Разорванное небо - Бирюков Александр Викторович - Страница 81
- Предыдущая
- 81/102
- Следующая
– Ну вот, а я только сегодня об этом говорил. Оказывается, не зря! – заметил Хомяк с нехорошей улыбкой.
Малошан, устыдившись своей вспышки, вновь перешел на официальный тон, как бы не заметив реплики Хомяка:
– Естественно, что в подобной ситуации командование не имеет права настаивать на дальнейшем выполнении контракта. Суммы, причитающиеся вам за уже выполненную работу, в настоящее время изыскиваются. О своем решении убедительно прошу сообщить в комендатуру капитану Шелангеру через час.
Оба офицера резко повернулись и вышли, оставив притихших летчиков.
– Ну что? – нарушил тягостное молчание Корсар. – Какие будут предложения?
– Хм… «А ответ ужасно прост. И ответ – единственный!» – отозвался Хомяк строчкой из песни Высоцкого. – Манатки в обе руки – и вон отсюда. Мне этот бардак во как! – он чиркнул сжатыми пальцами под подбородком.
– Для твоих манаток двух рук не хватит, – заметил Дед почти добродушно.
– Это уже мои проблемы… А что ты на меня так смотришь?
– Да так, на прощание. Чтоб вспоминать потом – был такой хороший мужик Хомяк, хозяйственный, работящий.
– А-а-а. Теперь понятно, откуда ветер дует. Героический летчик остается поддерживать братьев-славян, а подлый трус и стяжатель пакует вещи. Очень поучительная сцена, прямо для кино.
Дед все еще казался добродушным, но Корсар, который общался с ним больше других, почувствовал, что этот степенный человек вот-вот сорвется, и, быстро вскочив, встал между спорящими, заорав так, как на него в свое время орали сержанты:
– А ну ша! Рты позакрывали оба, ну! – и воспользовавшись секундным замешательством, продолжил как ни в чем не бывало: – Ну вот, уже лучше. Значит, так: каждый свое решение принимает лично. Я, хоть и командир группы, силком никого ни гнать, ни держать не стану! Я остаюсь, сами знаете почему! – он демонстративно поправил повязку. – Но кто что решит – его дело. Обойдемся без разбирательств, кто герой, кто нет. Всем понятно?
– Понятно… – неохотно пробурчал Дед и опустился на стул. – Но я тоже останусь.
– И я… – голос Казака дрогнул. Летчику вдруг захотелось рассказать о том парнишке, Мирославе Йовановиче, о разрушенном Зворнике и о многом увиденном за эти дни… Но все слова куда-то пропали, да и не смог бы он объяснить все словами.
– Так, стало быть, трусом быть мне, – медленно проговорил Хомяк.
– Никто вас трусом не назовет, товарищ… майор? – Корсар решил плюнуть на все порядки, чтобы человек почувствовал – здесь уважают его звание.
– Подполковник я, – так же в нарушение инструкций ответил Хомяк.
– В боевых операциях вы были лучшим из нас. И то, что вы решили в этой ситуации отказаться от дальнейших полетов, дело исключительно ваше. А сейчас – спасибо. – Корсар с настоящей благодарностью, без всякой фальши пожал Хомяку руку, и то же самое, хотя с менее горячим чувством, сделал Казак. Дед буркнул «извиняюсь», но руки уезжающему не подал и сразу же ушел в свою комнату, сославшись на головную боль.
Хомяк улетел на следующее утро вместе с «чебурашкой-ниндзя». Что и как обсуждали в экипаже АН-71 украинские летчики, осталось неизвестным, и лишь потом Шелангер по секрету сказал, что они сами не хотели улетать, но из Киева пришел приказ прекратить участие в боевых действиях, причем этот приказ никак не был связан с прекращением оплаты, а, скорее всего, кто-то где-то нажал на соответствующую кнопку.
Прощание было кратким, а, вернее, его вовсе не было. Просто самолет вытащили на полосу, и через несколько минут его силуэт растворился в низких облаках. Судя по тому, как угрюмо аэродромная обслуга выполняла подготовку «Чебурашки» к вылету, для них не было секретом, что эта машина покидает базу навсегда. И тем более теплым было их отношение к оставшимся, и когда из деревни доставили завтрак, то вместе с завтраком им привезли роскошный букет полевых цветов, который был немедленно водружен в вазу на столе.
