Обнимай и властвуй (Черное кружево) - Блейк Дженнифер - Страница 47
- Предыдущая
- 47/88
- Следующая
Не обращая внимания на грязь и сырость, Фелиситэ опустилась на колени и, склонив голову, стала молиться сквозь слезы, заливающие лицо. Она уже встретилась с патером Дагобером, выпросив у него обещание отслужить молебен за упокой души бедного Лафарга, несмотря на явное нарушение церковных канонов. Это было все, что она могла сделать для своего несчастного отца.
С тихим шепотом Ашанти опустилась в грязь рядом с Фелиситэ и передала хозяйке букет из разноцветных листьев, чтобы та осторожно положила его в головах могилы. Медленно тянулись минуты. Где-то лаяла собака, встревоженная мать звала домой детей. Сумерки быстро сгущались. Неподалеку уже зажгли одну или две свечи, и их свет длинными желтыми полосами пробивался сквозь серый вечерний полумрак.
Фелиситэ нехотя поднялась на затекшие ноги. Не обращая внимания на испачканное платье, она стояла, глядя на горку влажной земли. Мысли беспорядочно роились в голове, полные гнева и отчаяния. Теперь она осталась одна. Завтра или послезавтра все ее вещи конфискуют, а слуг уведут в цепях, чтобы потом продать. То, о чем она так долго старалась не думать, свершилось. Теперь ей придется искать какое-нибудь убежище, хотя она даже не представляла, где его найти. Ее, как бывшую любовницу испанского офицера, дочь покончившего с собой преступника, никто не пустит к себе в дом. Теперь на ней лежало такое пятно позора, что ее могут отвергнуть даже монахини из монастыря урсулинок.
Что будет с нею? Придется ли ей бродить по городу, пока она не станет жертвой какого-нибудь солдата или пьяного щеголя, который задерет ей юбки в темном переулке? Оставался еще Хуан Себастьян Унсага, только пожелает ли он теперь иметь с ней дело? Возможно ей придется идти на улицу, чтобы зарабатывать деньги, торгуя единственным товаром, который у нее есть. Или, решив с циничной практичностью, что это стало ее занятием, она сможет найти приют и безопасность в одном из борделей, укрывающихся на узких улочках неподалеку от реки, чтобы оставаться в нем по крайней мере до тех пор, пока, состарившись или заболев, уже не сможет отрабатывать свое содержание там?
Единственным, кто мог уберечь ее от этого пути, оставалась она сама. Теперь, когда все было сказано, она могла позволить себе надеяться лишь на собственные силы, поставив жизнь в зависимость от самой себя. Женщины, которые жили с мужчинами, опираясь на них, видя в них источник средств существования, будь то отцы, братья, мужья или любовники, глубоко заблуждались. Мужчины умирали, становились другими, бросали женщин по собственной воле или в силу обстоятельств. Возможно, сами того не замечая, они поощряли женщин искать в них опору, а когда зависимость становилась полной, когда естественная уверенность в себе, свойственная женщине с детства, уступала место добровольной покорности, эта опора могла неожиданно исчезнуть. Женщина, неспособная выжить одна, напоминает нищего калеку, полностью зависящего от людской доброты. Те, кто хотят завоевать надежное положение в жизни таким путем, никогда этого не добьются.
— Здравствуй, дорогая Фелиситэ. Я знал, что могу встретить тебя здесь.
Повернувшись, Фелиситэ увидела брата, стоявшего в нескольких футах от нее. Она настолько погрузилась в собственные мысли, что не заметила, как он подошел.
— Ты напугал меня, — тихо сказала она.
— Похоже, у меня такая привычка. Извини, сестренка, я не нарочно. Мне хотелось только подойти поближе и поговорить с тобой, чтобы ты выслушала меня прежде, чем повернуться ко мне спиной, чего я, вне всякого сомнения, вполне заслуживаю.
Как она могла упрекать его над отцовской могилой? Фелиситэ устало махнула рукой.
— В этом нет нужды.
— Ты, как всегда, милосердна и добра, Фелиситэ, однако я должен с тобой поговорить. По моей собственной вине и из-за всех этих бед, случившихся в последние месяцы, я потерял самообладание. Я готов отрезать себе руку, если это понадобится, чтобы заслужить твое прощение за то, что ударил тебя тогда. Я никогда не хотел тебя обидеть.
— Считай, что я уже забыла об этом.
