Обнимай и властвуй (Черное кружево) - Блейк Дженнифер - Страница 44

• Предыдущая
• 44/88
• Следующая

Фелиситэ неожиданно заметила, что за те годы, которые Оливье Лафарг называл Валькура сыном, ее приемный брат ни разу не обратился к нему со словом «отец», всегда говоря о нем только как об отце Фелиситэ, кем он безусловно являлся. Она с досадой отмахнулась от этой неожиданной догадки.

— И что же дальше?

— Мне ясно, что твой драгоценный Морган с самого начала собирался сделать тебя той, кем ты теперь стала — своей вещью, игрушкой для постели, своей… девочкой для развлечений.

Валькур окинул взглядом ее фигуру, задержавшись на высокой груди. При этом он явно не пытался скрывать неприличные предположения. Фелиситэ почувствовала, как ее отвращение к брату становится все сильнее.

— Это неправда!

— Как ты можешь это отрицать? Ведь ясно как божий день, что он даже не пытался помочь твоему отцу, а лишь хотел попользоваться твоим мягким белым телом, чтобы насытить свою страсть, ничего не давая взамен. Чтобы убедиться в моей правоте, достаточно знать то, что случилось сегодня. Ведь всех заговорщиков, всех до одного, признали виновными.

— Что? — прошептала Фелиситэ.

— Разве ты не слышала? — Валькур постарался, чтобы его голос звучал как можно более невинно.

— А как же приговоры? Какой приговор получил отец?

— Откуда мне знать? Одних приговорили к повешению, других — к пожизненному заключению, а третьим назначили наказания поменьше. Тот, кто мне об этом рассказал, не назвал имен.

— Срок, который получит отец, будет не слишком велик. Ты скоро в этом убедишься, — проговорила Фелиситэ с отчаянием в голосе.

— Какое доверие! — бросил с насмешкой Валькур. — Помоему, это может означать только одно: ты влюбилась в этого наемного вояку, лишившего тебя невинности. Как же низко ты пала! И какой дикой страстью к нему ты воспылаешь, если твоему отцу на самом деле дадут меньше, чем другим?

— Твои слова настолько нелепы и оскорбительны, что я не стану тебе отвечать! Но Морган по крайней мере поступил, как подобает настоящему мужчине. Выполнив свою часть уговора, он хотя бы старался помочь отцу. А ты наверняка даже не пытался этого сделать, Валькур Мюрат. Ты только сбежал и спрятался, продав слугу, который по закону принадлежал не тебе, и словно жалкий трус украл ночью последнее золото, остававшееся у отца. Как ты мог лишить его последних удобств, которыми ему могли бы позволить пользоваться за деньги, когда он гнил в тюрьме все эти долгие недели, пока ты, вместо того чтобы находиться там вместе с ним, сбежал и наслаждался свободой?!

Покраснев от ярости, Валькур хлестнул Фелиситэ ладонью по лицу. Она стремительно отвернулась, почувствовав, как из глаз потекли слезы, во рту появился привкус крови — вероятно, от удара зубы поранили щеку.

Валькур вплотную приблизился к ней и, брызгая слюной, прошипел:

— Шлюха! Я заставлю тебя пожалеть об этих словах. Ты будешь рыдать, сокрушаясь о том, что раздвинула ноги перед Морганом Мак-Кормаком, что появилась на свет женщиной, что ты дочь своего отца. Когда-нибудь ты станешь проклинать себя за то, что испытывала даже самые ничтожные чувства к любому другому мужчине…

Послышался звук удаляющихся шагов, с силой хлопнула дверь. Валькур ушел, однако прошло немало времени, прежде чем Фелиситэ перестала зажимать рукою рот, чтобы никто в доме не услышал ее безумных криков, отдававшихся в ушах словно заклятия.

Немного позже, когда вернулся Морган, Фелиситэ коекак сумела вернуть себе самообладание. К этому времени имена пятерых французов, приговоренных к повешению, уже передавались шепотом из дома в дом, о них слуги узнавали заодно с хозяевами, и вскоре в Новом Орлеане не осталось ни единого человека, который бы не произнес этих имен.

Лафреньер, Нойан, Каресс, Марки, Милье-младший.

Едва Морган вошел, Фелиситэ поднялась ему навстречу с вопрошающим взглядом бархатисто-карих глаз. Голос ее звучал сипло, когда она сдержанно спросила:

— Значит, это правда?

