Корабль отстоя - Покровский Александр Михайлович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/58
• Следующая

Пописал, на часы посмотрел – полчетвертого – пошел в каюту, дверь дернул, полкаюты разбудил, в койку и спать.

Вообще-то я за справедливость. Давно это повелось. Не могу я смотреть на всякое такое. Вот, например: я – курсант пятого курса – стою на улице во Владивостоке в очереди за пивом. Это первая моя стажировка на белом пароходе. Вокруг залив, бригада, корабли, завод, забор с дырками, куда мы все лазаем, КПП, через которое работяги днем и ночью прут, улица Светланская, остановка «Комсомольская».

А пиво вьетнамское, семьсот пятьдесят миллилитров и очень хорошее, хмельное.

Вдруг вижу – мальчонку лет пятнадцати три алкаша потащили в подворотню, скорее всего потрошить, а тут капраз идет, который все это увидел, и тоже в подворотню побежал.

Ну, а я-то в очереди не могу так просто стоять как пень, я бегом на подмогу.

Дали мы в лоб одному, в жопу другому – освободили пацана. Капраз мне сказал, что я молодец, после чего он пошел дальше, парнишка – по своим делам, а я – в очередь за пивом.

Потом нас на плацу строят, всю бригаду, по какому-то потрясающему поводу; огромный плац, просто не представить, и комбриг выходит и движется вдоль строя.

А курсанты в самом конце, на шкентеле стоят. И вот идет комбриг, и чем ближе он подходит, тем я все больше его узнаю: это тот самый капраз из подворотни. И он меня узнал, подошёл, за руку поздоровался, как дела, говорит, поболтали мы с ним, так о разном, и он отошел. Потом ко мне вся эта шушера из штаба подлетела, там откуда и как, а я им говорю, что мол, он мой знакомый, близкий друг отца, да и дяди моего прекрасный кореш.

С тех пор жизнь моя изменилась. Она и так была ничего, а теперь стала вообще о-го-го! Просыпаюсь в десять утра, поболтался, обед, после обеда сон, потом выход в город.

И вот зазывает меня к себе доктор и говорит: «Серега, выручи. Ты же умный, из Питера, это я местный, а жена у меня из средней полосы. Придумай что-нибудь. У нас начальник политотдела все квартиры для своей замполит-ской сволочи захапал, а я уже пять лет в очереди на жилье первый, помоги. Поможешь квартиру получить – за мной не заржавеет».

Я ему говорю: «Так я же курсант» – «Ну и что, что курсант, но ты же умный и комбриг у тебя знакомый» – говорит он.

И тогда я подумал: ну умный я, ну!

С этим нельзя не согласиться. Я так внимательно на себя посмотрел в зеркало: действительно, хотя вот на подбородке какая-то невыразительная точка… но… нет… м… показалась.

Точно! Умный. И не просто умный – умнейший.

Я бы ещё добавил: и справедливый, а лучше – и справедливейший. Да!

Так что – ждите!

Пошел я в штаб – благо что комбриг у меня, получается, знакомый и вообще, как полагают, друг отца, и раздобыл там адрес этого негодяя начпо, потом я сел за машинку и одним пальцем напечатал одну тысячу объявлений: «Сдаётся квартира, полностью или покомнатно. Звонить в любое время. Спросить Гришу» – так этого урода звали.

А надо знать, что такое Владивосток в те времена: там люди годами голые спали семьями на кораблях и где угодно.

И потому я нанял под будущий спирт человек двадцать, и они мне в одно мгновение все это наклеили на все заборы и столбы города Владивостока с помощью замечательного японского неотрываемого клея.

И настала для начпо настоящая жизнь, а то он думал, что светлое будущее не за горами. Звонили ему и днем и ночью, звонили по двести раз, просили, угрожали, умоляли. Соблазняли его деньгами и тем, что «они сейчас придут».

Он сопротивлялся сперва, а потом сдался, собрал всех, всех офицеров бригады, сказал, что он осознал какое он дерьмо и теперь все будет по справедливости, как у Христа записано, только бумажки снимите.

И доктору моему в тот же день квартиру дали, а он мне, на радостях, шесть литров спирта притащил, которые я тут же и раздал.

По справедливости.

