Узник страсти - Блейк Дженнифер - Страница 64
- Предыдущая
- 64/93
- Следующая
В своем придворном платье эпохи Людовика XIV, сшитом из красно-коричневого панбархата и украшенном тесьмой и жемчугом, Селестина была великолепна, и она прекрасно это понимала.
– Такая галантность! Я потрясена.
Аня увидела, как сестра подмигнула Муррею, и ощутила внутри странную напряженность. Эти двое были так молоды, и их практически не затрагивали мрачные события вокруг них.
Их беспокоило немногое. Их ухаживание будет развиваться медленно, шаг за шагом, и через год-два его кульминацией станет великолепное венчание в соборе, за которым последует ночь невинных, девственных открытий. У них будет свой небольшой дом на тихой улице в американской части города, затем появятся дети, и день за днем будет течь спокойная жизнь, состоящая из обычных удовольствий, дружбы и удовлетворения. Они могут никогда не испытать моментов изумительного восторга, но в то же время не испытают и глубочайшего отчаяния.
– Но, послушай, где же твой костюм? – сказала Селестина Муррею. – Я думала, ты пойдешь с Аней и со мной на улицу.
– Вы действительно хотите пойти? Это не место для леди. Недалеко отсюда я видел мальчишку, швырявшего тухлые яйца, и при мне двое хулиганов были арестованы за то, что приставали к женщине и пытались утащить ее в аллею рядом с площадью. Меня и самого обсыпали мукой прямо у вас на пороге.
– Надо было надеть карнавальный костюм – тогда ты был бы в безопасности. А что касается Ани и меня, то у нас будешь ты, чтобы защищать нас. И Эмиль Жиро.
– Эмиль? – спросил, нахмурившись, Муррей.
– Ну же, не хмурься, – сказала Селестина, беря его под руку. – Ане тоже нужен мужчина, на руку которого она могла бы опереться в толпе.
– Я не знала, что ты его пригласила, – сказала Аня с вопросительной ноткой в голосе.
– Он прислал записку сегодня утром, – начала Селестина. Муррей проворчал:
– Он сам себя пригласил, самодовольный парижский хлыщ.
– Mon cher! – изумленно воскликнула Селестина.
– Прости, – сказал Муррей, краснея, – просто он меня раздражает.
– Я этого не знала. Может быть, нам следует послать ему записку, сказать ему, чтобы не приходил? – Селестина беспомощно посмотрела на Аню.
Аня наклонила голову, прислушиваясь к звуку шагов на ступеньках.
– Думаю, уже слишком поздно.
Эмиль вошел в комнату с самодовольным видом, который в точности соответствовал его мушкетерскому костюму. Его черный парик был роскошным, усы лихо закручены, шляпа обильно украшена перьями, а отвороты перчаток расшиты драгоценными камнями. Он отвесил собравшимся глубокий поклон, отставив ногу на носок в сторону и положив руку на шпагу, тогда как шляпой в другой руке он в глубоком поклоне обметал полы, как предписывалось этикетом. Но шпага, на которой лежала его рука, была не игрушкой, а настоящим оружием.
Селестина вышла вперед и сделала реверанс.
– Клянусь, ты сегодня просто прекрасен! Мы вполне подходим друг другу, но что стало с той формой казака, которую, как мы с Аней слышали, ты заказывал? По правде говоря, я ожидала увидеть тебя сегодня отважным русским офицером.
– Я проснулся сегодня утром и как-то не почувствовал себя русским, – сказал Эмиль, сделав рукой широкий жест.
– Ты почувствовал себя д'Артаньяном?
– По меньшей мере.
– Наверное, мы должны быть благодарны, – сказал Муррей, натянуто улыбаясь, – что ты не почувствовал себя Адамом.
Эмиль бросил на Муррея твердый взгляд, который задержался на рукавах его рубашки.
– По крайней мере я не оделся клерком.
На какое-то мгновение в комнате повисла тишина, напряжение в которой ощущалось так же отчетливо, как отчетливо был бы слышен звук случайно задетой струны. Селестина переводила взгляд с одного молодого человека на другого, сцепив руки перед собой, и в ее глазах была ясно видна смесь страха и возбуждения. Аня, перед глазами которой уже встала кошмарная картина еще одной дуэли, тут же решила принять удар на себя.
– Муррей, несомненно, собирается выждать время, прежде чем поразить нас. Это очень досадно, так как он сначала увидит все наши наряды. Думаю, ему послужит уроком, если я тоже решу не переодеваться.
– О Аня, нет, – огорченно и разочарованно пробормотала Селестина.