Шелангеру, заглянувшему к летчикам после завтрака, Корсар не дал заговорить – судя по выражению лица офицера тактики, он собирался произнести благодарственную речь, выслушивать которую командиру группы сейчас хотелось меньше всего, да и остальным летчикам, пожалуй, тоже – и с ходу обратился к нему сам:
– Как хорошо, что вы пришли. У меня к вам вопрос, все тот же, насчет снабжения боеприпасами. Мы все, конечно, тут герои-удальцы и все такое, но летать без нормальных ракет не будем.
Как Корсар и ожидал, Шелангер смутился и что-то замямлил насчет того, что ничего не знает, но пострается выяснить, и вскоре удалился.
– Вот и славно, – оценил маневр Корсара Дед, – а то сейчас начал бы расшаркиваться – ни к чему все это. А пока делать нечего, командир, скомандуй Казаку – пусть потихоньку осваивает бывший хомяковский самолет.
Корсар согласился, и Казак отправился в ангар, не очень-то понимая, зачем это поднадобилось. Свои особенности есть, конечно, у каждого самолета, но ведь на земле их не выявишь! В воздухе – да, там может быть всякое.
Более прозаическое объяснение этого приказа заключалось в том, что Дед просто хотел остаться с Корсаром наедине. Казаку это в голову не пришло, но именно так и было. Не то чтобы Дед не доверял Казаку, просто указания Льва Сергеевича следовало выполнять буквально – пренебрегавшие данным правилом редко от этого что-то выигрывали, зато неприятностей всегда получали «по самые не балуйся». Когда наконец дверь за Казаком захлопнулась, Дед наклонился к Корсару и тихо произнес:
– Слышь, пират, есть вариант процесс ускорить. Ты, как командир группы, вот что сделаешь…
План действий, изложенный Дедом, был явно задуман задолго до того, как возникли неувязки с боеснабжением, однако для претворения его в жизнь требовалось около двух суток ожидания.
Эти два дня оказались томительными для всех – и для летчиков, и для бойцов охраны, и для офицеров «командирни». Казак вдруг проявил удивительный интерес к радионовостям и телевыпускам, причем смотрел буквально все, что только ловила тарелка антенны в поселке – умельцы из резервистов наконец-то провели кабель до базы, и теперь телевизор в «красном уголке» показывал не только два местных и один европейский канал, но и около двух десятков других программ, включая даже иранскую – впрочем, Тегеран обычно ограничивался исламскими проповедями и работал не больше двух часов в день.
Однако той новости, какую ждал Казак, не сообщала ни одна телекомпания и ни одна радиостанция. Лишь турецкая служба новостей в одном из выпусков показала снятые с воздуха кадры с прочесывающими волны многочисленными кораблями и кружащими в воздухе вертолетами, и Малошан перевел летчикам (этот человек, как оказалось, знал кроме русского еще четыре языка), что американский флот проводит широкомасштабную спасательную операцию в Адриатическом море, но уже в следующем выпуске упоминалось не о спасательной операции, а об учениях спасательной службы, а потом и вовсе говорить о ней прекратили. Корсар тоже смотрел новости вместе с Казаком и тоже был удивлен, но от комментариев вслух воздержался.
Такими же невразумительными были и сообщения, касающиеся положения в Трансбалкании. Си-эн-эн показала погрузку бронетехники для отправки на Балканы и в то же время сообщила о стабилизации линии фронта и снижении активности боевых действий. Американский президент на одной из пресс-конференций заявил, что «сербская проблема будет решена в ближайшее время, даже если придется пойти на серьезные жертвы», но впервые за последнее время упомянул о возможности мирного решения конфликта и о том, что готов к переговорам с Вазником и Харжичем.
Сведения, что приходили через Шелангера, тоже были достаточно противоречивыми. Наступление хорватов и боснийцев приостановилось, но об очередном соглашении о прекращении огня речи пока на шло. Авиация хорватов и, главное, американские самолеты, действующие с аэродромов в Северной Италии и Болгарии и с авианосцев, время от времени атаковали позиции сербских войск, но эти атаки совершались небольшими группами, по три-четыре машины, и не наносили слишком большого урона. Зато заметно участились полеты разведчиков и высадки диверсионных групп.
- Предыдущая
- 81/102
- Следующая