А потом у меня на душе вдруг так хорошо стало, так здорово, так уютно, и я подумал: «Вот ведь сила какая у печатного слова!»

Я даже не знаю – хочется, знаете ли, иногда что-нибудь наделать такое, а лучше, совершить и чтоб совершенно бескорыстно, для страны, а лучше для родного Отечества.

И я очень хорошо понимаю адмирала Всеволода Ивановича Дранкуля, бывшего начальника технического управления, который сперва воровал безо всякого чувства хотя бы реальности, а потом, когда его взяли за хобот и посадили на восемь незабываемых лет, все осознал и проникся настоящей любовью к вышеназванному Отечеству.

А посадили его не за те эшелоны разнообразного добра, которое в жизни никто не считал и не проверял, куда его с флота развернули, а за тот незначительный дизель-генератор, который он подарил своей малой Родине – небольшому сельскому хозяйству, утонувшему в безбрежной степи, за что его приревновало другое сельское хозяйство, соседнее, которое и заложило его по всем статьям в следующих выражениях: «А вот некоторым дизеля дарят, в то время как другие надрываются!» – ну, как после этого его было не посадить?

Тем более, что там ещё имелся музей «имени меня», где портрет адмирала Дракуль в полный рост и прочие военные детали.

Посадили. Приехали, отобрали дизель и нашли здесь же неподалеку его дачу, где в подвале оказалась закопана цистерна со спиртом, увешанная датчиками и приборами автоматической подачи жидкости наверх, с помощью сжатого воздуха, для чего и компрессор имелся, работающий от совершенно невзрачного постороннего дизель-генератора, топливо для которого хранилось в отдельной цистерне, снабженной датчиками температуры и давления, срабатывающими автоматически по превышении параметров, для чего и приборы автоматики располагались в непосредственной близости, рассчитанные на сеть 220 вольт 400 герц, которая запитывалась от обычной сети, но через небольшие преобразователи. Там ещё много-много было всяких чудес.

Ему на суде дали последнее слово, а он встал и сказал: «Люблю Отчизну!»

Вот тут я его понимаю.

Я в самом начале об этом говорил.

– Я туда больше не пойду – зашкаливает.

Мой мичман вошел на пост с этими словами и стал снимать с себя нейтронные датчики. В глаза не смотрит. Все в пол.

А мне хочется, чтоб он мне в глаза посмотрел.

Хотя, нет, не хочется. И так ясно, что боится. Не интересно, когда человек трусит.

А вот какая зараза придумала на семидесяти процентов обоими бортами картограмму гамма-нейтронных полей снимать – вот это интересно. Я б ему… яйца, от лю-бопытности, всенепременнейше отвернул.

– Хорошо. Клади все, я схожу.

Пойду сам. Наверное, это бравада. Мол, мичман за деньги, а мы – за идею.

«Один рентген – это два ноль восемь на десять в девятой пар ионов в одном кубическом сантиметре».

В одном кубическом сантиметре воздуха или вещества.

Излучение опасно тем, что частицы пронзают тело и оставляют в клетках свободные химические радикалы. И все это превращается потом в перекись водорода.

Одна молекула этой дряни на миллион молекул воды означает смерть клетки.

Об этом приятно думать перед походом в реакторный отсек.

У нас два реактора, две выгородки и по тридцать восемь точек замера в каждой. Если не халтурить – на час работы.

На семидесяти процентов обоими бортами мы уже три часа – повезло, это такая, значит, нам задача поставлена.

Проход через седьмой я уже запретил. Чем меньше людей шляется сейчас в проходе реакторного, тем лучше. Зона старая, биологическая защита разболтана – одни прострелы. Стрелки пляшут. Иногда не хватает диапазона. Возьмем с собой приборы на гамма-излучение и нейтроны. Сейчас я этой чушью увешаюсь.

Надо посидеть пять минут с закрытыми глазами, представить, как пойдем и куда.

Перед входом в отсек надо постоять, послушать. Иногда что-то делать до смерти не хочется. Тогда внимай своему внутреннему голосу и не делай. Он не дурак, плохого не посоветует. И главное не волноваться. От собственного волнения собственные приборы могут сойти с ума. Реагируют они вдруг на человеческое волнение.

• Предыдущая
• 8/58
• Следующая