– Ты совершенно права, конечно же, нет, – успокоила ее Аня. – Я выбрала костюм богини, и я с таким нетерпением хочу надеть его, что собираюсь пробыть божеством так долго, насколько это возможно. Но так как я еще не начала одеваться, у Муррея достаточно времени, чтобы вернуться к себе и переодеться.
– Вряд ли имеет какое-то значение, переоденусь я или нет, – сказал он, раздраженно пожав плечами.
– Конечно, имеет! – воскликнула Селестина.
Эмиль сделал движение по направлению к ней, как будто хотел успокоить ее, но остановился, когда Аня взяла его за руку. Аня отрывисто сказала Муррею:
– Ну же, это неподходящий день для споров. Ты можешь вообще не идти с нами, если не хочешь. Но если пойдешь, то решай скорее: пойдешь ли ты в костюме или нет?
Отправляясь на бал неделю назад, Муррей охотно согласился надеть маскарадный костюм, но сейчас, когда внимание всех присутствующих сосредоточилось на его одежде, он ощутил в себе присущее американцам нежелание показаться смешным или забыть о действительности на достаточно долгое время, чтобы получить удовольствие от переодевания. А может быть, он завидовал способности Эмиля казаться естественным и даже выглядеть щегольски в новом облику.
Эмиль не делал ничего, чтобы исправить ситуацию, может быть, из гордости, а может быть, из неспособности отступать. Он, скорее, стоял в положении «смирно», зажав шляпу под мышкой и положив руку на эфес шпаги, – до кончиков ногтей гордый собой и надменный мушкетер, стоически ожидающий окончания спора.
Неожиданно Аню поразила мысль о том, что ни один из присутствующих молодых людей не похож на Жана. Несмотря на общие с ним черты каждый из них был своеобразным человеком. Она слишком многого ожидала от них, ожидала того, чего никогда не бывает в действительности, – сходства с образцом совершенства, который за прошедшие семь лет стал добрее, мягче и благороднее, чем вообще мог бы быть человек. Она пыталась воссоздать их любовную историю в той связи, которая возникла между американцем Мурреем Николсом и ее сестрой, и вложила в эту связь так много своего, что мысль о том, что Муррей может быть убит на дуэли, была для нее сродни перспективе снова потерять Жана. Возможно, она немного сошла с ума. Сейчас ей казалось, что это было именно так, потому что сейчас она поняла и приняла один непреложный факт: Жан мертв.
Жан мертв, и она чувствовала эту потерю, как слабую сладкую боль, которую она никогда не сможет изгнать из своего сердца. Но она все же была жива. Возможно, Равель был прав: наверное, она хоронила себя, пытаясь спрятаться от себя за постоянной работой, культивируя образ, в котором сочетались черты жизни старой девы и ярость от того, что она не может оплакивать Жана вечно. Если это правда, то теперь все не так. Равель доказал ей, что она – женщина, которая дышит и живет, и она была благодарна ему если не за способ, которым он доказал ей это, то хотя бы за сам факт.
Селестина снова принялась увещевать Муррея с выражением обиды на лице. Ее жених, казалось, готов был уступить ее напору, хотя на его лице все еще оставалась тревога. Эмиль, который вспомнил о такте, заметив огорчение Селестины, принялся внимательно изучать свои ногти.
Внезапно с печальным раздражением Муррей согласился отправиться на поиски костюма, даже если это будет всего лишь «домино». Селестина, улыбаясь и приникнув к его руке, направилась вместе с ним к двери, чтобы проводить его. Казалось, опасность была предотвращена, и Аня со вздохом облегчения, извинившись, вышла из комнаты, бессердечно предоставив Эмилю быть свидетелем примирения влюбленных, в то время как она ушла, чтобы одеться к вечеру.
Ее костюм был доставлен из магазина мадам Люссан аккуратно завернутым в папиросную бумагу. Анина горничная тщательно разгладила два больших куска материи – один из белого льна, а другой из мягкой легкой лиловой шерсти с серебряной ниткой и с пурпурной полосой по краю, – а затем повесила их в шкаф. Пока горничная доставала оба эти куска из шкафа и почтительно раскладывала их на кровати, Аня нырнула в ванну, которая уже ожидала ее. Она не стала задерживаться в ванной, так как не хотела опаздывать, поэтому через несколько минут горничная уже оборачивала вокруг нее белый льняной хитон. Аня посмотрела на себя с разных сторон в зеркало и нахмурилась. Хитон сидел на ней более чем неудовлетворительно. Проблема заключалась в ее белье. Хитон требовал мягких драпировок, которые были несовместимы с корсетом. Хитон также оставлял открытыми ее плечи и руки, и, таким образом, были видны короткие рукава лифчика. Единственным решением было убрать все, кроме панталон.
- Предыдущая
- 64/93
- Следующая