— В зависимости от того, что ты имеешь в виду. Увы, судьи признали их виновными.

— К чему их приговорили?

— Пятерых отвезут на ослах на площадь, чтобы там повесить. Собирались казнить шестерых, но после того как Виллера хватил апоплексический удар, их стало на одного меньше.

— Говорят, его заколола штыками охрана.

— По официальной версии он умер от апоплексии, — поправил ее Морган с жестокой иронией. — Между прочим, суд предал его память вечному поруганию. Можешь себе вообразить, этого покойника представлял на суде специальный поверенный, чтобы оспаривать обвинения, выдвинутые против памяти о нем.

Чем могла быть вызвана такая нелепая мера? Мелочной злобой или стремлением оставаться «справедливыми» даже в мелочах — этого но мог определить никто. Но сейчас Фелиситэ беспокоили вопросы поважнее причины смерти Виллера и того, как к ней отнеслись.

— А что будет с остальными?

Морган, избегая ее взгляда, пробормотал:

— Из оставшихся семерых одного приговорили к пожизненному заключению, двоим дали по десять лет, а четверым по шесть. Кроме того, всех приговорили к конфискации имущества в пользу короля и вечной высылке из испанских владений. Все остальные жители колонии получили полное помилование с целью положить конец этой истории.

— А что… что будет с отцом?

— Его приговорили к шести годам заключения в крепости эль Морро на острове Куба.

У Фелиситэ перехватило дыхание, из груди вырвался непроизвольный стон. Шесть лет! Сможет ли Оливье Лафарг с его не слишком крепким здоровьем выдержать так долго?

— Эль Морро? Но это место мало чем отличается от подземной темницы.

— Да, его не назовешь приятным, но в тюрьмах просто не может быть иначе. — Морган отвернулся, освобождаясь от камзола. — По крайней мере он останется жив, чтобы просить о снисхождении, чего не скажешь о тех пятерых, кого повесят завтра.

— Завтра! Но почему вдруг такая спешка? — Фелиситэ последовала за Морганом в спальню, где он в сердцах швырнул камзол на кровать.

— Чем скорее это сделают, тем быстрее все закончится. Это может пойти нам на пользу, если мы взялись наводить порядок в колонии твердой рукой.

— И О'Райли больше не придется выслушивать мольбы жителей Нового Орлеана?

— И это тоже.

— Боже мой! — воскликнула Фелиситэ, с трудом сдерживая охватившее ее неистовство. Сделав несколько быстрых шагов, она подошла к окну и глубоко вдохнула вечерний воздух.

Послышался тихий шорох одежды, Морган приблизился и встал позади нее.

— Тебе этого мало? Ты надеялась, что твоего отца отпустят на свободу?

— Вы выполнили вашу часть договора, — ответила она с напряжением в голосе.

— К черту этот договор! — Он взял ее за руку и повернул к себе. — Сейчас я беспокоюсь о тебе.

— И напрасно. Я это переживу, как все остальные.

— Но сейчас? Когда твои надежды не оправдались и ты упала духом? Фелиситэ…

О том, что он собирался сказать дальше, оставалось только догадываться, ибо в эту минуту в дверях появился Пепе. Однако потом они оба испытывали какое-то неясное и в то же время томительное желание. Этого оказалось достаточно, чтобы ночью, когда они лежали в постели, Фелиситэ протянула руку через разделяющее их пространство и ласково провела пальцами по груди Моргана, как будто желая привлечь его к себе.

Он затих. Фелиситэ ощущала ладонью биение его сердца, но при этом не могла понять, дышит он сейчас или нет. Она заскользила рукой по волосам на груди, по твердому и плоскому животу. Наконец Морган медленно и глубоко вздохнул. Этим порывом чувств Фелиситэ двигала благодарность и сознание необходимости исполнить долг чести, но в то же время она ощущала, как внутри нее быстро нарастает предвкушение удовольствия. Она придвинулась ближе к Моргану, приподнявшись на локте, так что медово-золотистое покрывало из шелковистых душистых волос накрыло их обоих. Фелиситэ прикоснулась к его губам, в то время как ее пальцы дотронулись до теплой и напряженной мужской плоти.

• Предыдущая
• 44/88
• Следующая