Ведьма - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 10

Инквизиционный трибунал разместился за толстыми стенами Командорского дома Иоаннитского ордена, одного из самых больших домов в Раменсбурге. В большой комнате, под низким потолком, втянув голову в плечи, стоит Рехильда Миллер — как давит на нее этот низкий свод! В комнате почти нет мебели, только у полукруглого, словно бы приплюснутого оконца разместился толстоногий стол.

За столом сидит монах, пишет. Тяжелые сутулые плечи монаха покрыты коричневым плащом.

Рехильда смотрит на него, молчит.

— Расскажи мне о целительстве, — спрашивает он наконец, не поднимая глаз. — Чем ты пользовалась, Рехильда Миллер?

Какой тихий у него голос. До костей пробирает.

— Только тем, что дала мне природа, — насилу выговаривает женщина. — Важно не иметь, важно уметь воспользоваться.

Он роется в своих записях, едва слушает ее ответ. Потом задает новый вопрос:

— Свидетели утверждают, что ты умела заключать чужую боль в камни. Это правда?

— Да, господин.

Быстрый взгляд поверх бумаг.

— Каким образом?

— В камнях содержится божественная сила. Этому учит Хильдегард фон Бинген.

— Труды Хильдегард фон Бинген мало известны и, следовательно, не являлись предметом анализа отцов церкви, так что ссылаться на них не следует, — скучным скрипучим голосом сказал монах. — Но тебе разрешается частично изложить учение, которым ты руководствовалась, если бы оно даже и было еретичным.

Рехильда слегка подалась вперед, заговорила чуть задыхаясь, — она волновалась.

— Когда Бог сотворил своего первого ангела и дал ему имя Ангела Света, Люцифера, Он украсил его драгоценными камнями. Хильдегард говорит, что камни и свет имеют одну природу, ссылаясь на слова Иезекииля: «Ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней». Когда же Люцифер через свою гордыню был низвергнут в ад, весь прежний свет и вся мудрость первого ангела перешла в камни и была рассеяна по земле.

Иеронимус фон Шпейер слушал. Какое высокомерное лицо. Невозможно угадать, о чем он думает.

— Ты чтишь Люцифера превыше своего Господа?

И этот его ужасный голос, скрипучий, еле слышный.

Рехильда побледнела. Только и смогла, что покачать головой.

Он ждал. Тогда она сказала:

— Нет. Я хотела только одного — избавить людей от страданий и болезней. В чем же моя вина?

— Ты нарушала естественный ход вещей, — сказал Иеронимус фон Шпейер.

Помолчав несколько секунд, Рехильда осмелилась:

— Что такое «естественный ход вещей», господин?

— Совокупность вторичных причин, направляемых силою судьбы для достижения предначертанного Богом, — ответил Иеронимус еще более скучным тоном, и Рехильда утратила охоту задавать ему вопросы. Она попыталась объясниться иначе:

— Но для чего же тогда существуют врачи? — сказала она. — Зачем же люди дозволяют им лечить больных, облегчать страдания умирающих? Пусть бы умирали без всякой надежды, без помощи.

— Человеческую хворь исцеляют естественными средствами, — ответил Иеронимус. — Естественный ход вещей подобен спокойной воде в пруду. Прибегая к колдовству, ты бросаешь камень в этот пруд. Как ты можешь заранее сказать, кого и как заденут волны, разбежавшиеся во все стороны?

— То, что я делала, не было колдовством, — возразила Рехильда. — Я лишь применила силу, заключенную в камнях. Она УЖЕ была там. Мои действия только высвободили ее. Если бы я умела делать это раньше, я спасла бы дочь Доротеи, которая умерла от удушья, и несчастная женщина обрела бы утешение.

— Доротея была в числе тех, кто донес на тебя, — сказал Иеронимус.

Рехильда онемела на мгновение. Потом вымолвила:

— Зачем вы говорите мне об этом?

Иеронимус поднялся из-за стола, отложил перо.

— Чтобы лишить тебя мужества.

— В таком случае, вы не боитесь, что мое колдовство может повредить ей?

— Нет, — сказал инквизитор.

— Можно, я сяду? — спросила женщина, чувствуя, что слабеет.

— Нет, — спокойно сказал Иеронимус фон Шпейер, и она осталась стоять.

Он прошелся по комнате, о чем-то раздумывая. Потом резко повернулся к ней и спросил:

— Расскажи, как ты повстречала его.

— Кого? — пролепетала женщина.

— Ты знаешь, о ком я говорю, — сказал Иеронимус. — И не лги мне. Я тоже встречался с ним.

— Я не понимаю…

Иеронимус отвернулся, подошел к столу, взял какой-то документ.

— Ты умеешь читать?

— Немного.

Он сунул листок ей под нос, но из рук не выпустил. Рехильда наклонила голову, зашевелила губами, разбирая четкие буквы:

«…сбивчивые и недостоверные показания наряду с прямыми и косвенными уликами, указывающими на несомненную причастность к колдовству и грубому суеверию, приводят нас к выводу о необходимости провести допрос под пытками. По этой причине мы объявляем и постановляем, что обвиняемая Рехильда Миллер, жена медника Николауса Миллера, из города Раменсбурга, должна будет подвергнута пыткам сегодня, …. в семь часов пополудни. Приговор произнесен…»

Иеронимус отобрал листок, аккуратно положил его на стол, прижал уголок листка тяжелым подсвечником. Женщина почувствовала, как онемели ее пальцы.

Иеронимус взял ее за руку.

— Идем, — сказал он.

Безвольно пошла она за ним, спустилась в подвал, чтобы увидеть то, о чем прежде лишь слышала: заостренные козлы, на которые усаживают верхом, привязав к ногам груз, на 36 часов; кресло, утыканное острыми иглами; тиски, в которых дробят пальцы рук и ног, колесо и дыбу. Ее затошнило, она схватилась за горло, покачнулась и чтобы удержаться на ногах, вцепилась в одежду Иеронимуса.

Он поддержал ее, но не позволил ни уйти, ни отвернуться, а когда она прикрыла глаза, хлопнул по щеке.

— Смотри, — сказал он еле слышно, — не отворачивайся, Рехильда.

Она слабо дернулась, попыталась вырваться. Но выхода отсюда не было. Кругом только толстые стены, рядом только страшный монах в грубом коричневом плаще. Холод и одиночество охватили ее, в горле зародился смертный вой и вырвался наружу отчаянным зовом брошенного ребенка:

— Агеларре!..

Почти два года назад, таким же жарким летом, Николаус Миллер отправился в соседний Хербертинген, небольшой город к северо-западу от Раменсбурга, куда выдали замуж его младшую сестру. Рехильда поехала с мужем.