Порочный ангел - Блейк Дженнифер - Страница 42

• Предыдущая
• 42/86
• Следующая

Грант сдвинул брови, окинув оценивающим взглядом молодого человека и других, с интересом смотревших на него с белых взбитых подушек. Он еще не успел ответить, как подошел генерал с шумной свитой. Резкий голос Уокера пронзил тишину:

— Трогательный вклад в наше дело, не так ли, полковник? Великую услугу оказывают нам те, кто возвращает к жизни несчастных жертв этой войны.

Все поняли, на чьей стороне генерал, и у Гранта не было другого выхода, кроме как неохотно согласиться с этим и отступить.

Со знакомой усмешкой Уокер поклонился Элеоноре.

— Американская фаланга в долгу перед вами, мадемуазель, и только время определит, сколь велик этот долг. Я… у меня есть билеты на представление в нашем новом театре, созданном здесь, в Гранаде. Я хочу сказать, что был бы польщен, если бы вы и, конечно, полковник Фаррелл дали согласие быть в этот вечер моими гостями.

Элеонора приняла приглашение с восхищенной улыбкой, давая понять, как велика эта честь. При этом она не осмелилась даже взглянуть в сторону Гранта. Ему вряд ли бы пришло в голову требовать от нее, чтобы она отклонила приглашение, но она не хотела рисковать.

Если генерал Уокер принимал Элеонору в качестве гостьи с удовольствием, Нинья Мария отнеслась к ней иначе. И дала понять это сразу. Едва успев поздороваться, она тут же отвернулась от Элеоноры, взмахнув своими тяжелыми юбками с широкими обручами и едва не опрокинув Элеонору в легком муслиновом платье. В экипаже, в черной карете в викторианском стиле с просевшими от езды по ухабистым дорогам пружинами, обитой внутри элегантной серой тканью, она настояла на том, чтобы Элеонора села против движения между мужчинами, а сама горделиво расположилась в одиночестве на заднем сиденье. С таким же горделивым видом Нинья Мария явилась в театр. Она демонстрировала свое недовольство по поводу посещения театра не по собственному желанию, а по приглашению Элеоноры.

Сидеть рядом с этой никарагуанкой было большим испытанием, поскольку Нинья Мария непрерывно жаловалась в полный голос на неудобное сиденье, на жару, на дешевые костюмы, на утомительность антрактов. Ее мелочные придирки к актерской игре портили удовольствие всем, а особенно любителям театра, и они бросали раздраженные взгляды в ее сторону, но это на нее не действовало. Чтобы отомстить за неуважение к своим друзьям, перед тем как сесть в карету, Элеонора ушла почти на полчаса за кулисы поздравить Мейзи и остальных членов труппы. Такое нарушение субординации, конечно, не могло прийтись по нраву Нинье Марии, но Элеонора заметила, как генерал слегка подмигнул ей уголком серых глаз, когда она вернулась со слегка виноватым видом.

Элеонора продолжала работать в госпитале. Грант намешал ей; насколько было возможно, он старался не обращать на это внимания. Она часто думала, что, тесно прижимаясь к ней, он, наверное, больше думает о том, как бы она не заболела или не похудела, чем о связывающей их страсти.

Они уже не ели вместе в середине дня, а вечером он особо следил, чтобы она хорошо поела, и все время подкладывал кусочки мяса и фрукты в ее тарелку.

В больнице Элеонора ела наспех, и время летело так быстро, что ей казалось, будто она делает слишком мало. Поэтому она с неистовой энергией старалась каждую минуту, каждый час употребить для дела.

Иногда доктора Джоунса вызывали к роженицам. Но обычно акушерки, ревниво охранявшие свои привилегии, неохотно отдавали пациенток в грубые руки мужчины, тем более американца, и порой вызывали врача так поздно, что спасти мать было уже невозможно. Таким образом, Элеоноре пришлось познакомиться с сиротским домом, который содержали сестры прихода Гваделупы.

