

А если старпом называет меня по фамилии, значит я провинился.

Если по званию – значит, я провинился так, что ему со мной на одном гектаре сидеть тошно.

Если по должности, например «Химик!» – значит он сегодня игрив и не опасен.

Если: «Так! Зайди-ка ко мне» – значит, мы с ним на дружеской ноге, но все это может поменяться в два счета.

Если: «Где этот козёл?» – значит, он имеет в виду не меня, просто при мне кто-то по пьяному делу в комендатуру загремел.

Все это ради экономии. Времени, конечно. И слов.

Тут такая жизнь, что проживается она в три раза быстрее, чем на асфальте.

И вот, чтоб не тратить её на всякую ерунду, существуют некие нормы поведения.

То есть: всех мичманов мы дружно называем на «вы» и по имени-отчеству. И они нас называют так же.

Капитана третьего ранга мичмана иногда называют по званию.

В состоянии повышенного добродушия он говорит им «ты».

Между собой офицеры на «ты». Старшим офицерам мы говорим «вы» и по батюшке.

Если старпом говорит: «Так! Петров!» – то это настораживает.

Матросам «вы» говорится только в крайнем случае, и это их нервирует. Обычно – «ты» и «Мамедыч» вместо «Мамедов» – это всех устраивает.

Командира мы все дружно называем «товарищ командир». Он старпома – «Андрей Антоныч», нас – так же или по должности, например: «Начальник химической службы!». После этого надо выкрикнуть: «Я!»

Идиотия, конечно. Какой нормальный человек, услышав свою должность или фамилию, кричит «Я!»? Разве что если он на верхнюю часть не совсем здоров – но тем не менее.

Это «Я!», скорее всего, от искаженного английского «Yes!», то есть «Да!».

Думаю, что наше «Есть!» оттуда же.

У нас многое оттуда. В смысле, из того самого места. Я бы вам показал то место, да боюсь, не так прозвучит.

Натурально входят.

• Предыдущая
• 5/58
• Следующая