Человек-саламандра - Бирюков Александр Викторович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/77
- Следующая
Клосс поморщился.
Рюво продолжал:
– Его же напарник, по-моему, просто очень много ест. А полный перечень заказа? Вот он вам, всё в полном объеме.
И распорядитель зала расстегнул сюртук и обнаружил, коротко хохотнув, под ним знаменитый свой жилет с множеством кармашков. Жестом фокусника он начал извлекать из кармашков колоды разноцветных карточек меню, на каждой из которых были напечатаны вкратце рецепты блюд и рекомендации, как и с чем это следует вкушать.
Ловкими пальцами тасуя колоды, он начал выкладывать перед полицейским пасьянс, соединяя попарно блюда и гарниры, напитки и закуски.
– И они всё это съели? – ужаснулся Клосс, когда большой круглый стол был покрыт карточками на четверть.
– Привычку оставлять после себя практически чистые тарелки можно отнести к одному из достоинств мистера Бенелли, – заметил Рюво, убирая лишние карточки по цветам в кожаные кармашки своей жилетки.
– А вы всё это запомнили? – выразил восхищенное сомнение Клосс.
– Это часть моей работы, сэр. К концу дня я держу в голове все заказы, сделанные с начала работы зала. Мне нужно составить обзор предпочтений клиентов и прогноз на заказы продуктов тем земельным хозяевам, флотилиям и переработчикам, с которыми мы сотрудничаем.
– Вы мне напомнили моего шефа, – сказал полицейский. – Кантор держит в голове столько всего, что я иногда ловлю себя на глупейшей мысли, как это его не пригибает к земле тяготением!
Рюво и Клосс посмеялись, как два человека, понимающие что-то доступное не всем и явно испытывающие от этого удовольствие.
– Вы, пожалуй, правы, – сказал Клосс. – вкусы Карло-Умника слишком эксцентричны для меня. К тому же тяжелый живот не сообразуется с моей профессией и положением в обществе. Ничего из этого я не стану заказывать. Пообедаю как обычно, если вы ничего особенного мне не порекомендуете.
Разговор перешел на формирование заказа. Когда же карточки, мелькавшие в ловких пальцах Рюво, сложились в пачку, они были отправлены в щель приема заказов на столе.
– А скажите, – вдруг решился Клосс, – говорят, что трубы столовых лифтов, идущие в кухню, обладают хорошим резонирующим свойством. И повара развлекаются тем, что подслушивают разговоры клиентов?
– Эти слухи, – деланно помрачнел Рюво, – вредят репутации, но не лишены определенного смысла. Трубы действительно резонируют. И в кухне можно расслышать кое-что, кроме стука ножей и ложек. Клиенты с юмором имеют обыкновение произносить благодарственные речи поварам напрямую, а не через мое посредничество.
– Милый Рюво, – улыбнулся Клосс, – мне, в силу как раз профессии, просто необходимо узнать, о чем могли говорить Бенелли и Шмидт, кроме хвалебных речей кулинарам. И если кто-то в кухне что-то ненароком слышал, то я спустился бы туда после того, как отобедаю, и, лично отблагодарив за обслуживание, в вашем присутствии хотел бы поговорить с тем обладателем особо острого слуха среди поваров. Мне может пригодиться каждая деталь. Я не слишком обременяю вас такой просьбой?
– Я понимаю, сэр, – кивнул Рюво, – ведь если бы мне нужно было выловить злостного расхитителя окороков, то я обратился бы только к вам, и вы не отказали бы мне, не так ли?
В этот момент круглый люк в центре стола открылся и поднялся лифт из кухни, с благоухающими, исходящими паром тарелками.
Рюво, пожелав получить максимум удовольствия и, отрешившись от всего суетного, предаться еде, удалился.
Кухня покачивалась. Лена почувствовала новый приступ бодрости и веселости. Безотчетно, но яростно захотелось активных действий. Причем таких, что непременно обратят на Лену внимание обитателей дома.
Она поднялась и подошла к лестнице наверх. Лестница качалась тоже. Лестница извивалась и гримасничала, будто мехи гармони наяривали камаринского!
…и так далее.
– Ешки-матрешки! – сказала Лена и засмеялась.