Из-за отсутствия денег и пренебрежения к правилам гигиены ситуация там была немногим лучше, чем в госпитале. Однако навести порядок в приюте было гораздо труднее. Настоятельница чинила препятствия, усматривая в попытках Элеоноры помочь непрошенное вмешательство. И только очевидный и неизбежный факт, а именно то, что число сирот в ближайшие месяцы обязательно возрастет, поскольку солдаты Уокера находились в Никарагуа уже с мая 1855 года, а в городе Гранаде — с октября, вынудили ее примириться с вмешательством Элеоноры в дела приюта. Иначе и быть не могло, когда молодые здоровые воины встречали горячих женщин этой страны, но не отягощали себя официальными узами. То, что американцы хотели обеспечить своим отпрыскам хоть какую-то помощь, подействовало на настоятельницу. Следующую брешь в этом оплоте религиозности пробила Мейзи. Она проявила такой искренний интерес, так страстно желала помочь уходу за детьми и обнаружила такое большое умение ухаживать за ними, что настоятельница не в силах была отказать актрисе. И какое-то время спустя Элеонора поняла, что она может спокойно оставить приют на попечение Мейзи.

Однажды утром, войдя в главную палату, она увидела на лицах больных радостные улыбки. Правду сказать, они каждый день ее ждали, но на этот раз в их взглядах было нечто таинственное. Смутившись, Элеонора пошла дальше, на ходу завязывая фартук, который сшила себе из простыни.

У кровати юноши, назвавшего ее ангелом, — он все еще лежал в госпитале: кроме контузии у него обнаружили волдырь на пятке, настолько запущенный, что началась гангрена и ему ампутировали ногу, — тайна раскрылась. Держа в руке номер «Эль Никарагуэн», он указал на заголовок, загадочно сверкая глазами.

«Ангел Фалангистов», — прочла Элеонора.

Перевернув страницу, паренек прочел вслух две колонки мелкого текста. Никто не прерывал и не перебивал его, пока он сам не умолк, закончив статью.

Последние несколько дней она столько раз бывала близка к слезам. И особенно сейчас, когда у нее возникло сильное подозрение, что за этой статьей о ее работе в госпитале есть политические причины. Может быть, это неуклюжая попытка по числу раненых в столкновениях на границе с Коста-Рикой показать, что эта страна пренебрегает предложениями мира, исходившими от республики Никарагуа. Если уж так необходимо начинать войну с республиками Центральной Америки, надо было по крайней мере показать, что происшедший конфликт не вина генерала.

Зная историю, приключившуюся с ней в этой стране, люди легко забудут об Ангеле Фалангистов и скорее запомнят ее как Ангела Полковника. Мужчины, лежащие на узких кроватях, от нечего делать наверняка строили догадки о ее отношениях с офицером, который каждый вечер или приходил сам, или посылал эскорт, сопровождавший ее по темным улицам. Для них тоже не было секретом ее положение.

Единственная услуга, что оказала ей статья в газете, касалась Жан-Поля. На следующий же день он появился в особняке. Это произошло тотчас после ухода Гранта, и она подумала, что брат, видимо, ждал, когда тот уйдет. Элеонора ничего не сказала, она была слишком рада встрече, и лицо ее светилось, когда она поднялась из-за столика в патио и побежала навстречу брату. Он прижал ее к себе, потом отстранил на вытянутую руку, зажав форменную шляпу в другой. С тех пор как она видела Жан-Поля в последний раз, тот начал отращивать бороду, что придавало ему несколько вульгарный вид, и это огорчило Элеонору. От нее не ускользнули и другие, едва заметные признаки перемен. Волосы потускнели к нуждались в стрижке, глаза еще больше ввалились, а щеки запали. Не осталось в нем и света молодости. Он ушел куда-то безвозвратно, а твердые морщины, признак возмужания, еще не заняли своего места.

— Я прочитал статью, — сказал он, глядя на нее честными карими глазами. — Сначала я рассердился… Они так обнаглели, что пишут о тебе. Ты же помнишь, как говорила бабушка, что имя настоящей леди должно появляться в печати только три раза за все время ее жизни — при рождении, замужестве и смерти. Но, поразмыслив, я посмотрел на это иначе. Я думаю, отец бы тобой гордился. Во всяком случае, это лучше, чем сидеть и ныть о невозможности помочь. Элеонора, раньше я говорил всякие глупости, потому что многого не понимал. Надеюсь, ты поверишь мне: я сожалею об этом.

• Предыдущая
• 42/86
• Следующая