— Если ты говоришь так от всего сердца, а не просто ради приличия, может, ты позволишь мне повторить предложение, которое я сделал некоторое время назад?
Стоявшая рядом Ашанти переступила с ноги на ногу, бросив на хозяйку предупреждающий взгляд. Фелиситэ заметила это, однако сейчас Валькур, столь покорный и милосердный, казался ей таким, каким она помнила его всегда, другом детства, ни разу не обидевшим ее прежде, хотя он был способен жестоко обращаться с другими.
— Я не помню ни одного случая, чтобы ты перед чемнибудь остановился, не получив на то моего разрешения, — ответила она с необъяснимой тревогой.
— Я понимаю, после смерти твоего отца прошло всего несколько часов, и ты не успела задуматься о том, как тебе теперь быть, но я снова прошу тебя ехать со мной во Францию.
— Во Францию? Мне казалось, ты уже давно отказался от этой затеи.
— Нет. Я только ждал, когда наступит момент, чтобы ты могла уехать со мной. Теперь он наконец наступил. Мы можем отправиться в путь прямо сегодня, если ты согласишься.
— Сегодня? Но к чему такая спешка?
— Здесь нас больше ничего не удерживает, ни тебя, ни меня. Это огромное несчастье, что твой отец узнал о том, как ты поступила ради его спасения. И наша трагедия сделалась еще больше после того, какой он избрал способ, чтобы избавить тебя от обязательств перед этим воякой, но…
— Постой! — прошептала Фелиситэ. — Что ты сказал?
— Но, сестренка, неужели ты ничего не знаешь? — Валькур приподнял бровь, всем своим видом выражая искреннее удивление.
— Нет. Мне ничего не сказали.
— Их, конечно, можно понять, но я просто не представляю, как им удалось скрыть это от тебя. Мне обо всем рассказал охранник, которого я спрашивал об обстоятельствах смерти твоего отца. Никому не известно, откуда он узнал о тебе, но в последний вечер твой отец был очень печален. Он говорил что-то о дочери и о жертве, которую она принесла ради него… А на следующее утро его нашли мертвым.
Из глаз Фелиситэ вновь полились слезы, затем она успокоилась и на нее нашло какое-то оцепенение. Не замечая почти ничего вокруг, она едва слышала, как Ашанти шептала ей на ухо:
— Не слушайте его, мадемуазель. Не слушайте.
— Будет очень жаль, если поступок, который совершил твой отец, чтобы освободить тебя, окажется напрасным, — продолжал Валькур. — У меня нет сомнений, что он, так горячо любивший Францию, сказал бы тебе сейчас: «Уезжай из испанского Нового Орлеана, оставь его вместе со своим прошлым, отправляйся туда, где ты сможешь обо всем забыть и начать новую жизнь».
«Выходит, Морган знал, почему отец покончил с собой, знал и не сказал мне, чтобы я не считала себя виноватой, — поняла Фелиситэ. — Он не возражал против моих оскорблений, взвалив всю вину на собственные плечи. А взамен он получил от меня лишь грубую отповедь, исполненную ненависти. Он не стал возражать. Вот в чем заключался секрет. Казалось, такой исход мог вполне понравиться Моргану. Возможно, он был доволен, что ему наконец удалось избавиться от меня».
— Но что я буду делать во Франции? — спросила она задумчиво.
— Можешь не беспокоиться. У меня достаточно денег, их нам хватит на несколько недель, а если понадобится — на несколько месяцев. А потом, у меня есть немало разных идей. Тебе не придется ничего делать. Нас ждут веселые дни, полные удовольствий.
— Удовольствий? — переспросила Фелиситэ так, как будто никогда не слышала этого слова. — Сейчас я должна оплакивать отца…
— Конечно, — ответил Валькур слегка нетерпеливым тоном, — но наступит время, и ты увидишь все чудеса Парижа. Вместе мы будем штурмовать цитадель Версальского двора, ты при помощи красоты, а я при помощи ума. И никто из нас не будет одиноким.
Это неожиданное сентиментальное отступление побудило Фелиситэ принять окончательное решение. Перед ней стоял прежний Валькур, тот самый, с кем она смеялась и играла, с кем подтрунивала над слугами и соседями. Он любил ее и хотел увезти с собой, чтобы начать новую жизнь на родине. Он предлагал не больше и не меньше, чем возможность жить по-другому и вдобавок — величайшее из всех благ — забвение. Фелиситэ глубоко вздохнула.
- Предыдущая
- 47/88
- Следующая