Внезапно и тревожно, словно предупреждение о самом худшем, будто бы дежа-вю, всплыло и зацепилось за сознание острыми краями воспоминание о прочитанной книге. Так же уже было! Она уже переживала нечто подобное. И одновременно Лена знала, что никаких похожих приключений с ней не приключалось.
Так в чем же дело? Можно ли считать переживанием то, что вычитано в книге? Даже если впечатление осталось сильное. Нет, наверное, думала Лена.
Ей доводилось не только «Мастера и Маргариту» читать в ксерокопии с журнальной публикации, но и другие книги «самиздата».
Некоторые представляли собой любительские переводы зарубежной фантастики или отпечатанные на машинке (тираж 5-7 экземпляров) и переплетенные фолианты отечественных авторов, по тем или иным причинам не публиковавшихся официально.
Сейчас ей вспомнилась небольшая повесть под названием «Торнадо-Сити». Не то перевод какого-то англичанина, не то сочинение местного автора. Там тоже были чудеса с лестницами. Они то удлинялись, то укорачивались, реагируя на состояние героя. Там вообще всё постоянно менялось.
И переданное автором переживание героя, связанное с нестабильностью мира, с постоянным ожиданием изменения окружающего, как предательства, как отказа мира от тебя, запомнилось, потому что было очень заразительно. Лена, прочтя неряшливую рукопись с множеством опечаток, долго потом ходила по городу, не в силах избавиться от ощущения подвоха.
Нельзя было надолго бесцельно оставаться на месте. Улица менялась. Нельзя было засидеться на лавочке напротив симпатичного дома. В какой-то неуловимый момент дом мог смениться другим, а тот исчезнуть, словно сменили декорацию или скамейка переехала на другой квартал, другой бульвар, в другой город.
С неделю по прочтении повести Лена жила в реальном и одновременно фантастическом мире. Потом ощущение отпустило, сгладилось, стерлось. Москва обрела стабильность и надежность. А теперь воспоминание накатило вновь и остро будоражило живое воображение.
Лена плохо помнила принцип, по которому жил мир этой странной книги. Но его изменчивость сейчас слилась для нее воедино с изменчивостью дома.
И принцип так же был неясен. Но хорошо или плохо, если ты не знаешь, каким образом происходит что-то, Лена не задумывалась. Она хотела понять и, одновременно, могла бы с удовольствием отказаться от перспективы этого знания, если бы непонятное прекратилось. Возможно, это оставило бы неприятный осадок тайны, которая не поддается разгадке, но полегчало бы точно.
Вероятно, для детской сказки времен Одоевского весьма занимательно и познавательно оказаться внутри некоего переменчивого механизма и, вступив в противоборство с его механическими деталями, познать азы механики, вообще научиться уму-разуму и в результате починить-таки этот механизм, подчинить его себе.
В реальной жизни для мягкого, уязвимого и непрочного человека оказаться внутри механизма, за исключением специально на то предусмотренных обитаемых отсеков, вовсе не занимательно, а гибельно.
Дом-трансформер. Исчезают и появляются коридоры, а лестницы норовят подняться и ударить.
Лена подумала, что, возможно, когда дом начинает перестраиваться, то все обитатели попросту покидают его, выскакивают наружу, отбегают подальше и пережидают на лужайке, пока дом трясется, будто кофемолка.
А когда всё кончится, хозяин, Огустина, дворецкий и кто-то еще, кто здесь обитает, возможно – три мышки, возвращаются и получают удовольствие от обживания новых интерьеров.
Шкодливая фантазия тут же дорисовала картинку. Как дворецкий объявляет в медный рупор:
– Перестановка! Внимание! Большая перестановка!
Все бегут, как при пожаре, прочь, хватая только самое необходимое, а Эрнест поворачивает в стене маленький ключик, который вращает маленькую шестеренку, которая вращает большую шестерню, спрятанную в стене, а та еще более массивное зубчатое колесо. И когда механизм заведен, из слухового окна под коньком выскакивает кукушка на пружинке и кричит диким голосом, не то «ку-ку», не то «ква-ква». И внутри дома начинают хлопать, как обложки книг, меняющие положение стены, гильотинами опускаться и подниматься перегородки, задвигаться и отодвигаться, как декорации, целые комнаты.
- Предыдущая
- 31/77
- Следующая
